Урны член комиссии, что приехал со мной, занес и отдал секретарю. На улице было уже темно. Где-то через полчаса, кто-то сказал, что меня просят выйти. Вышел. На заднем крыльце, с испуганным лицом, стоял заведующий лушниковской фермы, Степан Степанович, он же член нашей участковой комиссии, он же выезжавший на голосование в свое село. "Андреич, бида в мэнэ, – срывающимся голосом начал он, – пропалы дви урны, одна наша, одна бугумбайская, я йи знайшов на пэрэкати, биля второй бригады!". Заведующий фермой, фронтовик, он знал, чем может грозить потеря избирательных урн. Я не стал его терзать, делать умный вид и т. д., хотя и надо было это сделать. Но он нашел потерянную урну из Бугумбая! Ее могло занести снегом, я бы с машины ночью не заметил, нашли бы только весной. А заведующий, найдя чужую урну, просто заехал к дочери, живущей на центральной усадьбе, оставил у нее младшего сына и сел пообедать, так как с четырех часов утра, был на ногах. А урны оставил в санях, прикрыл пологом – кому, мол, они нужны.
Я его успокоил, и все обошлось благополучно. На вопрос прокурора, почему не поехал в Бугумбай (он видел, что я приехал на машине), специально переадресовал его к секретарю комиссии, а уж она ему популярно объяснила, что чабаны, отсутствовавшие в Бугумбае, пришли и проголосовали здесь, на месте, так как приезжали к кому-то в гости.
После проведения выборов и разбора их итогов на бюро райкома я узнал, что побывавший у нас в качестве представителя райкома прокурор района, дал высокую оценку работе нашей участковой комиссии. За это он удостоился благодарности от властей. Мы, естественно, в разряд поощренных, не попали. Да и не надо мне было никакого поощрения, главное, легко отделались.
О работе таких комиссий, особенно в сельской глубинке, можно писать целые романы, но мы на этом примере завершим. Мы так жили и так выбирали, да, часто почти единогласно, но не жалели и сейчас не жалеем об этом. То была, может, для кого-то искаженная, но не вредная демократия. Потому что, как уже было сказано, – для нас, для всех нас, было, есть и должно быть главным одно: не важно как, а важно КТО! Сегодня, к большому сожалению, и КТО – никто, и КАК – не так.
В порядке хохмы и в тему, можно вспомнить и случай из моей ранней ащелисайской юности. В день выборов, обязательным организационным атрибутом и раньше, и сегодня, была музыка. По общему, не знаю, писаному или неписаному, правилу, но на избирательных участках, музыка должна была играть за полчаса до начала голосования. В советские времена выборы начинались с шести утра, значит, музыка должна была играть с половины шестого. Раньше никаких записывающих и воспроизводящих аппаратов не было, радиолу использовать не разрешали, значит, играть надо было вживую.
В Ащелисае, где-то за полмесяца до дня выборов, подбирали музыкантов, ставили их в известность, никто никого не просил, просто говорили день и время. Этого в те времена было достаточно. Штатные "лучшие" музыкальные силы в селе были известны. У меня – баян, у Эдуарда Шица – гармонь, у Александра Мертенса – скрипка, Николай Дмитрюк – гитара. Мы никогда вместе не играли, а – просто, когда было надо, за день-два соберемся, прорепетируем – и куда угодно. Ребята были веселые, каждый сам по себе уникален. В то время Шиц и Мертенс, оба немцы по национальности, были самоучками – виртуозами, особенно Мертенс. Когда он брал в руки инструмент и заявлял публике: "А ми пес нота!", то есть, играем без нот, на слух, то скрипка в его руках выделывала чудеса, и любая аудитория была в восторге.
Эти двое ребят, зимой, когда не было полевых работ, часто брали гармонь и скрипку и делали дуэтное турне по соседским селам. Знали, где живут их земляки-немцы, депортированные, как и они, с Украины. Они отлично знали русские, украинские, немецкие песни, хорошо играли и пели. Повеселив народ, через неделю возвращались домой и продолжали делать то, что надо было делать. Их семьи не возражали против таких туров, так ребята отдыхали от монотонной сельской жизни.
