Некоторые наши товарищи после того, как туннель заплыл нечистотами, решили, что продолжать подкоп бесполезно, что из этой затеи ничего не выйдет. Однако мы не отступили. Особенно упорно работали Пацула и мой земляк из с. Торбеева Василий Грачев.
С Грачевым мы вместе учились в школе, еще в детстве мечтали стать летчиками. Мечты наши сбылись. Василий на фронте был штурманом, летал на бомбардировщике. Во время одного из вылетов в глубокий тыл врага его самолет подбили зенитки. И вот после девятилетней разлуки мы встретились с ним здесь. Узнав от меня о подкопе, Василий Грачев весь отдался заманчивой идее. Он вместе с Пацулой вызвался спуститься в затопленное подземелье и ликвидировать аварию. Вдвоем они, чуть не задохнувшись в нечистотах, заделали отверстие в трубе. Вырыли огромную яму под полом и вычерпали в нее все нечистоты из подземного хода, использовав для этой цели тазик, который мы похитили в санчасти. И работа под землей закипела снова.
От грязи и нечистот, с которыми приходилось соприкасаться во время ночной работы, у многих товарищей головы покрылись струпьями, всё тело было усыпано болячками. Мои обожженные руки превратились в сплошные кровоточащие раны, на ногах и животе появились фурункулы. Это заметил обслуживающий нас военнопленный русский врач и позвал меня к себе:
- Зайди-ка, сынок, ко мне, я посмотрю, что у тебя с руками.
Очутившись со мной наедине, делая мне перевязку, он шепотом, многозначительно предупредил меня:
- Берегите руки. Работайте осторожнее…
Этот пожилой человек стал нашим активным сообщником.
Рискуя жизнью, врач доставлял нам в барак ножи, компасы, карты Германии, нанесенные на шелковое полотно, помогал всем, чем мог. Подкоп продолжался. Но чем дальше мы углублялись, тем труднее становилось дышать в подземелье. На улице уже чувствовалось приближение осени, а в туннеле стояла невыносимая жара, не хватало воздуха, Люди в нем то и дело теряли сознание. Могла произойти крупная неприятность. Чтобы предотвратить ее, мы стали привязывать веревку к ногам каждого, кто спускался для работы в подполье, и когда он падал в обморок, вытаскивали его оттуда. Немного легче стало, когда мы пробили небольшое отверстие (душник) на поверхность.
Однажды мы в конце траншеи из-под земли просунули на поверхность небольшой железный прутик, чтобы видно было, сколько уже прошли под землей.
- Смотрите, маловеры, как далеко мы уже продвинулись! - показали товарищам, отказавшимся от подкопа как от бесполезной затеи.
На всех это произвело огромное впечатление. Люди поверили в успех подкопа. С этого дня более пятидесяти человек наперебой лезли в подземелье. Это по существу был целый отряд. Он был разбит на группы по шесть человек. Во главе каждой из них стоял офицер или политработник. Все участники подкопа были преданы Родине до последней капли крови. Среди них особенно запомнились мне два неразлучных друга, оба украинцы-земляки, служившие в одной части. Старший лейтенант Алексей Ворончук был командиром звена, а лейтенант Алексей Федирко - летчиком его звена. Вместе бились они с врагом и вместе попали в плен при весьма обидных, неожиданных обстоятельствах.
Звено Ворончука вело тяжелый воздушный бой при большом превосходстве сил врага. Геройски сражались советские летчики, показывая класс маневрирования и меткости стрельбы. Они сбили несколько "мессершмиттов". Но в последние секунды боя пулеметные очереди врага подожгли самолет Ворончука. Как ни старался опытный летчик погасить, сорвать пламя, все его усилия оказались тщетными. Задыхаясь в дыму, Ворончук выпрыгнул из горящей кабины и раскрыл парашют. Ветер нес его в расположение фашистов.
