- Меня тут пытаются уговорить опять не проводить Совет обороны, передвинуть на более поздний срок. Но проведем его обязательно, как договаривались.
Накануне Батурин докладывал свое мнение о проекте реформы, присланном Родионовым в Кремль для ознакомления.
Легко догадаться, какие были выводы… Министр обороны подвергает недопустимой критике высшее руководство страны за положение в армии, пытаясь переложить на него часть ответственности за собственную бездеятельность. Родионов кардинального сокращения армии в 1997 году не намечает, хотя Верховный главнокомандующий потребовал сократить Вооруженные Силы на 200 тысяч человек. Родионов упорно не хочет понимать экономической ситуации в стране и опять требует денег на реформы, не принимает мер к сокращению генеральских должностей, вместе с начальником Генерального штаба генералом армии Самсоновым ищет пути укрепления контактов с президентской и правительственной оппозицией. И при этом все более мощную поддержку Родионову и Самсонову оказывает "весьма нелояльный" к Кремлю председатель Комитета Госдумы по обороне генерал Лев Рохлин…
Но главная "опасность" в том, что Родионов и Самсонов решили вырвать из рук президента - Верховного главнокомандующего жизненно важный орган контроля над Вооруженными Силами - Совет обороны. Они предложили, чтобы секретариат СО вошел в структуру Генштаба, и таким образом он - Батурин - станет всего лишь подчиненным Самсонова…
На заседание Совета обороны президент отправлялся с уже готовым решением.
Офицеры Службы безопасности президента и Федеральной службы охраны приказали комендату Генштаба отобрать пистолеты у всех постовых по маршруту следования Ельцина в кабинет министра и зал коллегии, где должен был состояться совет. Напуганные прапорщики безропотно сдавали оружие, искренне дивясь этому первому за время службы на Арбате случаю. У меня создалось впечатление, что Служба безопасности собиралась кого-то арестовывать или боялась покушения на Ельцина…
Коридоры опустели. Все замерло. Арбат напрягся.
…В окружении большой свиты генералов во главе с министром и начальником Генштаба появился президент. Он шел медленно, и я вспомнил, как когда-то охрана вприпрыжку еле поспевала за Ельциным, стремительно идущим по этому же коридору, по этому же красному ковру…
По мрачному лицу и холодной интонации голоса Родионов почувствовал, что Ельцин приехал на взводе. Он вошел в кабинет министра, бросил взгляд на то место, где при Грачеве всегда висел его портрет. Там теперь висел золотистый герб. Ельцин еще больше помрачнел. Такую же холодную важность хранил и Батурин. И даже сквозь коричневатые стекла его очков можно было заметить глаза, излучающие зловещую тайну…
Родионов уточнил регламент заседания. Ельцин согласился, не глядя в глаза министру и думая о чем-то своем. Весь его облик - от выражения лица до нервных движений пальцев - излучал какую-то недобрую энергию. Президент словно куда-то опаздывал, и необходимость присутствовать здесь его раздражала.
- Давайте не терять времени, - жестко сказал он и во главе свиты двинулся в зал коллегии, облепленный телекамерами.
Наступал момент, которого Родионов ждал со времени своего назначения на должность министра, - коллективное обсуждение генеральной концепции реформы армии и ее утверждение. Этот документ Министерство обороны и Генштаб готовили почти полгода. Десятки групп минобороновских и генштабовских офицеров побывали во всех военных округах и на флотах. Сам министр "облазил" армию в центре и на самых дальних окраинах России. Его выводы и предложения рождались не на ковре министерского кабинета, а в гарнизонах. И даже когда нетерпеливая пресса стала критиковать его за медлительность в развертывании реформы - не обращал на это внимания. Сначала Верховный должен был утвердить план "генерального сражения". Майскому заседанию Совета обороны по реформе Родионов придавал особо важное значение. И даже считал, что с основным докладом надо выступить бы не ему, а главе кабинета министров. Кремль не согласился…
Поздоровавшись с членами Совета обороны, Ельцин объявил, что первым выступит министр обороны. И добавил так же жестко, обращаясь к Родионову:
- Вам пятнадцать минут.
Родионов сказал, что согласно утвержденному регламенту его доклад рассчитан на тридцать минут.
Ельцин явно заводился:
- Меньше рассуждайте. Вы уже потеряли пять минут. Осталось десять.
- В таком случае я отказываюсь от доклада, - не менее жестко ответил Родионов.
- Тогда послушаем доклад начальника Генштаба.
Генерал армии Виктор Самсонов тоже заметил, что в пятнадцать минут не уложится.