Когда мы начали вместе играть, мне было шестнадцать, а им под сорок, оба – прекрасные комбайнеры. Четвертый участник ансамбля, Николай Дмитрюк, неплохо играл и на баяне, но при мне, всегда играл на гитаре. Тоже был веселый добрый парень, хотя и себе на уме. Вот таким составом мы и выходили в люди, когда это было надо нашим властям.
В тот (описываемый) раз, выборы проводились в сельской школе. Шиц, как старший, получил выделенные нам (под музыку) деньги, 200 или 250 рублей еще тех, пятидесятых годов. Не густо, но на еду в течение дня хватало. Мы договорились собраться в половине пятого утра, в центре села у продовольственного магазина. Собрались. Шиц, еще с вечера договорился со сторожем магазина, чтобы тот взял к себе в сторожку некоторые продукты для нас, и дал ему деньги.
Постучали, сторож впустил, и минут через десять, мы отправились в школу, на избирательный участок. Пришли, разделись, отдышались, нагрелись (на улице – середина марта, как всегда, в тех местах на выборы – буран) и взялись за инструменты. Начало шестого, скоро играть, надо хоть что-то пройти. Я чуть не потерял дар речи, когда открыл футляр инструмента. Вместо баяна там лежали четыре бутылки водки, столько же бутылок лимонада, хлеб, колбаса, конфеты и еще что-то. Глянул на Шица – а баян где? Тот смутился и ответил: "Так не было во что продукты брать. Я думал, с баяном вместится, а потом баян выложил и забыл тебе сказать!"
Я нес барабан Шица (он, когда я играл на баяне, работал на бубне), а он баян; я же не знал, что он баян оставил. В общем, играть не на чем: скрипка, гитара и бубен, они сами не сыграют, а уже скоро половина шестого. На улице – буран, до магазина – метров пятьсот. Подходит председатель комиссии: ребята, пора играть! Что делать? Хорошо, уполномоченным от района был начальник милиции. Я к нему – так и так, надо в магазин съездить. Он понял, дал машину, сам сел тоже. Подъехали. Сторож, увидев в окно милицейскую машину, испугался, так как иногда по ночам приторговывал спиртным, решил не открывать. Уже и я, и капитан, его просим – ни в какую. Разозлившийся начальник милиции вынул пистолет и закричал, что расшибет все замки. Открыл сторож дверь, схватил я баян, быстро в школу, и где-то без пяти шесть музыка на участке все-таки заиграла, и никто задержки не заметил. Потому что членам комиссии было не до музыки, а первый избиратель пришел голосовать ровно в шесть и, как полагалось, сделал это уже под музыку.
За все прожитые годы много было разного и в этом, выборном плане, и, дай Бог, чтобы жило наше государство, и развивалась наша демократия, только не надо огульно хулить и критиковать то, что было в той же нашей стране, с нами же. Тем более, если этого просто не знаешь, а "поешь" с чьей-то подачи.
Выборов будет еще много, значит, будем выбирать, уважаемые избиратели, другого, – пока не придумали. Только выбирать надо конкретных людей, а не ссыпать их, как картофель, навалом по процентным квотам, да по принципу – кто больше положил на алтарь той или иной партии. Иначе это будут не выборы, а отборы, минуя выборы.
Как лечили от воровства
Сегодня вор – это звучит гордо. Воры в законе, в переводе на русский, – это воры при власти. Это не прежние "джентльмены удачи" – сегодня сама удача у них в руках, власть то есть.
Но это сейчас. Конечно, так не будет вечно, потому, что просто быть такого не может. По жизни. Если в лесу был один волк, то он выступал в роли "чистильщика", санитара леса. Он убирал больных, павших животных и т. п. А если в лесу основная масса – волки? Если в селе был один воровитый или два, то все их знали, иногда ловили, били, сажали. Они приходили из тюрем, снова воровали, но с этим селу можно было жить. А представьте себе, что в селе стала жить основная масса воров, которая, естественно, не сеет, не пашет. Так что красть-то будут? Вор у вора красть будет? Поэтому, когда-то это все закончится. А закончится это тогда, когда людям это окончательно надоест. И не коррумпированные на всех уровнях органы власти, а сами люди, и очень быстро, воровство ликвидируют. Но только, если захотят, так как, в принципе, эта проблема решаема.