Видя, какой опасности подвергается командир звена, летчик Алексей Федирко бросился ему на выручку. Он стал кружиться над снижающимся летчиком, поливая пулеметным огнем бегущих к нему немцев.
- Держись, друже!.. Держись!.. - кричал Федирко с самолета, хотя и знал, что тот его не услышит.
Как только парашют распластался на земле, Федирко рядом с ним посадил свою машину.
- Давай скорей, тезка! - махал он рукой Ворончуку, отстреливаясь от гитлеровцев, окружавших его, из пистолета.
Фашисты открыли сильный пулеметный огонь по самолету Федирко, стараясь не дать ему взлететь. Ворончук был уже возле самолета, Федирко помог ему влезть в кабину и тут же дал газ. Самолет взревел, тронулся, набирая скорость, подпрыгивая на кочках. Уже колеса оторвались от земли, и в этот момент - сильный толчок… Летчик в спешке не разглядел столб и врезался в него. Левая плоскость оторвалась… Их окружили фашисты.
Так, спасая товарища, Федирко вместе с ним оказался в руках врага. И здесь их дружба оставалась крепкой и нерушимой. Они никогда не разлучались, как братья, вместе спали, из одной миски ели, вместе мечтали о побеге. Это они изрезали портрет Гитлера и сделали из него карты. Играя в подкидного дурака, друзья хлопали ими по носам проигравших и заразительно смеялись. Даже в самые тяжелые минуты они не теряли чувства юмора.
Вот эти неутомимые, никогда не унывавшие, безгранично любящие Родину товарищи самоотверженно работали в подземелье, стараясь в точности осуществить план побега.
Теперь, когда наш отряд вырос до пятидесяти человек, решено было вести подкоп не за проволоку, а дальше, под здание комендатуры, чтобы ночью перебить охрану, захватить оружие, уничтожить всех часовых. После этого пленные смогут на захваченных машинах пробраться в леса и там создать партизанский отряд. Ради этой святой цели каждый проявлял упорство, смекалку и находчивость. Более сильные из нас опускались под пол, а кто послабее - оставался наверху и следил, чтобы к бараку неожиданно не подошел часовой.
И откуда только брались у нас силы, чтобы после дневного каторжного труда еще ночь работать в подземелье! Их придавала нам любовь к Родине, надежда и стремление вернуться в строй.
Но как ни печально было, своего плана и на этот раз нам осуществить не удалось. Эсэсовцы разузнали о готовящемся побеге. Подкоп был раскрыт. Большая группа военнопленных из нашего барака тут же была отправлена в карцер. Меня бросили в одиночную камеру, вернее, щель, размером не больше двух квадратных метров. В углу ее стояла чугунная печь, день и ночь топившаяся каменным углем. В камере стояла невыносимая духота. Мне не давали ни пить, ни есть. Целыми днями я лежал на голом цементном полу, а ночью часовой водил меня на допрос.
Стол в кабинете коменданта был уставлен яствами и разными винами. Меня подозревали как одного из организаторов подкопа и надеялись склонить к предательству. Лагерфюрер настойчиво предлагал мне во всем сознаться и выдать соучастников. Но этого мало. Он заготовил текст листовки, обращенной к советским воинам, и заставлял меня подписать ее.
- Выполни мои требования, а потом сядем за этот стол и выпьем за твое здоровье. Ты останешься живым и вернешься домой, - убеждал он меня.
- Сообщить мне нечего. Никаких листовок подписывать не буду, - заявил я.
"Уговаривание" кончилось. Комендант схватил резиновую палку и начал бить меня по чему попало, приговаривая: "Признавайся!" Я молчал. Избиение продолжалось. А когда я терял сознание, обливали холодной водой. Несколько раз на очную ставку мне приводили по очереди Вандышева, Кравцова и других товарищей. Они держались стойко и не выдавали меня. Тогда меня снова бросали в душную камеру.