Ельцин закипел:
- У меня есть предложение - освободить министра обороны от занимаемой должности. Кто против?
В ответ - тишина. Опущенные глаза членов Совета обороны.
Для группы высших генералов вновь наступил тот момент "X", когда надо было делать выбор между молчанием и протестом. Все они прекрасно понимали, что даже идиот не мог согласиться за пятнадцать минут изложить содержание документа, который готовился полгода и который на десятилетие вперед должен был предопределить судьбу армии… Но никто из них, ни один, не встал и не сказал об этом Верховному. Ибо даже справедливое слово протеста против такого поворота дела могло грозить тем же, чем и Родионову…
Ельцина понесло. Все больше заводясь с каждым новым словом, он "порол" Родионова и Самсонова, весь генеральский корпус армии, обвиняя их во всех смертных грехах. И чем дольше он говорил, тем становилось яснее, зачем он прибыл на Арбат. Буквально каждый его критический аргумент с таким же успехом можно было обратить и против него самого - за военное строительство и состояние армии Верховный главнокомандующий первым в стране нес личную ответственность. Пять лет подряд Ельцин собственноручно своими указами раздувал гигантский генеральский корпус, а теперь обвинял в этом руководство МО и ГШ. Он негодовал оттого, что "генералы понастроили себе дач", хотя информация о сказочных генеральских виллах, построенных на казенные средства, шла в Кремль уже несколько лет подряд. Причем многие из этих дворцов стояли недалеко от дороги, по которой президент ежедневно ездил в свою загородную резиденцию… Но, казалось, в те минуты даже самые сильные аргументы уже не могли одолеть прямолинейной президентской предвзятости.
Дело было сделано. Министр юбороны России был низложен.
…22 мая 1997 года, после смещения Родионова и назначения генерала армии Сергеева министром обороны, Ельцин своим указом образовал две комиссии, которые возглавили Черномырдин и Чубайс. Первая должна была представить Президенту новую концепцию военной реформы. Вторая - план ее финансового обеспечения. Это решение президента очень многие генералы и офицеры на Арбате восприняли с чувством удивления, смешанного с унынием. Образование очередных комиссий означало, что судьба концепции военной реформы снова попадает в бюрократический круг.
У нас образование очередных комиссий всегда было дурным признаком бюрократического удушения того дела, ради спасения которого они создавались. В России, пожалуй, наиболее конструктивно всегда работали только похоронные комиссии… Генштабовские офицеры по этому поводу говорили, что "произошла смена почетного караула у гроба военной реформы"…
Очень странным выглядело и то, что президент - Верховный главнокомандующий, Совет обороны, Совет безопасности, которые по определению должны были играть главную роль в этом деле, отступали на второй план. Новый министр обороны с группой генералов в авральном темпе готовили проект новой концепции. У меня иногда создавалось впечатление, что новому руководству МО было важно не качество документа, а скорость, с которой он мог быть представлен президенту. Эта спешка была слишком опасной: группа генералов, на которых опирался генерал Сергеев, "втискивала" в концепцию такие новации, которые были очень спорными и вызывали большие сомнения у многих специалистов. Стремление военного руководства побыстрее отрапортовать Верховному о начале реформы было очень похоже на авантюру. Новую концепцию реформы предстояло обсудить на заседании Совета обороны. Но его опять отложили - президент был в отпуске…
Некоторые сотрудники секретариата Совета обороны признавались журналистам, что документ, представленный МО, "страшно сырой" и требует кардинальной доработки. Но их слов, казалось, уже никто не слышал.
Яростная имитация начала реформы, скороспелые бумажные прожекты и бодрые доклады министра о начале нового этапа переустройства армии сделали свое дело: Ельцин похвалил новое руководство МО за энергичную работу. Вместо реформы вновь создавалась ее видимость.
…А на Арбате все оставалось по-прежнему: задерживали выдачу денег, в десятый раз меняли штаты и структуру отделов и управлений, в авральном порядке готовили новые предложения по реформе, писали отповеди "клеветникам" из московских газет, подрабатывали на стороне, пили водку, обсуждали новых пришельцев, которых тянул за собой новый министр обороны, и жалели тех, кого новое начальство изгоняло. Мало кто верил в скорые и зримые перемены. Люди были раздражены тем, что судьба реформы по-прежнему зависит от насморка президента, от капризов Батурина, от личных прихотей Чубайса, от хитрых кружев Черномырдина…
Размышляя об этом, я вышел из Генштаба на Знаменку. Гневно дул в свой свисток постовой. Замерли светофоры и остановилось движение. Белый милицейский "форд" на огромной скорости пронесся мимо. Вдали показался хорошо знакомый мне длиннющий "членовоз" с президентским штандартом на капоте.
