Наконец допрос был прекращен. Подполковник, не получив от меня никаких нужных ему сведений, распорядился, чтобы мною занялись разведывательные органы. "Делай со мной, что хочешь, сволочь, - думал я, - все равно ничего не добьешься".
Среди документов, захваченных нашими войсками во время войны, был найден протокол этого допроса в фашистском плену. В этом протоколе имеется такая запись: "Военнопленный производит впечатление не очень умного человека. Не заслуживает доверия тот факт, что он располагает такими небольшими сведениями о своей части, будучи старшим лейтенантом. Нельзя проверить, насколько правдивы его показания".
Значит, враг ничего не выудил из моих показаний! Значит, цель моя была достигнута. Фашистам трудно было проверить правдивость моих показаний еще и потому, что все ближе и ближе гремели орудийные выстрелы, а в воздухе проносились советские самолеты. Наши части, развивая наступление, уверенно продвигались на Запад, к границам гитлеровской Германии.
Начало испытаний
Вскоре после допроса меня, Вандышева и Кравцова фашисты перебросили на транспортном самолете в свой тыл. Сначала нас поместили в один из пересыльных лагерей для военнопленных. В первое время гитлеровцы всячески заискивали перед нами, старались внушить нам, что они гуманно относятся к советским военнопленным. Вернули даже ранее отобранные у нас ордена, сохранили форму. На допросах нам обещали в любое время дать свободу, если… перейдем на их сторону! Это означало, что мы должны стать пособниками врага, изменить своему народу, своей любимой Родине. Таких среди нас не нашлось.
Каждый из нас по-своему, но глубоко переживал свою трагедию. Больше всего нас мучила мысль о том, что мы лишились возможности продолжать сражаться с фашистами в рядах нашей армии. И чем больше мы об этом думали, тем сильнее росла решимость и в плену продолжать борьбу с врагом. Об этом мы не раз беседовали с Вандышевым и Кравцовым. Прежде всего, конечно, мы думали о побеге. Десятки проектов освобождения из плена обсуждали ежедневно, стремясь использовать для побега малейшую возможность. Все это делалось в строгой тайне, ибо узнай об этом эсэсовцы, нам бы не избежать смерти.
Однажды, перед наступлением темноты, ко мне подошел Вандышев:
- Попробуем сегодня ночью? Кругом деревья, лагерь, кажется, не огорожен… Может, вырвемся…
Тяжело мне было слушать его: ведь я еще не в состоянии был бежать: нога сильно болела, и я передвигался с помощью палки, обожженное лицо все ещё было покрыто кровавой коркой.
- Бегите без меня, а я в другой раз, - сказал я. Ночью Вандышев и Кравцов вышли из барака. Но под утро вернулись обратно. Нет, не так просто было уйти, как им казалось. Они наткнулись на колючую проволоку, опоясывавшую лагерь. Это препятствие можно было бы как-то преодолеть, но за проволокой расхаживали часовые, рыскали сторожевые псы. Незадолго до этого из лагеря бежало двое смельчаков, но их постигла неудача: одного до смерти загрызли собаки, другого застрелил часовой. Решили более тщательно подготовиться к побегу и выбрать удачный момент, а там, может быть, и я встану на ноги.
Эсэсовцы из кожи лезли, стараясь сломить нашу волю к сопротивлению, поколебать веру в победу Советской Армии. Для достижения этой цели они не гнушались никакими средствами, вплоть до гнусного обмана: официально объявляли, что Советская Армия уже разбита и как таковая больше не существует, что немцы вылавливают сейчас остатки разбитых армий, которые остались без командования и связи между собой, не сегодня-завтра Советский Союз потерпит полный крах. Хорошо помню разговор с гитлеровским офицером, который допрашивал меня без переводчика - сам хорошо владел русским языком. Этого разведчика больше всего интересовали сведения о нашей боевой технике. Я наотрез отказался отвечать на его вопросы. Тогда он заявил:
- Чего ты упираешься? Всё равно мы победим!
- Как же вы победите, если отступаете на всех фронтах под ударами наших войск? - засмеялся я.
