"Я никогда не думал, что буду петь нечто подобное, – рассказывал певец, – считал, что мое призвание – куплеты, юмористические песенки, в крайнем случае чисто любовная лирика. А "Марш веселых ребят" убедил меня, что зрители ждут от меня и другое. Оттого и появились "Каховка", "Партизан Железняк", "Прощальная комсомольская", "Тачанка", "Два друга" и многие другие. Но утяжелять концерт такими, в общем, близкими друг другу песнями, не считал себя в праве. И пел среди них "Маркизу", "Бороду", "Джаз-болельщика" – вещи шуточные. И тут очень кстати пришлись скетчи Эрдмана. Публика принимала их на ура. В них я был знакомым для нее Утесовым, не изменившим своему призванию комика".
Эрдман предложил тогда Утесову скетч, в котором разыгрывался казус, якобы произошедший в старом, еще дореволюционном театре. Заболел или запил исполнитель главной роли, его согласился заменить коллега, слегка подшофе, никогда не игравший в этом спектакле и потому работающий под суфлера. Смельчака изображал Утесов, суфлера – Самошников, актрису, знающую пьесу наизусть, – Эдит Утесова. Скетч начинался с появления смельчака, никак не ориентирующегося в действии. Вот самое его начало:
Суфлер. Детка!
Актер. Чего?
Суфлер. Детка!
Актер. Через "д" или через "т"?
Суфлер. Что через "д" или "т"?
Актер. Дедка от слова "дедушка" или детка от "дитя"?
Суфлер. От дитя, от дитя. Что вы ищете?
Актер. Дитю.
Актриса. Это я детка, идиот!
Актер. Простите, не догадался. Детка!
Суфлер. Раньше ты любила, когда я тебя так называл.
Актер. Раньше ты любила, когда я тебя так называл.
Суфлер. Помнишь?
Актер. Помнишь? (Актриса отрицательно качает головой.) Не помнишь. Конечно, ведь это лет сорок, наверное, назад тому было.
Суфлер. Почему вы молчите? Почему не отвечаете? (Вскакивает, вынимая кинжал.)
Актер. Что?
Суфлер. Вскакивает!
Актер. Уже вскочил. Дальше что?
Суфлер. Вскакивает, вынимая кинжал.
Актер. Не понимаю. Подавайте ясней!
Суфлер. Вы-ни-мая.
Актер. Так вот почему она молчит! Ты немая.
Суфлер. Не ты немая, а вынимая.
Актер. Какая разница, ты немая или вы немая, все равно отвечать не может!
Суфлер. Смотри, жестокая, как на твоих глазах умрет твой Рауль!
Актер. Смотри, жестокая, как на твоих глазах умрет твой Рауль!
Актриса. Молчи, коварный, ты давно уже не мой!
Актер. Как? Я тоже немой? Значит, мы оба немые!..
И тут ведь смех не ниже пояса, что сплошь и рядом работает сегодня. Тут нужно хотя бы минимальное чувство языка, его возможностей. А смех это вызывало, по свидетельству Утесова, гомерический.
Могу и сам свидетельствовать: в 1947 году, еще школьником, видел в "Эрмитаже" программу Утесова, посвященную восьмисотлетию Москвы. Во втором отделении исполнялся скетч Эрдмана "В старом театре", близкий к приведенному выше, но абсолютно оригинальный. От смеха публика стонала. Леонид Утесов (Актер), Эдит Утесова (Актриса), Николай Самошников (Суфлер), Аркадий Котлярский (Графиня) долго не могли уйти со сцены: требования "бис", крики "браво" не смолкали.
В пятидесятые – шестидесятые годы для Утесова Эрдман почти не писал. Много работал над киносценариями, получил в 1951 году Сталинскую премию за приключенческих "Смелых людей". Пользовались успехом и его картины "Застава в горах" (1953), "Шведская спичка" по Чехову (1954), экранизация водевиля Ленского "Лев Гурыч Синичкин" – "На подмостках сцены" (1956), "Каин XVIII", сценарий которого написал вместе с Евгением Шварцем по его сказке (1963). Были у него и слабые работы, не оставившие следа в кинематографии.
