Надо отметить, что, несмотря на все трудности тогдашней жизни, Кузмин не прекращал творческой деятельности. В эфемерном издательстве "Странствующий энтузиаст", принадлежавшем богатой даме Т. М. Персиц (Кузмин постоянно именует ее "Тяпой"), вышел роскошно по тем временам изданный роман о Калиостро, и в том же 1919 году Кузмин начал работу еще над двумя произведениями, которые в сознании современников иногда путались: романами "Жизнь Публия Вергилия Марона, Мантуанского кудесника" (или "Златое небо") и "Римские чудеса". Ни тот ни другой романы завершены не были, хотя достоверно известно, что работу над "Римскими чудесами" Кузмин продолжал и позднее, уже после публикации двух глав в альманахе "Стрелец".
Важно отметить, что и "Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо" и "Жизнь Публия Вергилия Марона…", и "Римские чудеса" так или иначе связаны с различными формами существования чудесного (поэтому и Вергилий в его романе - не просто реальный поэт, о котором мы знаем из истории, но прежде всего Вергилий легендарный, облик которого сложился в Средние века). Если в романе о Калиостро речь шла прежде всего о том, как великий кудесник, изменяя своему долгу, теряет магическую силу, то в романе о Вергилии и в "Римских чудесах", насколько мы можем судить, говорилось прежде всего о возможности чуда, о мире, где чудесное всегда существует рядом с повседневным и тем самым для человека всегда открыт выход в иную реальность.
18 декабря 1920 года Кузмин пишет стихотворение, которое, как сказано в одной из "Александрийских песен", легко можно "толковать седмиобразно". Можно в нем увидеть и отчаяние, и надежду, и смирение перед неизбежным, но вернее всего, очевидно, уловить все эти чувства одновременно в наложении их друг на друга:
Декабрь морозит в небе розовом,
Нетопленный мрачнеет дом.
А мы, как Меншиков в Березове,
Читаем Библию и ждем.И ждем чего? самим известно ли?
Какой спасительной руки?
Уж взбухнувшие пальцы треснули
И развалились башмаки.Никто не говорит о Врангеле,
Тупые протекают дни.
На златокованном Архангеле
Лишь млеют сладостно огни.Пошли нам крепкое терпение,
И кроткий дух, и легкий сон,
И милых книг святое чтение,
И неизменный небосклон!Но если ангел скорбно склонится,
Заплакав: "Это навсегда!" -
Пусть упадет, как беззаконница,
Меня водившая звезда.
Нет, только в ссылке, только в ссылке мы…
Перепады настроения от надежды к безнадежности все время сопровождают Кузмина, и радостное приятие жизни, столь характерное для его мировоззрения ранее, теперь часто уступает место внутренней "замороженности", скованности, в которой может быть лишь долгое и смутное ожидание неведомого чуда.
Но пока чуда не произошло, приходилось изо всех сил бороться за жизнь. В дополнение к публикациям и попыткам публикаций Кузмин старался заработать любыми способами. Так, он одним из первых, насколько нам известно, решился продавать свои рукописи. Такая практика была достаточно распространенной в первые послереволюционные годы, некоторыми книжными лавками была даже поставлена на довольно широкую коммерческую ногу, и Кузмин принимал в этой деятельности участие. Еще летом 1919 года он предложил известному в те годы букинисту Л. Ф. Мелину купить у него список эротических стихотворений под заглавием "Запретный сад". Видимо, сумма, предложенная Мелиным, оказалась для него слишком мизерной (в дневнике 20 июня записано: "Мелин маловато дал"), и сделка не состоялась. Тогда аналогичную рукопись он при посредстве Горького переправил за границу С. Н. Андрониковой-Гальперн, но и там его коммерческое начинание постигла неудача. Тогда появился другой план: продать молодому библиофилу С. А. Мухину рукопись дневника. Мухин долго колебался, потом, видимо, заплатил некоторую сумму, но дневник все же остался у Кузмина, хотя к Мухину попали некоторые редкостные издания кузминских книг. И позже, на протяжении довольно долгого времени, Кузмин считал, что дневник может стать предметом или продажи какому-нибудь частному лицу, или даже опубликования. Видимо, мнение многих, знавших содержание дневника, о высокой его исторической и художественной ценности делало такой план правдоподобным, тем более что начало XX века несколько изменило представления о дневнике как литературном жанре.