- Мы отступаем временно, чтобы сократить линию фронта. Скоро начнем большое наступление. У нас изготовлено новое оружие, перед которым советским войскам не устоять…
- Никакое оружие не сдержит натиска нашей армии, - доказывал я ему.
И вот сейчас передо мной лежит протокол этого допроса, также захваченный у фашистов нашими войсками. В протоколе № 211 от 27 июля 1944 года приведены следующие мои слова, записанные этим офицером:
"Все уверены в победе. Советский Союз за последние три года намного перегнал Германию в массовом производстве современного вооружения (прежде всего самолетов и танков). В этом отношении в СССР ведутся дальнейшие работы, так что Германия должна быть побеждена превосходством русского вооружения".
Очень скоро фрицы перестали заигрывать с нами. Они поняли, что изменниками Родины мы не станем, ни одной военной тайны своего государства не выдадим. Нас переправили в лодзинский лагерь. Недолго мы пробыли в этом застенке, но горя хлебнули с избытком. С первой же минуты пребывания там поняли, чего стоят уверения гитлеровцев в их "гуманности".
Привезли нас в обеденное время. Поезд прошел прямо на территорию лагеря. Еще из вагонов мы увидели длинную очередь изможденных и оборванных людей.
- Неужели это наши летчики? - вырвалось у кого-то.
- Были летчиками. Но теперь они далеко не улетят. Скоро и вы такие будете, - злобно бросил сопровождавший нас немец-переводчик.
Мы с ужасом смотрели на эту очередь скелетов, закутанных в лохмотья. Они стояли с алюминиевыми мисками и один за другим подходили к бочке посреди двора, из которой им наливали в миски "суп", состоявший из одной воды и брюквы, без жиров. Меня и сейчас тошнит при воспоминании об этом "супе". Его не стали бы есть даже свиньи. Но и этой бурды плескали в миску, чтобы лишь покрыть дно. А сколько раз приходилось видеть, когда изнуренные пленники вместо супа получали черпаком по голове!
Жили мы в бараках, обнесенных колючей проволокой под током высокого напряжения. Окна бараков на ночь закрывались ставнями. В первый же день у всех отобрали ордена, выдали бирки с номерками. Каждый из нас должен был забыть свою фамилию, имя и отчество, проститься со своим человеческим достоинством, помнить только номер. По совету одного из товарищей мы с Кравцовым припрятали награды, которыми отметила нас Родина. Два своих ордена я хранил под повязкой на левой руке. Это было небезопасно.
- Давай, Михаил, подальше спрячем награды, а то всё равно отнимут, - предложил Кравцов.
Я согласился, и он, отсчитав вдоль каменной стены четыре шага от двери, закопал наши ордена.
В этом лагере я встретил летчика Ивана Пацулу. Мы были с ним знакомы еще на фронте. Он летал на штурмовике. Здесь мы еще больше сблизились, помогали друг другу переносить лишения. Иван Пацула рассказал о своем неудавшемся побеге, о пытках, перенесенных им в карцере.
Голод, пытки, издевательства - вот чем хотел враг сломить верность советских воинов своей Родине. Кусочек хлеба-суррогата наполовину из древесных опилок выдавался на весь день. Надсмотрщики цинично заявляли, что мы, русские, не умеем есть хлеб. Его, мол, нужно съедать не сразу, а постепенно - только при этом условии вы не будете чувствовать голода.
Трудно рассказать обо всех изуверствах носителей "нового порядка", об их жестокости и садизме. Каждый издевался над нами, как мог и сколько хотел, делал всё, что подсказывала ему садистская фантазия. Например, по распоряжению начальника лагеря, изощренного в пытках, нас заставляли после обеда бегать вокруг колодца.
- Эта зарядка необходима для лучшего усвоения пищи, - говорил лагерфюрер.
Нас беспрерывно строили на поверки, заставляли бегать к группе немцев и выкрикивать по-немецки свой номер. Из-за незнания немецкого языка я как-то перепутал свой номер, и за это фельдфебель Гамбанич огрел меня палкой по спине. Много, очень много погибло советских людей от таких "развлечений".