Сергей Юрский, тогда еще нечастый гость на экране, вспоминает, как познакомился с Эрдманом. Артиста пригласили в Таллин на кинопробу и сказали, что прежде всего с ним хотел бы побеседовать автор сценария, который ждет его в своем люксе. Юрский сразу зашел к нему. Он "сидел в пижаме в гостиной своего номера и неспешно открывал бутылку коньяка. Было девять часов утра.
Эрдман сказал "С приездом", и я сразу подумал о Гарине, его манере говорить.
Эрдман продолжал:
– Мы сейчас выпьем за ваш приезд.
– Спасибо большое, но у меня проба в двенадцать, – чинно сказал я.
– У вас не будет пробы. Вам не надо в этом фильме сниматься.
– Почему? Меня же вызвали.
– Нет, не надо сниматься. Сценарий плохой.
У меня глаза полезли на лоб от удивления.
– Я, видите ли, знал вашего отца. Он был очень порядочным человеком по отношению ко мне. Вот и я хочу оказаться порядочным по отношению к вам. Пробоваться не надо и сниматься не надо. Сценарий я знаю – я его сам написал. Вам возьмут обратный билет на вечер, сейчас мы выпьем коньячку, а потом я познакомлю вас с некоторыми ресторанами этого замечательного города".
Этот рассказ приведен в книге Станислава Рассадина "Самоубийцы", посвященную не только Эрдману, но и тем, кто загубил свой талант. Автор приводит эпизод последних дней тяжело больного Эрдмана, которого с помощью видных ученых удалось положить в больницу Академии наук. Михаил Вольпин рассказал:
"Когда Николай Робертович уже лежал в этой больнице, администрация просила, на всякий случай, доставить ходатайство от Союза писателей. Мы понимали, что это место, где ему положено умереть, притом в скором будущем. И вот я позвонил Михалкову, с трудом его нашел. А нужно сказать, что Михалкова мы знали мальчиком, и он очень почтительно относился к Николаю Робертовичу, даже восторженно.
Когда я наконец до него дозвонился и говорю: "Вот, Сережа, Николай Робертович лежит..." – "Я н-ничего н-не могу для н-него сделать. Я не диспетчер, ты понимаешь, я даже Веру Инбер с трудом устроил. – Не сказал, куда-то там... – А Эрдмана не могу". А нужна была только бумажка от Союза, которым он руководил, что просят принять уже фактически устроенного там человека..."
Раритеты "салона"
(публикуются впервые)
Николай Эрдман, Владимир Масс
Музыкальный магазин
Джаз-комедия
Магазин музыкальных инструментов. На полках и прилавках всевозможные музыкальные инструменты и ноты. Два рояля. В стороне футляр огромного контрабаса. На стене большие часы. Стрелка показывает без пяти девять. Шторы опущены, дверь на замке – магазин еще не открывался.
Музыкальный номер
(Бой часов)
Явление первое
Входит заведующий магазином Федор Семенович. Видит, что никого нет. Кричит.
Фед. Сем. Костя! Костя! Константин. Константин Иванович. Вот сукин сын. Опять его нет. Не было дня, чтобы этот негодяй не опаздывал. Прямо не человек, а поезд какой-то. Кончено, я его выгоню. (Берет телефонную трубку.) Пять, одиннадцать, тридцать три. Это ты, Константин? Ты почему опаздываешь?
Явление второе
Футляр контрабаса раскрывается. В футляре на стуле сидит Костя. В левой руке он держит телефонную трубку, приложенную к уху. В правой – кофейник, из которого наливает кофе в телефонную трубку. Наполнив ее, наливает молоко, кладет два куска сахара и размешивает ложечкой. В течение последующего телефонного разговора он время от времени отхлебывает кофе из телефонной трубки.
Фед. Сем. Ты почему опаздываешь, я тебя спрашиваю?
Утесов. Трамвай, Федор Семенович.
Фед. Сем. Что?
Утесов. Трамвай, говорю, Федор Семенович.
Фед. Сем. Не слышу.
Утесов. А вы подождите минуточку, Федор Семенович, у меня еще сахар не растаял. (Размешивает кофе ложечкой.) Теперь слышите?
Фед. Сем. Плохо, кто-то мешает.