Конечно, я не вынес бы всего этого, если бы не поддержка товарищей, которые как-то ухитрялись иногда бросить мне в окно кусок хлеба. А однажды открылась дверь, и на пороге камеры появился эсэсовец. В одной руке он держал кусок хлеба, в другой - кружку с водой. С минуту смотрел на меня молча, потом нагнулся и поставил возле меня кружку и положил хлеб:
- Кушать, товарищ… Моя и мой комрад помогай…
Это был дежурный надзиратель. Он появлялся через день и каждый раз приносил мне то хлеба, то бутерброд с маргарином, а иногда даже кусочек конской колбасы или сыра, досыта поил меня водой. Из его небольшого запаса искаженных русских слов я понял, что он по национальности венгр, рабочий из Будапешта, насильно мобилизованный в фашистскую армию, что он симпатизирует советским людям. Зная о перенесенных мною пытках, он хочет хоть немножко облегчить мои страдания. Рискуя собственной жизнью, этот чужой и незнакомый мне человек делился со мной своим пайком.
Восемь страшных суток провел я в каменном мешке. Только на девятый день меня перевели в общий карцер. Сюда попал и Иван Пацула. Все лицо у него было разрисовано кровавыми узорами и ссадинами, под глазами - фиолетовые круги. Он рассказал мне, что, не выдержав издевательств, плюнул в лицо допрашивавшему его зондерфюреру. За это зондерфюрер и комендант лагеря били его чем попало, топтали ногами на виду у всего лагеря.
И вот мне, Ивану Пацуле и другим приказали собраться. Мы догадались, что из этого лагеря нас куда-то отправят. На руки мне надели металлические пластинки с острыми зубьями. При малейшем движении зубья впивались в тело. Комендант приказал снять с меня сапоги. Я стал возражать.
- На том свете они тебе не потребуются, - успокоил фашист, бросив на меня зловещий взгляд.
Жестокие мучения и истязания выпали на долю и других участников подкопа. Досталось и тем, кто даже не подозревал о готовящемся побеге. Как я узнал впоследствии, в лагере был установлен еще более жестокий режим. Военнопленные мужественно переносили все невзгоды и бури. Теперь все знали, что при желании и упорстве можно найти путь к побегу. Подкоп явился для них наглядным примером, как надо действовать, чтобы обрести свободу. Свою уверенность в возможности побега люди выражали песней, которую можно было слышать во всех бараках:
Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет, тот всегда найдет!..
Это был коллективный призыв не сидеть сложа руки, а искать. В поисках закалялась воля, креп дух коллективизма. Вскоре после нашего провала группа летчиков, во главе с участниками подкопа капитаном Виктором Колычевым и старшим лейтенантом Аристовым, работавшая на болоте, осуществила новый дерзкий план побега. Вся команда по сигналу капитана Колычева и Аристова набросилась на охранников, смяла их, обезоружила и, переплыв речку, скрылась в лесу. Бесстрашный подвиг "болотных солдат" вызвал переполох среди эсэсовцев. Поднялась тревога. Все рабочие команды были сняты с работ и заперты в бараках. Несколько дней весь гарнизон эсэсовцев прочесывал лес в поисках беглецов.
Военнопленные торжествовали по случаю успешного побега товарищей. Но радость их неожиданно была омрачена. Из всех бараков вскоре согнали военнопленных на плац и построили. Перед строем остановилась крытая машина. Из нее выбросили два изуродованных трупа. В них военнопленные узнали организаторов побега Виктора Колычева и Аристова. Потом вывели нескольких участников побега и провели перед строем. Они прошли твердым шагом, высоко подняв головы, открыто и честно глядя в лица товарищам. Их снова затолкали в машину и увезли на расстрел… И когда машина в сопровождении гитлеровцев выезжала за ворота, из толпы военнопленных послышался приглушенный гомон, постепенно перераставший в траурную, надрывную мелодию. Сначала только звуки волнами плыли в воздухе, а потом, по мере удаления эсэсовцев, всё явственнее слышались слова песни:
…Прощайте же, братья, вы честно прошли
Свой доблестный путь, благородный…
Как ни тяжело было на сердце у каждого, но все знали, что товарищи отдали свои жизни недаром: подавляющему большинству болотной команды побег удался. В сердцах кипела ненависть к врагу, в глазах горел огонь лютой мести.