Ельцин снова ехал в Кремль.
Я был в форме и стал с бешеной скоростью соображать - отдавать или не отдавать честь Верховному главнокомандующему?..
Глава 2. МАРШАЛ ШАПОШНИКОВ
ПОСЛЕДНИЙ МИНИСТР ИМПЕРИИ
"ЛОВЦЫ ЗОЛОТЫХ РЫБОК"
…19 августа 1991 года в 6.00 у нас в Министерстве обороны была неожиданно назначена коллегия. Проведение такого внепланового мероприятия в столь ранний час было беспрецедентным явлением.
Большинство вызванных на службу к 7.00 офицеров центрального аппарата МО и Генштаба только по пути на Арбат услышали о ГКЧП и потому первым делом спешили узнать, что обсуждалось на коллегии. Но даже "по большому секрету" офицеры секретариата министра ничего необычного не сообщили. Просто пришел Язов и сказал, что обстановка в стране складывается тяжелая, что президент СССР заболел и управлять государством в настоящий момент не может. Поэтому обязанности президента в соответствии с Конституцией временно взял на себя вице-президент Янаев.
К тому времени уже все на Арбате знали и другое: 20 августа планировалось подписание Союзного договора. Президент СССР демонстрировал активное стремление найти общий язык с руководителями республик и подвинуть их к выработке окончательного варианта договора.
Сам Горбачев признавался:
- Мне надо было добиться подписания Союзного договора и сохранить страну… Даже прибалты поддерживали его…
Возникал резонный вопрос: почему же вдруг накануне такого события Горбачев отправился отдыхать в Форос? А ведь без Михаила Сергеевича такой документ вряд ли мог быть подписан. Все равно что свадьба без жениха…
В тот день на Арбате никто толком не мог понять, что происходит. Многие люди не подозревали, в какую историческую коллизию их втягивают политики. Горбачев сказал: "Если бы я не улетел в отпуск, оставался в Москве, ничего бы не произошло…"
Произошло. Но осмысление свершившегося придет к нам позже. А тогда, 19 августа, некоторые генералы и офицеры МО и ГШ снова допытывались у наиболее посвященного в ситуацию полковника из секретариата министра, что на самом деле происходит. Он пояснил: дескать, потому и вводится чрезвычайное положение в стране, что неподписание договора может вызвать негативные явления. Потому и образован Государственный комитет по чрезвычайному положению…
И все же вопросов оставалось много. А члены коллегии МО, к которым мы обращались, не могли на них четко ответить. Но уже одно то, что хоть что-то делается, что всех нас вовлекают наконец в "наведение порядка", приподнимало настроение, придавало особую значимость распоряжениям начальства…
После коллегии МО одни генералы еще долго курили в "предбаннике", перешептываясь между собой. Другие топтались в приемной начальника Генерального штаба, надеясь попасть в кабинет генерала армии Михаила Моисеева, - хотелось узнать больше, чем узнали от Язова. Третьи спешили к подъезду, где их ждали служебные машины. Был среди них и Главнокомандующий Военно-Воздушными Силами СССР генерал-полковник авиации Евгений Иванович Шапошников.
Позже он признается, что у него тоже возникло немало вопросов: если Горбачев болен, то почему об этом не объявлено? Почему решение о введении чрезвычайного положения принято не Верховным Советом? Почему в ГКЧП не вошел председатель Верховного Совета СССР Лукьянов?
Поделился своими сомнениями с первым заместителем Главнокомандующего ВМФ адмиралом Иваном Капитанцем. И у того сложилось впечатление, что что-то здесь нечисто…
В то утро представители Ельцина уже ходили по военным штабам и учреждениям, внимательно изучая обстановку и настроения руководящего состава. Появлялись они и на Арбате и в Главном штабе ВВС - у Шапошникова. С ним встречался подполковник Владимир Бурков, известный афганец, в то время председатель Координационного совета по делам инвалидов при президенте РФ, советник Ельцина.
Шапошников сказал в тот день Буркову:
- Передайте Борису Николаевичу, что Военно-воздушные силы против народа не пойдут.
Слова были красивые, но пустые. Потому как "идти против народа" ВВС никто не просил. Да и народ военных летчиков ничем не обижал…
В тот день Шапошников определил свою главную задачу - максимальная помощь президенту России… И в тот же день каждому главнокомандующему видом Вооруженных Сил и родом войск был "нарезан" свой участок работы. Получил его и Шапошников. Заместитель министра обороны СССР генерал-полковник Владислав Ачалов передал ему приказ министра о подготовке самолетов военно-транспортной авиации для переброски нескольких частей Воздушнодесантных войск на подмосковные аэродромы. Уже была вторая половина дня, а самолеты сидели на приколе. Ачалов нервничал. И когда раздался звонок Главкома ВВС, то он не сомневался, что выслушает доклад о ходе выполнения задачи. Вместо этого Шапошников спросил у него, знает ли министр обороны о планирующейся переброске ВДВ.