Однако все предприятия подобного рода не приносили той удачи, на которую Кузмин рассчитывал. Даже если ему и удавалось выручить изрядное количество денег, они тут же уходили на уплату долгов и получение тех небольших радостей, которые в те годы еще были доступны и отказать в которых себе и Юркуну Кузмин был не в состоянии. Поэтому единственным по-настоящему серьезным подспорьем для него продолжали оставаться пайки, которые удавалось получать в разных, но не очень многочисленных местах, так как наиболее выгодных предложений, связанных со службой в учреждениях, он неизменно избегал. Даже когда довольно близкий знакомый А. Э. Беленсон получил возможность печатать произведения своих друзей в журнале "Красный милиционер" (и действительно на короткое время превратил его в чрезвычайно интересное издание), Кузмин решительно отказался от сотрудничества. Для него были открыты только те организации, которые не подчинялись каким-либо правительственным инстанциям и могли сохранять независимость. Одной из таких организаций стало организованное в июле 1920 года петроградское отделение Всероссийского союза поэтов.
Сам союз возник еще в 1918 году в Москве с согласия Луначарского. Но Петроград как-то обходился без него, пока из Москвы не была прислана в качестве эмиссара молодая поэтесса Н. А. Павлович, решительно взявшаяся за дело. Председателем президиума союза был избран Блок, секретарями - энергичные Вс. Рождественский и Павлович. Кузмин был одним из членов приемной комиссии союза, в которую входили также Блок, Гумилев и Лозинский. Члены приемной комиссии должны были рассматривать рукописи, поданные молодыми поэтами, желающими вступить в члены союза, и письменно высказывать свое мнение. Сохранилось довольно значительное количество отзывов членов приемной комиссии, и показательно, что в подавляющем большинстве случаев столь различные люди и поэты сходились во мнениях, а расхождения наступали только тогда, когда кто-нибудь из соображений человеколюбия пытался снисходительно отнестись к чьим-либо беспомощным опусам.
Как правило, отзывы Кузмина оказываются более подробными, более развернутыми, чем письменно изложенные мнения других членов. Видимо, для него сам процесс знакомства с молодыми поэтами таил какие-то приятные ощущения и потому не был особенно в тягость, тем более что эта работа приносила и некоторые материальные блага. Н. А. Павлович рассказывала, что Блок постоянно заботился о Кузмине и старался добыть для него дополнительный паек. Нечто подобное вспоминала и И. Одоевцева, когда передавала слова Блока, обращенные к Кузмину: "Я боюсь за вас. Мне хочется оградить, защитить вас от этого страшного мира, Михаил Алексеевич". Возможно, Блоку была известна привычка Кузмина делиться своим пайком с кем угодно, буквально с первым встречным. Друзья Кузмина вспоминали, как в конце 1920-х и начале 1930-х годов они иногда боялись заходить к нему, так как знали, что он будет угощать их всем, что найдется в доме, даже если потом сам останется без обеда. К этому прибавлялось и то, что Кузмин суеверно боялся делать запасы, опасаясь, что это приведет к катастрофе.
Одним из первых публичных мероприятий Союза поэтов было чествование Кузмина. 29 сентября 1920 года в Доме искусств отмечался пятнадцатилетний юбилей его литературного дебюта. Блок в качестве председателя союза ("Унылое, казенное название", по его словам) открыл вечер небольшой речью, в которой теплые слова о творчестве Кузмина прозвучали в широком контексте заботы о сохранении старой культуры и создании возможностей для ее развития в будущем: "…многое пройдет, что нам кажется незыблемым, а ритмы не пройдут, ибо они текучи, они, как само время, неизменны в своей текучести. Вот почему вас, носителя этих ритмов, поэта, мастера, которому они послушны, сложный музыкальный инструмент, мы хотели бы и будем стараться уберечь от всего, нарушающего ритм, от всего, заграждающего путь музыкальной волне".