Но оставим эти общие рассуждения, раскроем альбом фотографий из ащелисайской жизни и перевернем очередную страницу, связанную с темой воровства. Покажем реальные меры по борьбе с этим злом на живом примере.
С начала семидесятых годов прошлого века, в связи с различными проблемами, возникшими в отрасли животноводства, в стране начались перебои с мясом. Я не буду останавливаться на причине этого явления, не та тема, но одно скажу – это было чистое издевательство над людьми.
1973-й год. Все происходит на моих глазах. С утра у центрального продовольственного магазина города Актюбинска, областного центра животноводческой области! стоит очередь, за мясом! Привозят – две небольшие бараньи туши… Давка, крики, драки. Но, по отчетам, мясо в магазине было. Мало, но это уже второй вопрос. Те, кто съедали семьей по барану в день, выбрасывали людям по два барана в день, на крупный город!
Мясо тогда не только поднялось в несколько раз по цене, оно стало сказочно невидимым! Его простым людям не было видно! Куда его девали, это отдельный вопрос, но до людей оно не доходило.
Такое положение не могло обойти и нас, колхоз в Ащелисае. Пошли недостачи поголовья по фермам. В соседних колхозах, видимо, было больше любителей мяса, так как у них недостачи в целом по хозяйству, пошли на сотни голов. Начали в районе искать причины, вспомнили про волков, болезни и т. п. Но причина была в двуногих волках, кризис с мясом дошел до первоисточника.
В нашем колхозе таких "рывков" не было, но где-то в начале года, пришел к нам на работу чабаном некто Муханов(фамилию я изменил, специально). До этого он работал чабаном в соседнем совхозе, села Алимбетовка. Каструбин не хотел брать его на работу в колхоз, но пошли звонки "сверху", и пришлось согласиться. Дали ему отару овцематок в 1000 голов, и пас он их в горах, на нашей отгонной точке – Бугумбай. Он ни заведующему фермой, ни другим чабанам не нравился, но пасет себе овец, – и пусть пасет.
Раздумывая над тем, как обезопасить хозяйство от воров, особенно по части овец, я, как главный бухгалтер, решил сделать простые такие расписки, в которых чабан, принимая в свой подотчет какое-то поголовье овец, обещал в случае недостачи возместить колхозу стоимость пропавшего поголовья по балансу, т. е. по себестоимости.
Обговорили мы все нюансы с главным экономистом колхоза,С.У. Смаиловым, он был очень понимающим и толковым специалистом. Заготовили такие расписки, в двух экземплярах на каждого чабана, и где-то в мае объехали все отары. Пересчитали поголовье, внесли данные в расписки, чабаны их подписали, и как бы правовая база была определена. Чабаны, в т. ч. Муханов, легко подписали эти расписки потому, что по себестоимости (по бухгалтерскому балансу), к примеру, овцематка стоила 10–11 рублей, а на рынке 50–60 рублей. Есть разница? И все-таки, чтобы все было еще более официально, я заверил подписи чабанов в нашем сельском Совете подписью председателя и гербовой печатью.
При подписании расписок мы показали и разъяснили чабанам разработанные нами, – мной и главным экономистом, хозрасчетные задания и расценки за продукцию по итогам года, согласно которым они получали в виде аванса стопроцентную тарифную ставку, а по итогам года – перерасчет с учетом полученной и оприходованной продукции. Это было введено в нашем овцеводстве впервые, но чабаны нас давно и хорошо знали, так что поверили.