Лагерь был заминирован. По воле коменданта в любой момент его могли взорвать, уничтожив всех пленников. День и ночь вокруг лагеря и внутри его, между бараками, шныряли солдаты с собаками. И все же наши советские люди не теряли надежды на то, что им удастся бежать, и бежали, зная, что идут на верную смерть.
Двух летчиков охранники взяли "уборщиками" в свою столовую, находившуюся за воротами лагеря. У некоторых из нас закралась мысль о том, что эти два товарища "продались" фашистам. Но вдруг в лагере тревога: бегут солдаты с собаками, выгоняют нас из бараков, становят в строй. Потом смотрим - ведут избитых и окровавленных "уборщиков". Оказывается, они из столовой выпрыгнули в окно и убежали. Поймали их только спустя несколько часов на противоположной окраине города. Перед строем их били прикладами, травили собаками и, наконец, расстреляли. Всех нас предупредили, что каждого, кто попытается бежать, ожидает такая же участь.
Тяжело переживали мы смерть отважных героев и то, что считали их "продавшимися". Их неудача никого не испугала, а еще больше укрепила нашу решимость бежать во что бы то ни стало.
Как враг ни отгораживал нас от мира, хоть и с запозданием, мы узнавали разными путями о положении на фронтах. Обсуждая ход военных действий, загорались желанием вести активное сопротивление всем мероприятиям фашистов. Как ни странно, мы, например, намного раньше узнавали о победах наших войск и успехах наших союзников, чем об этом сообщали немецкие газеты. Сколько радости было в связи с этими событиями! Пленные французские летчики, боровшиеся против фашизма в составе советских воздушных сил в эскадрилье "Нормандия-Неман", Жан Бартье и Майе, рисовали пальцами на песке карты Франции, Нормандии и по ним уточняли маршрут продвижения союзных войск по территории Франции.
- Ура! Капут фашизму! - загремело по всему лагерю. Все пленные открыто выражали свою радость, подбрасывая вверх головные уборы.
Увидев такое, озлобленные немцы прибежали с собаками и разогнали нас по баракам.
Прошел слух о состоявшемся покушении на Гитлера со стороны его собственных генералов. Гитлер у нас носил кличку "Косой". И вот по всему лагерю пошла гулять новость: ""Косой" ранен!" В санчасти на стене висел портрет Гитлера, ему кто-то выколол глаза. Все пленные надрывались от смеха: ""Косой" лишился зрения!" За это пришлось поплатиться: целый день всех держали в строю, лишили на сутки пищи, требуя выдачи виновников "в покушении на фюрера". Никто никого не выдал! Тогда лагерное начальство повесило другой портрет Гитлера на то же место. А на другой день он оказался изорванным в клочья. Всюду стоял хохот, сопровождавший очередное сообщение острословов: ""Косой", растерзан!.." В третий раз немцы не решились вывешивать портрет.
В августе 1944 года Иван Пацула под строгим секретом сообщил мне, что в лагере готовятся восстание и массовый побег. Имеется связь с польскими партизанами. Сообщил мне также: в ближайшую ночь по сигналу все здоровые должны броситься к воротам, ворваться в караульное помещение, овладеть оружием, уничтожить охрану и группами уходить в разных направлениях…
Как хотелось, чтобы это было в действительности! Только поверить во всё это было трудно. Правда, по возбужденным лицам военнопленных и по тому, как везде люди о чем-то осторожно перешептываются, я и сам заметил, что все к чему-то готовятся. Но как лагерь может держать связь с партизанами, я даже представить себе не мог. И все же мне пришлось убедиться в тот же день, что связь существует. А получилось это вот как.
Несколько человек нас сидело у стены барака - грелись на солнышке и разговаривали. Вдруг неизвестно откуда около нас шлепнулся комок глины величиной с куриное яйцо. Мы посмотрели по сторонам. Нигде никого не видно. Один из сидевших с нами поднял этот комок и разломил его. Там оказалась свернутая записка от польских партизан. В ней кратко сообщалось о положении на фронтах и о том, что в ближайшие дни на лагерь будет совершен партизанский налет с целью освобождения военнопленных. Записка заканчивалась словами: "Товарищи военнопленные, будьте готовы к решительным действиям и со своей стороны!"