Утесов. Это я мешаю, Федор Семенович. (Отхлебывает.) Теперь слышите?
Фед. Сем. Слышу.
Утесов. Так вы на чем остановились, Федор Семенович?
Фед. Сем. Ты почему опаздываешь, я тебя спрашиваю.
Утесов. Вы не кричите так, Федор Семенович, а то у меня цикорий всплывает.
Фед. Сем. Что?
Утесов. Я говорю, цикорий всплывает.
Фед. Сем. Вот черт паршивый. Немедленно являйся сюда и чтобы здесь духу твоего не было. Понял? (Вешает трубку.)
Утесов (вешая трубку). Как же это – являйся сюда и чтобы здесь духу твоего не было? Диалектика. Ничего не поделаешь, придется идти. (Выходит из футляра.) Здрасьте, Федор Семенович.
Фед. Сем. Ты откуда? Что ты там делаешь?
Утесов. Живу, Федор Семенович.
Фед. Сем. Как – живешь? На каком основании?
Утесов. На правах застройщика, Федор Семенович.
Фед. Сем. Что?
Утесов. Я тут квартирку себе отстроил, Федор Семенович.
Фед. Сем. Какую квартирку?
Утесов. Обыкновенную квартирку из двенадцати комнат.
Фед. Сем. Как – из двенадцати? Что ты врешь?
Утесов. Вот ей-богу. Хотите посмотреть? (Открывает контрабас, садится.) Мой кабинет. Красное дерево. (Выходит, кладет футляр набок, ложится головой направо.) Моя спальня карельской березы. (Выходит, опять поднимает футляр, вынимает из кармана булку, ест.) Столовая. (Грызет орехи, сплевывает шелуху.) Ореховое дерево. (Выходит, кладет футляр на другой бок, ложится.) Спальня моей жены. Мореный дуб. (Выходит, ставит футляр, садится, берет в руки примус.) Кухня. (Выходит, кладет футляр, ложится.) Спальня домашней работницы. Видите, очень удобно, совсем рядом с кухней.
Фед. Сем. Это же твоя спальня.
Утесов. Нет, Федор Семенович, вы спутали. Моя спальня помещается между кабинетом и столовой. Помните, где я орехи грыз, так вот это столовая, а рядом со столовой моя спальня. (Ставит футляр, подвешивает ручку на цепочке. Садится.) Еще один кабинет. Фаянсовое дерево. (Дергает ручку – контрабас автоматически закрывается.)
Утесов (выходя из контрабаса). Последнее слово жилищной техники. "Аппартман гомеопатик". Обратите внимание, Федор Семенович, ни одной проходной комнаты и все удобства. Одного только удобства нет.
Фед. Сем. Какого?
Утесов. Жить невозможно.
Фед. Сем. Ну, знаешь, голубчик, хватит. Я такого безобразия не потерплю. Ты здесь больше не служишь. Я тебя выгоняю.
Утесов. Ну не может этого быть.
Фед. Сем. Как – не может быть, когда я тебя увольняю.
Утесов. Ну вы шутите.
Фед. Сем. Да увольняю же я тебя.
Утесов. Бросьте, бросьте разыгрывать.
Фед. Сем. Пшел вон.
Утесов. Между прочим, если вы мне жалованья не прибавите, я все равно не останусь.
Фед. Сем. Я тебе в последний раз говорю, что я тебя выгоняю на стройку.
Утесов. А я вам в последний раз говорю, что, если вы мне жалованья не прибавите, я все равно не останусь.
Фед. Сем. Как же ты можешь не остаться, если я тебя выгоняю.
Утесов. А как вы можете меня выгонять, если я все равно не останусь.
Фед. Сем. Убирайся, я тебе говорю.
Утесов. Бросьте, бросьте разыгрывать.
Фед. Сем. Ну шут с тобой, пропади ты пропадом. Оставайся.
Утесов. Ну вот теперь пропади-оставайся. Диалектика.
Фед. Сем. Отпирай магазин. Завтра поговорим.
Музыкальный аттракцион
Утесов – Костя поднимает штору. Не выпуская из рук шнура, тянется за лежащим на полу гвоздем. Не может достать. Отпускает шнур, берет гвоздь. Штора взвивается кверху. Кладет гвоздь, берется за шнур. Тянется за гвоздем. Та же игра повторяется несколько раз, сопровождаясь музыкальным аккомпанементом.