Приветствовали Кузмина также Гумилев (от "Всемирной литературы"), В. Р. Ховин (от издательства и книжной лавки "Очарованный странник", где Кузмин был завсегдатаем), С. М. Алянский от издательства "Алконост", Б. М. Эйхенбаум от Дома литераторов, В. Б. Шкловский от Общества изучения поэтического языка и В. А. Чудовский от Дома искусств. Первая часть вечера была завершена чтением ремизовской "жалованной грамоты" Кузмину, "кавалеру и музыканту ордена Обезьяньего Знака".
Во втором отделении была исполнена музыкальная программа, подготовленная одним из ближайших свидетелей дебюта Кузмина, музыкальным критиком В. А. Каратыгиным. В ней прозвучали музыкальные композиции самого Кузмина: "Александрийские песни" в исполнении А. М. Примо, "Духовные стихи" в исполнении В. Я. Хортика, "С Волги", "Пугачевщина" и "Турецкая застольная песня" в исполнении А. И. Мозжухина. Затем Глебова-Судейкина прочитала цикл стихов "Бисерные кошельки", а в заключение сам Кузмин - новый рассказ и несколько стихотворений об Италии. Была также организована специальная выставка книг, рукописей, нот, портретов и набросков.
Хроника первого выпуска сборника "Дом искусств", появившегося спустя довольно долгое время после этого события, назвала его наиболее успешным из всех предприятий, организованных союзом. И он действительно остался в памяти тех, кто смог туда попасть, как наиболее праздничное и блестящее литературно-художественное событие года.
К этому же юбилею выпустила специальный номер "Жизнь искусства" (29 сентября, № 569), включив в него большую статью Б. М. Эйхенбаума "О прозе М. Кузмина" и эссе Якова Пущина (под этим псевдонимом скрывался композитор H. М. Стрельников) "Необходимый парадокс (М. А. Кузмин и "Жизнь искусства")". В ближайших номерах газеты появилось еще несколько статей, связанных с этим событием.
Правда, дух общего товарищества и дружелюбия был разрушен событиями начала октября, когда разразился скандал в Союзе поэтов, в результате которого Блок ушел со своего поста, а на его место был избран Гумилев. Кузмин, по воспоминаниям современников, придерживался строгого нейтралитета, но можно понять, что при натянутых отношениях с Гумилевым ему все это было далеко не безразлично.
Но внешне это неприятное событие не внесло раскола в деятельность союза, а серия вечеров, как организованных им, так и проводившихся по инициативе Дома искусств или Дома литераторов, продолжалась с участием тех же поэтов, что и прежде, с одним важным добавлением - в Петроград переехал Владислав Ходасевич, писавший в те годы стихи, которые потом войдут в книгу "Тяжелая лира". И Кузмин постоянно оказывается в списках выступающих на вечерах или присутствующих на них.
Примерно с этого времени в его дневнике все чаще начинают появляться заклинания: "Надо работать", "Почему же я ничего не делаю, что с нами будет?". У читающего дневник может создаться впечатление, что речь идет о человеке ленивом и мало работающем, что совершенно не соответствует действительности. Мы имеем счастливую возможность буквально по дням проследить работу Кузмина с апреля по декабрь 1920 года, и объем этой работы оказывается очень впечатляющим. Пусть не посетует на нас читатель за довольно длинный список, но, как нам кажется, он необходим, чтобы представить себе, во-первых, масштаб деятельности Кузмина, а во-вторых - тогдашние условия для творческой деятельности, которая даже при такой интенсивности не могла дать возможность (и не журналисту-поденщику, а выдающемуся писателю и незаурядному композитору) свободно существовать. Итак, пойдем по порядку.
Май. 1–10-е - рассказ "Рука на плуге" (не опубликован, не сохранился); 10–22-е - перевод рассказа А. Франса "Красная лилия"; 10-е - план "Венецианского рассказа" (нам неизвестен); 13-е - статья "Условности, № 3"; 19–22-е - рассказ "Из записок Тивуртия Пенцля"; 19-е - статья "Условности, № 4"; 26-е - рецензия на спектакль "Заговор Фиеско в Генуе"; 28-е - стихи "Эней" и "Венеция".