Записка пошла из рук в руки. Люди ходили, как наэлектризованные, готовясь к смерти или свободе. Ведь при малейшей нашей оплошности лагерь мгновенно взлетит на воздух…
Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не случилось то, чего мы никак не ожидали. Внезапно нас подняли, рассовали по вагонам, и эшелон двинулся на запад.
Вандышев, Кравцов, Пацула и я попали в один вагон, который был разделен проволочной решеткой. По одну сторону - гитлеровцы, по другую - мы, пленные. Вандышев специально сел ближе к двери, чтобы дать нам сигнал к побегу. К сожалению, благоприятного момента для этого не представилось, и нас привезли в Кляйнкенигсберг. Мы и не подозревали, что наши сведения о фашистских лагерях и зверствах гитлеровцев еще далеко не полны и что здесь нам предстоит пополнить их…
Нарастающее упорство
Бараки в Кляйнкенигсбергском лагере стояли далеко друг от друга, и каждый в отдельности был, как паутиной, опутан колючей проволокой. Кругом - сторожевые вышки, на них - эсэсовцы с пулеметами, внизу - часовые с собаками.
Нашу группу, человек двести, поместили в одном из щитовых бараков, обнесенном шестью рядами "колючки" под током. Сразу же нас погнали на работу - осушать болота в окрестностях лагеря. Заставляли копать длинные канавы, стоя по пояс в воде и грязи. Голодные, измученные люди бултыхались в трясине, падали обессилевшие, захлебываясь вонючей зеленой киселеобразной жижей. Никто не имел права разогнуть спину, чтобы хоть немного передохнуть, отдышаться.
- Саботаже! - в исступлении орали конвоиры, опуская палки на головы и спины тех, кто окончательно уже выбился из сил и был не в состоянии двигаться.
Других военнопленных гоняли на строительство нового лагеря. И там было не лучше, чем в болоте, только что не в воде. Целый день надо было копать землю, носить камень, кирпич, тяжелые бревна. По пятам ходили эсэсовцы и подгоняли кнутами.
- Арбайт! Шнель! (Работать! Быстрей!) - слышалось отовсюду, и то тут, то там раздавалось хлопанье бичей.
Вот теперь-то уж, думали мы, гитлеровцы показали нам в полной мере свою "гуманность", большего издевательства над человеком и сам черт не придумает. Но дальнейшее пребывание в концлагере показало, что это были лишь цветики…
Положение военнопленных ухудшалось день ото дня. Озлобленные поражением своих войск на фронтах эсэсовцы изощрялись над нами в самых зверских истязаниях. Чем отчаяннее мы сопротивлялись, тем сильнее становилась наша ненависть к ним, росли наше упорство и стойкость в борьбе. Каждый из нас думал над тем, как избежать каторжного, изнурительного труда, сохранить силы, чтобы в благоприятный момент вырваться из этого ада, вернуться в строй защитников Родины и жестоко отомстить подлому врагу за все беды, причиненные им советскому народу.
Нам с Вандышевым, Пацулой и Кравцовым опять посчастливилось попасть в одну комнату, где на двухъярусных нарах размещалось двадцать восемь летчиков, в большинстве тяжелораненых. Чтобы избежать тяжелых работ, я продолжал ходить на самодельных клюшках, хотя нога у меня почти не болела. Мне стали подражать и другие товарищи, прикидываясь тяжелобольными. Некоторые вскрывали свои старые, уже зарубцевавшиеся раны и не давали им заживать. А Иван Пацула ухитрился к здоровой правой руке прибинтовать доску и подвязать ее на уровень плеча. Так и ходил, как семафор, с поднятой рукой. Это было очень рискованно с его стороны, т. к. нас, "инвалидов", на каждом построении осматривал сам комендант лагеря, проклинал нас, что мы даром едим его хлеб и, размахивая перед нами кнутом, грозился выбить им нашу хворь. Пацула понял, что его могут разоблачить, поэтому у него вдруг появилась опухоль на руке под мышкой, явно искусственного происхождения.