Пришел конец года. И здесь, признаюсь, я совершил умышленное нарушение, для пользы дела. Хотя вряд ли это можно было назвать нарушением, так как заведующие фермами часто условно распределяли затраты по направлениям, и не всегда объективно. На овцеводстве, где мы не блистали особыми показателями, искусственно занижались фактические затраты. За все "отдувались"– молоко, и мясо КРС и свиней.
Я это хорошо знал, поэтому при составлении годового отчета перенес часть затрат молочного стада на овец, в таком пределе, что голова овцематки стала стоить по балансу 55 рублей с копейками.
А перед Новым годом мы провели обычную инвентаризацию, пересчитали поголовье и выяснили, что в отаре Муханова недостает 60 овцематок. Плановый отдел сделал ему расчет по продукции, ему причиталось 1800 рублей по итогам года Затем мы с него удержали за недостающее поголовье более трех тысяч рублей, и остался он должен колхозу около полутора тысяч.
Я сообщил об этом заведующему фермой – Акраму Садыкову. Сообщил также, что всем чабанам сделан перерасчет за продукцию, они впервые получат солидные доплаты, а вот Муханов – или пусть достает где-то недостающих овцематок, или будет погашать долг перед колхозом. Акрам уехал в Бугумбай, и уже наутро Муханов, естественно, был у меня.
"По какому праву! Кто ты такой! Да ты знаешь, кто я?" – начал он. Его возгласы я выслушал спокойно и повторил то, что сказал Акраму, – верни недостающих овцематок. Если бы они пали, были бы трупы и акты, а так, извини, платить надо.
Он мне много каких угроз наобещал, но, думай, читатель, что хочешь, а я никогда и никого не боялся, потому что никому ничем обязан не был. Я его вежливо выпроводил, и на том инцидент был вроде исчерпан.
Дело было в субботу. А уже утром в понедельник, в окно кабинета увидел пришедшую машину, из которой вышли Муханов и помощник районного прокурора, не самый приятный для общения человек. Я сразу позвонил Серику (главному экономисту), попросил зайти. Он зашел, и я ему отдал вторые экземпляры чабанских расписок. Мы их хранили в двух экземплярах на всякий случай. Отдал расписки и сижу, работаю. Через пару минут, естественно, без стука, в кабинет быстро заходит помощник прокурора, за ним – Муханов. Они были какими-то родственниками, что ли. И сразу: "Кто вам дал право, вы что суд?", и т. д. Выслушав его, ответил, что чабан Муханов сам, по доброй воле, дал расписку, где указал, что недостающее поголовье без суда и следствия обязуется вернуть по балансовой стоимости колхозу. Ну, или вернуть поголовье недостающего вида. "Что вы тут несете, какие еще расписки?!" И тут я медленно позвонил Серику: "Принесите, пожалуйста, из вашего сейфа чабанские расписки!" Серик принес. Я вынул один экземпляр расписки Муханова, где стояла, естественно, его подпись, протянул помощнику прокурора. Тот долго читал ее, переворачивал и снова читал, потом положил расписку на стол, повернулся к Муханову и выдал ему длинную тираду по-казахски, с русским матом в конце. Потом развернулся и вышел. Больше я ни его, ни Муханова, по этому поводу не видел. Серик мне сразу дословно перевел тираду районного гостя, но я ее излагать не буду. Неудобно, да и так все ясно. Можете не верить, но резонанс этого действа был на весь район. Больше овцы у нас не пропадали. Невыгодно стало их "пропадать".
Это, конечно, мелкий штрих. Но воровство, не то, мелкое, голодное, когда человек или ребенок ворует что-то, чтобы съесть, хишническое воровство будет, как уже было сказано, до тех пор, пока люди его терпят. Захотят – быстро уничтожат, не захотят, воровство уничтожит их.
И вот что хотел еще добавить. Вор не должен сидеть в тюрьме. Надо эту цепочку – "украл, напился, наелся, надрался, сел, вышел, снова украл и т. д." – не просто разрывать, надо ее хоронить, то есть зарывать в землю. Зачем нам держать вора в тюрьме, кормить, поить за счет общества? Это что, вроде как наша плата за то, что он изолирован и нас пока (!) не трогает? Но он снова выйдет, и снова начнет делать то, что делал до тюрьмы. Подобного просто не должно быть в нашем обществе. А вот как этого добиться, – думайте все.