Ачалов вскипел:
- Ты что, может, проверять меня будешь?!
Шапошников позже утверждал, что он ответил так: "А почему бы и нет?" В это невозможно поверить. Во-первых, потому, что ни один главком в такой вызывающей манере с замом министра обороны не общается. А, во-вторых, Евгений Иванович давно слыл в МО и ГШ человеком очень тактичным и сдержанным. Мне кажется, маршал умышленно сгущал краски, дабы подчеркнуть свое негативное отношение к "заговорщикам". Но так или иначе, а уже через несколько минут после того разговора с Ачаловым Язову доложили, что Шапошников ведет "странную игру".
Но игру вел уже не только Шапошников. Многие высшие военные чины продемонстрировали тогда уникальное искусство организации разведки, к которой было подключено огромное число подчиненных генералов и офицеров (я и сам много поработал "разведчиком"), отслеживающих ситуацию в Доме правительства, на Старой площади, в московском правительстве и Совете безопасности.
Таких генералов у нас на Арбате сразу же прозвали "ловцами золотых рыбок".
Когда Шапошникову доложили, что и командующий Воздушно-десантными войсками "мутит воду" и не спешит в соответствии с уставом выполнять приказ "беспрекословно, точно и в срок", он сразу же связался по телефону с Павлом Грачевым. Тот намекнул Шапошникову, что ситуация смутная и важно не попасть впросак. Его десантники не спешат погружаться в самолеты.
Шапошников обрадовался:
- Очень хорошо, Павел Сергеевич. По-моему, мы мыслим в одинаковом ключе…
Зная, что телефоны прослушиваются, Главком ВВС перешел на эзопов язык:
- Павел Сергеевич, у меня ВТА готова. Но не все благополучно с погодой. На маршрутах полета'грозы. Нам не нужны еще и эти сложности.
- Да, непростой денек, - ответил Грачев. - То мои десантники "резину тянут", то погода не соответствует. А какие виды на погоду в будущем?
- Не самые лучшие. Есть возможность затянуть это перебазирование по метеоусловиям, а там, может быть, и погода улучшится…
Об этом сговоре тогда никто не узнал.
Позже, размышляя о скрытой сути этих действий генералов, я задавал себе вопрос: почему так радеющий за прямоту и честность Шапошников не заявил о своей позиции открыто? Ведь ему ничего не стоило позвонить министру обороны и сказать: "Дмитрий Тимофеевич, ввиду того что я считаю ГКЧП преступной авантюрой, выхожу из подчинения и ваши приказы выполнять не буду". Ясно и по-офицерски достойно. Никакой двойной игры. Почему же он так не сделал?
Ответ дал сам Евгений Иванович:
- В условиях чрезвычайного положения губительность открытой позиции состояла в неизбежном отстранении от должности…
Выходит, остаться при должности было гораздо важнее, чем снять маску.
Потому, когда взвинченный Грачев в одном из телефонных разговоров сказал, что если кто-то вздумает задействовать десантников без его ведома, то он "пошлет их всех подальше", Шапошников ответил:
- Подожди посылать… Это самое простое. Поставят на тебе крест, а дальше что?
ПРОЗРЕНИЕ
…20 августа ситуация в Москве резко изменилась в пользу противников ГКЧП.
Из Главного штаба Военно-воздушных сил к нам на Арбат поступает по "спецканалам" информация, что Шапошников затевает какой-то спектакль с демонстративным выходом из партии. Было странно, что "прозрение" будто специально приурочено к августовским событиям. Очевидно, не волновали Главкома в тот день более важные проблемы…
Вскоре на совещании в Главном штабе ВВС он объявил, что решил собрать Военный совет ВВС и заявить о выходе из партии. Из дальних и ближних гарнизонов съезжаются на Пироговку летные военачальники. Многие недоумевают: если Главком решил выйти из партии, то надо ли это делать публично? Ведь партийные дела на Военном совете не решаются. Напиши заявление в первичку - и будь свободен. Но Евгений Иванович собирался даже выступить с большой программной речью.
У меня тогда создалось впечатление, что ему было очень важно с большой помпой провести "отречение"… Ктому времени такая позиция уже не была "губительной" для должности…