В одну из ночей от тяжелых дум я не мог уснуть. Пацула тоже ворочался с боку на бок на голых досках и тяжело вздыхал. Видно, и ему, бедняге, не спалось от грустных мыслей и тоски по Родине. Перед подъемом он сел на краю нар, свесив ноги, насыпал на ладонь какого-то белого порошка и, скрипя зубами от боли, стал натирать им себе под мышкой… Всё понятно.
- Ваня, не делай этого, - говорю ему, - занесешь заразу какую-нибудь, без руки останешься…
- Все равно, - безразличным тоном ответил он, - я согласен и без головы остаться, только бы избавиться от этих кошмаров. Сил больше нет терпеть.
Я хорошо понимал друга. Но не согласен был терять голову зря. Если умирать, так с музыкой, в борьбе! Прежде всего надо попробовать вырваться на свободу. Но как?
В тот же день мы обсудили этот вопрос в кругу близких друзей. Мнение у всех было одно: чем скорее удастся бежать, тем лучше. Не хватало только хорошо продуманного плана. Перебирали многие варианты, но ни один из них не подходил.
Кто-то предложил сделать подкоп: прорыть подземный ход из барака за колючую проволоку, а там - мы на воле. Идея всем понравилась. Просто и с гарантией на успех. Встал вопрос: чем рыть? Ведь голыми руками обессилевшие люди не смогут сделать подземный ход. Тяжелый каторжный труд, голод, побои и болезни основательно подорвали наше здоровье. Всё же решили попытать счастья. Другого надежного пути для побега у нас не было. Этот единственный и наиболее верный. Главное - начать, а там найдем все необходимое. Ведь недаром говорится в нашем народе, что "голь на выдумки хитра".
Поговорили с другими надежными товарищами. Все согласились с нами. Исхудалые лица пленников засветились надеждой. Подготовка к осуществлению задуманного плана началась и шла в строжайшей тайне, в которую были посвящены только те, кто будет непосредственно участвовать в подкопе.
В поисках места, откуда бы начать подкоп, мы с Вандышевым, Кравцовым и Пацулой осмотрели все помещения барака, и, когда зашли в последнюю, угловую комнату, Кравцов воскликнул:
- Вот эта самая подходящая! Покараульте-ка, а я обследую ее…
Я встал у двери, остальные заняли посты у окон, чтобы следить за движением охранников, а Кравцов на четвереньках пополз под нижние нары. Вылез оттуда мокрый от пота.
- Лучшего места не найти, - сообщил он нам. - Только плохо поддаются доски, сухие. Ножик потребуется.
На следующий день мы сорвали две половицы под нарами и забрались в подполье. Оказалось, что пол в бараке до метра возвышается над землей, есть где рассыпать грунт. Решили копать. Нашли кусок кровельного железа, сделали из него небольшой противень. Мисками, ложками, ногтями вгрызались в грунт. Землю укладывали на противень, волоком вытаскивали наверх и разбрасывали под полом. Вскоре кому-то из товарищей удалось раздобыть саперную лопату, и дело пошло веселее. Работали ночью, а под утро все старательно убирали, не оставляя никаких следов, чтобы не заметили фашистские ищейки. Всё шло как нельзя лучше. Прошли уже несколько метров за барак, в сторону проволочной изгороди. Уже предвкушали свободу. И вдруг - горькое разочарование… Мы наткнулись на деревянную канализационную трубу. Прогнившие доски не выдержали напора, и нечистоты хлынули в наш туннель. В бараке стало невозможно дышать, вонь распространялась по всему лагерю. Эсэсовцы, закрывая носы, ругались на чем свет стоит, называя нас свиньями. Но мы сохраняли спокойствие, боясь выдать самих себя. К нашему счастью, охранники не заподозрили нас в подкопе и ограничились тем, что реже стали заходить в барак. А нам это было на руку.