ВОДКА
Это даже не слово – название, не просто понятие, это глыба какая-то раздавливающая род человеческий, сшибающая с ног, лишающая многих разума, это источник многих бед и в то же время зависимо-привлекательная влага, способная согреть и возбудить, собраться и объединиться, забыться и отключиться. И все это она – водка. Наша русская водка. Слово это без перевода знают во всех странах мира, и ассоциируется она тоже везде с именем Россия. Ну что тут поделаешь, такие уж мы удачливые в этом деле. И никакие там шнапсы, виски и джины, рисовые, бамбуковые и иже с ними "водки", не идут ни в какое сравнение с нашей водкой, так как они годятся в лучшем случае на полоскание горла (не нашего) или ступней ног.
Должен поделиться многолетними наблюдениями и собственными выводами – пока даже в России была одна водка (максимум две – одна почище), то и была водка. Как появились многие десятки видов, водки настоящей не стало. Не стало потому, что государство, явно не бесплатно, отдало свою монополию на производство водки в частные руки, в большинстве своем, руки мошенников и фальсификаторов. И ему, государству, если мы хотим иметь настоящее государство, эту монополию надо будет вернуть себе обратно. Не придумывать идиотские "сухие законы", а делать хорошую водку, но без посредников. Если уж есть в этом бизнесе прибыль, то пусть идет в наш общий карман. Справедливее будет – все пьем, а потом тоже все накоплениями и пользуемся. А то, как лечить последствия водки – так государству, а как барыши иметь – так частному водочнику.
Ну, это тема для высоких инстанций. В нашей стране, которую считают пропитой насквозь, где люди пьют во много раз чаще от горя, безысходности и невостребованности, есть что рассказать, связанное с водкой. Перестанут пить – вспомнить будет нечего, да передать потомкам. Недавно два мужика стоят в баре, пьют, один другому говорит: "Слышал, опять водка подорожает", второй отвечает: "Да, нам-то что, мы уже попили, детей жалко!" Не пугает нас ни цена, ни отрава – все равно, живешь – пить хочется, выпьешь – жить хочется!"
Покажу для истории, одно невеселое фото (случай) из ащелисайской, жизни, прошлых лет, связанный с этой темой – Водка.
31 декабря 1957 года. Предновогодняя ночь. Все общественное кругом закрыто. Открыта только наша сельская столовая. Собственно, кухня не работает, открыт только буфет, но там брать нечего. Все помещение столовой забито людьми. Люди эти – мужчины нашего села Григорьевка. Почти все мужское население села, без детей до 14 лет и стариков старше семидесяти.
В столовой негде повернуться, на улице страшный буран. А в селе нет водки. Нет водки абсолютно, и уже неделю. Да и вина тоже. Хотя кто там в наших краях, вино будет пить, под Новый Год? больные какие-нибудь, но и вина нет. Нет в магазинах даже никакого одеколона. В общем, Новый Год, а мужикам, да и всему сельскому люду, хоть ложись и помирай или переноси праздник. Буран бушевал уже несколько дней, люди никуда не выезжали, никаких запасов питья не делали. Кто думал, что к Новому Году такая беда случится? Утром по селу прошел слух, что на станцию Ашелисайская (7 км) пришел вагон водки, и туда выехала сельповская машина. Эта радостная весть и заставила мужчин села собраться в столовую, после работы, часам к пяти вечера. Столовая вообще-то, работала до восьми.
За первые три часа посетителями было все выедено и выпито, делать-то нечего – на улице темно и страшный буран. Обычный и привычный предновогодний буран 31 декабря. Ежегодно по району в этот день замерзают в степи десятки человек, в основном молодые люди, школьники, студенты, которые из городов по железной дороге, пересекающей район, приезжают, а потом пешком пытаются к Новому Году попасть домой в села, а попадают совсем в другое место.