В сентябре 1944 года меня, Пацулу и Цоуна увозили из лагеря. Переводчик сказал нам:
- Отправляетесь в "Заксенхаузен". Оттуда живыми не возвращаются…
В застенках "Заксенхаузена"
Оборванных, босых, избитых до полусмерти, нас привезли в концлагерь "Заксенхаузен". Раньше, когда я читал о концлагерях, о зверствах фашистских палачей, у меня кровь стыла в жилах, по телу пробегали мурашки. Но то, что довелось мне узнать, увидеть и испытать на себе в этом мрачном застенке, превзошло все мои самые мрачные ожидания.
"Заксенхаузен" - это был центральный политический экспериментальный концентрационный лагерь смерти, находившийся под непосредственным руководством главаря СС Гиммлера. Здесь изобретались и испытывались на заключенных самые дьявольские способы умерщвления людей и затем распространялись во все другие лагери. Небольшая территория была обнесена трехметровой бетонированной стеной, поверх которой натянуто несколько рядов проволоки, по которой пущен ток высокого напряжения. В нескольких метрах от стены лагерь опоясывала проволочная сетка, в которую также был пущен ток. Вдоль стены через определенные промежутки были сооружены каменные вышки, а на них установлены мощные прожекторы и станковые пулеметы, направленные в сторону бараков. В промежутке между стеной и решеткой - полоса тщательно взрыхленной земли. Если мышь по ней пробежит, и то след оставит. Приближаться к решетке не разрешалось. По нарушителю без предупреждения открывали пулеметный огонь.
В лагере перед огромной площадью для построения заключенных веерообразно, в несколько рядов, расположены низкие, похожие на свинарники, фанерные бараки - 67 жилых и много служебных и хозяйственных. В каждом бараке, рассчитанном на 100–120 человек, размещалось 600–700 человек, а всего здесь постоянно находилось 40–50 тысяч узников. Одних уничтожали, других привозили.
Все здесь было приспособлено для постоянного истязания и массового истребления заключенных. Достаточно сказать, что из 200 тысяч человек, прошедших через ворота "Заксенхаузена", уничтожено и сожжено в крематории 100 тысяч. Каждый второй был убит. Эшелоны обреченных поступали в лагерь ежедневно и назад уже не возвращались. Часто их даже не заводили на территорию лагеря, а прямо из вагонов гнали в крематорий, и там они находили мучительную смерть. Партиями по нескольку сот человек загоняли в специально оборудованный тир для массовых расстрелов и там поливали их шквалом пулеметного огня. Других заводили в помещение крематория, приказывали раздеться и идти мыться в душевую залу. Затем дверь герметически закрывали и вместо воды пускали ядовитый газ. Несчастные умирали в страшных муках. Кроме того, функционировало два газовых автомобиля-"душегубки" с передвижными крематориями при них, стационарная и передвижная виселицы с блоковыми механизмами. Постоянно производились отравления заключенных ядами, которые давались в пище и вливались в вены. На людях испытывались новые медицинские препараты, боевые отравляющие вещества, бризантные гранаты и многое другое. Для этих "опытов" при санчасти была оборудована специальная комната.
В конце 1941 года сюда привезли 18 тысяч советских военнопленных. Их расстреливали из пулеметов во дворе крематория под звуки мощной радиолы. Через несколько дней они все до единого были уничтожены.