Фед. Сем. Дурак. Ты сначала возьми гвоздь, а потом поднимай штору.
Утесов. Диалектика. (Открывает штору, снимает с двери замок.)
Фед. Сем. Ну что ты опять встал без дела. Садись за рояль.
Утесов садится позади рояля на корточки.
Я тебе сказал, садись за рояль, а ты куда сел?
Утесов. Я и сел за рояль.
Фед. Сем. Когда говорят "за", это значит "перед"!
Утесов. За – перед? Диалектика.
Фед. Сем. Вот получена новая пачка нот. Надо их проиграть.
Утесов (перебирая ноты, читает названия). "Данс индустриал" на слова "Эх вы шарики-подшипники мои", "Спаренная езда, или Реквием обезлички", "Гимн единоначалию – многоголосная декламация", "Колыбельная песня "Сон кулака", "Полный курс исторического материализма", музыка Давиденко, "Митинг в паровозном депо", сонатина. Попробуем "Митинг в паровозном депо". (Начинает играть страшную какофонию.)
Фед. Сем. Что за белиберда?
Утесов. Искания, Федор Семенович.
Фед. Сем. Попробуй что-нибудь другое.
Утесов снова садится за рояль. Не может дотянуться до клавиш. Придвигает к себе рояль.
Дурак, ты бы лучше стул придвинул.
Утесов. Стул? Диалектика.
Фед. Сем. Ну играй.
Утесов, перебирая пальцами по клавишам, переходит за пределы клавиатуры. Продолжает играть, перебирая пальцами в воздухе.
Что ты делаешь?
Утесов. Рояль кончился, Федор Семенович. Всего каких-нибудь пол-аршина не хватило.
Фед. Сем. Попробуй что-нибудь полегче.
Утесов играет. Неожиданно склоняется над роялем и начинает горько плакать.
Что ты плачешь?
Утесов. Слона жалко.
Фед. Сем. Какого слона?
Утесов. Вы войдите, Федор Семенович, в его положение.
Фед. Сем. В чье положение?
Утесов. В слоновье. Вы представьте себе только, Федор Семенович. Девственный лес. Тропики. Тишина. Вдруг – бах, и он падает.
Фед. Сем. Кто?
Утесов. Слон. Представляете себе, такой умный, культурный, с хоботом, полный сил и здоровья, молодой, всего каких-нибудь двести – двести пятьдесят лет, и вдруг его убивают, делают из него клавиши и потом на них такую гадость играют. Я считаю, если ты против слонов, ну убивай, но чтобы потом над останками, над косточками этого бедного животного так измываться, это нужно зверем быть. Ну вот вы сами послушайте. (Играет.) Ну что это такое? Прости меня, Симба... (Плачет.)
Фед. Сем. (берет скрипку). Проаккомпанируй мне "Сон кулака". Довольно реветь. Возьми скрипку. Я буду тебе аккомпанировать, а ты играй.
Утесов берет скрипку, начинает играть первый.
Подожди. Ты не здесь вступаешь. Смотри на меня. Начинай, когда я сделаю знак. (Играет, делает знак Утесову кивком головы.)
Утесов. Здравствуйте, Федор Семенович.
Фед. Сем. Дурак, мы уже виделись. Я тебе делаю знак, чтобы ты начинал. (Играет. Делает знак, другой, третий.) Ну что же ты? Я тебе киваю, а ты не обращаешь внимания.
Утесов. А что мне обращать внимание? Я не дурак, мы уже виделись.
Фед. Сем. Я не здороваюсь с тобой, а я тебе киваю, чтобы ты начинал.
Утесов. Диалектика. Федор Семенович, давайте лучше я буду вам кивать. (Садится за рояль, передав скрипку Фед. Сем. Играет. Вдруг резко наклоняет голову. Фед. Сем. вступает.) Вы почему же не на месте вступаете?
Фед. Сем. Ты же мне кивнул.
Утесов. Я не кивал, а посмотрел, на какую я педаль нажимаю, на левую или на правую.
Фед. Сем. Что же ты, так разве не видишь?