Каждое воскресенье лагерь выстраивали на плацу перед комендатурой, отбирали полторы-две тысячи узников, потерявших трудоспособность, якобы для отправки в другой лагерь на лечение. Подъезжали "душегубки" и перевозили их в крематорий. Попасть на такой "транспорт" мог каждый заключенный. Людей использовали на самых тяжелых работах, содержали на голодном пайке, поэтому они быстро выбивались из сил и, как здесь говорилось, "летели в трубу".
У центральных ворот перед окнами лагерной комендатуры была оборудована специальная площадка для экзекуций. В строго установленные дни сюда со всех бараков строем, с немецкой песней на устах, сходились провинившиеся для получения "фюнф унд цванцихь нах аш" ("двадцать пять на задницу"). Создавалась длинная очередь. Каждого в порядке очереди клали на скамью или "козла" и жестоко пороли. Получив свои двадцать пять, наказанный должен был поклониться палачу в ноги и сказать спасибо, а не сделаешь этого, получишь "добавку".
Чем же эти люди провинились перед германской империей? У каждого своя "вина". Один при встрече с эсэсовцем забыл снять шапку и встать навытяжку. Другой снял шапку и вытянулся, но неприветливо посмотрел на эсэсовца - тоже заработал горячих. Третий сорвал шапку с головы и вытянулся в струнку, но улыбнулся арийской персоне - получай двадцать пять, чтобы знал, как зубы скалить… Но если ты закурил и тебя увидел эсэсовец, то за это "преступление" целую неделю будешь посещать "святое место".
Дело вовсе не в проступке, а в том, чтобы держать людей в постоянном напряжении и страхе, сломить их волю к сопротивлению, превратить в покорную рабочую скотину. В конечном счете всё было подчинено одной цели - истреблению.
Было раннее утро, когда нас, как на молитву, поставили у ворот лагеря - без головных уборов, по команде "смирно". Стоим уже битых пять часов, не меняя положения. Еле держимся на ногах. Косим глазами по сторонам: кругом бараки, бараки, бараки… Справа, за каменной стеной, возвышается труба крематория. Из нее валит густой черный дым, заволакивающий даже солнце. В воздухе стоит удушливый смрад горелого мяса. "Неужели здесь оборвется и моя жизнь?" - думал я и отвечал себе: - "Нет, я должен отсюда выбраться!" Мои размышления прервал переводчик:
- Что смотришь? Все равно не убежишь! Отсюда не уходят, а вылетают через трубу, - он указал рукой на крематорий и громко захохотал.
Сырой холодный воздух пронизывал насквозь. Мысленно я переносился в родное село Торбеево, в наш простой крестьянский дом. "Давно, - думал я, - проснулась моя старушка-мать. Вряд ли она и спала в прошедшую ночь. Верно, все глаза давно уже выплакала. Ведь шестерых сыновей проводила на фронт! И думы у нее не только обо мне. Ей и в голову не придет, что одного из ее сыновей поведут сейчас на смерть".
Надсмотрщик приказал нам повернуться лицом к стене. За спиной простирался плац, окруженный низкими бараками. По кругу строевым шагом двигалась длинная колонна пестро одетых людей. На спине у них, на груди и выше колен на брюках были нашиты белые квадраты материи с черными кругами наподобие мишени. Они пели какую-то немецкую песню. Что это за люди? Почему они поют? Вот они поравнялись с нами, и я увидел, что за плечами у них ранцы, наполненные чем-то тяжелым, пригибавшим людей к земле. Но рассмотреть их хорошо я не мог, потому что эсэсовец каждый раз, когда я поворачивал голову в их сторону, бил меня по спине палкой. Потом уж я узнал, что это маршируют с шести утра и до пяти вечера заключенные-штрафники, отбывающие наказание за нарушение лагерного "орднунга" - порядка. Каждый день они маршировали по булыжникам, грязи, щебенке с пудовым грузом за плечами, испытывая прочность обуви немецких фирм. Одиннадцать часов без передышки они должны были маршировать и всё время петь. Того, кто не пел или пел не в ногу, отставал, выбившись из сил, били палками.