16 апреля. Напечатана статья "Разговор о лирике" (В защиту традиций русской лирической поэзии, основанных на личностном, индивидуальном мировоззрении).
1954.Октябрь. В журнале "Новый мир" публикуется "Поездка прошлого года" - фрагмент "Дневных звезд", книги, которую О. Б. называла своей Главной книгой. (В книгу позже вошла под названием "Поездка в город детства".)
В "Ленинградском альманахе" № 8 опубликована трагедия "Верность". В этом же году трагедия выходит отдельной книгой. В начальных строках сформулировано поэтическое кредо О. Б.: "От сердца к сердцу. Только этот путь / я выбрала себе. Он прям и страшен. / Стремителен. С него не повернуть. / Он виден всем и славой не украшен".
28 октября. Напечатана статья "Против ликвидации лирики" ("Литературная газета").
Декабрь. Принимает участие во Втором съезде советских писателей (на съезде говорилось о необходимости снижения партийного контроля над литературой, было положено начало реабилитации репрессированных писателей). О. Б. говорит о том, что к литературе у нас подходят "не с позиций мастерства и художественности, а совсем с других позиций, нередко конъюнктурных". Говорит о писателях, которые "не входят в обойму": М. Светлове и Е. Шварце. Стенограмма ее выступления содержит ремарки: "Движение в зале" и "Аплодисменты".
1955. Написано стихотворение "Тот год" (опубл. в 1956): "…В тот год, когда со дна морей, с каналов / вдруг возвращаться начали друзья…".
В Москве выходит поэтический сборник "Лирика".
1956.14–25 февраля. В Москве состоялся исторический XX съезд КПСС.
15 июня. О. Б. выступает на собрании Московской писательской организации. "Мы действительно очень много лгали". Говорит о необходимости пересмотра печально знаменитого постановления ЦК о журналах "Звезда" и "Ленинград": "Этим постановлением был нанесен удар по обоим крылам искусства, по трагедии и комедии, по двум его великим маскам - трагической и комической" (об Ахматовой и Зощенко). Называет "Литературную газету", "грубо пнувшую Зощенко", реакционной.
Создан текст для мемориальной стены Пискаревского кладбища со ставшей знаменитой строкой "Никто не забыт, и ничто не забыто" (впервые опубликован 20 февраля 1960 года в "Литературной газете").
1957. Год пятидесятилетия Б. Корнилова. О. Б. пишет очерк-воспоминание "Продолжение жизни", вошедший в виде статьи в книгу Б. Корнилова "Стихотворения и поэмы" (составители О. Б. и М. Бернович).
Этим годом датировано окончание работы над повестью "Та самая полянка", вошедшей второй главой в "Дневные звезды".
1958. В Москве выходит Собрание сочинений в двух томах.
1959. Завершена работа над первой частью "Дневных звезд".
Поездка в Восточную Сибирь. Написана серия очерков "На Енисее". "Я ехала твоей дорогой, / Отец мой милый, / До Красноярского острога, / Вплоть до твоей могилы" (из набросков ко второй, ненаписанной части "Дневных звезд").
Июль. В "Новом мире" опубликована третья глава "Дневных звезд" - "Поход за Невскую заставу".
Декабрь. В ленинградском отделении издательства "Советский писатель" выходит отдельным изданием книга "Дневные звезды".
Рассыпан набор юбилейной книги "Встреча" (не соглашалась с изъятием ряда стихотворений).
О. Б. и Г. Макогоненко расстаются (официально в 1962 г.).
1960. Написаны стихотворения "…Пусть падают листки календаря…" (1960), "Я все оставляю тебе при уходе…" (1956, 1960), "Бабье лето" (1956, 1960).
Книга "Дневные звезды" выходит в Москве.
Этим годом датирована глава "Доброе утро, люди!", продолжение "Дневных звезд".
1961.31 марта. В Театре им. В. Ф. Комиссаржевской состоялась премьера спектакля "Рождены в Ленинграде".
"С Родиной в пути" - статья о поэме А. Твардовского "За далью даль" ("Литература и жизнь", 26 апреля).
Выходит монография Г. Цуриковой "Ольга Берггольц".
1962.Апрель. Эта дата стоит под рассказом "Блокадная баня" (из второй, ненаписанной части "Дневных звезд").
Выступает на научной сессии в ИМЛИ им. М. Горького с докладом "Слово о гуманизме" ("…Человеколюбие - деяние двустороннее, любовь разделенная…").
Выходит книга Н. Банк "Ольга Берггольц. Критико-биографический очерк".
Выходит книга А. Павловского "Стих и сердце. Очерк творчества".
1963–1964. Стихотворение "Но я все время помню про одну…" ("Я столько раз сердца терзала ваши / неумолимым перечнем утрат. / Я говорила вслух о самом страшном, / о чем и шепотом не говорят").
В 1964 г. в Русском драматическом театре им. Луначарского (Севастополь) поставлена трагедия "Верность".
1965. Осенью вышла книга "Узел", в которой были собраны ранее не печатавшиеся стихотворения 1937–1964 годов. О. Б. считала ее лучшей своей книгой ("Теперь не страшно умереть"). Предполагала печатать ее вместе со второй частью "Дневных звезд".
12, 19 и 26 ноября. В газете "Литературная Россия" впервые опубликован литературный сценарий "Первороссиян".
1966.10 марта. Выступает на церемонии прощания с А. А. Ахматовой в Доме писателя.
11 марта. В газете "Литературная Россия" опубликовано "Слово прощания" с Ахматовой.
В этом году на Мосфильме идут съемки фильма "Дневные звезды" по книге О. Б. Авторы сценария О. Б. и И. Таланкин, композитор А. Шнитке, в главной роли А. Демидова.
1967. Год шестидесятилетия Б. Корнилова. О. Б. едет в г. Семенов на закладку памятника поэту. Встречается с Ириной, дочерью Б. Корнилова от второго брака.
На студии "Ленфильм" завершена работа над фильмом "Первороссияне". Режиссер А. Иванов, сценарий О. Б. Премьера прошла в кинотеатре "Колизей" при участии О. Б.
1968. 20 декабря состоялась премьера фильма "Дневные звезды". Фильм, как и книга, вызывает массу восторженных откликов. Оба фильма - замечательные образцы поэтического кинематографа.
1969. Фильм "Дневные звезды" с успехом представлен на Международном кинофестивале в Венеции.
Концом 60-х - началом 70-х годов датированы отдельные стихотворения из неосуществленных книг "Великие поэты века" и "Книги восстановления".
1970.16 мая. Ольге Федоровне Берггольц - 60 лет.
29 мая. Юбилейный вечер в Доме писателя им. Маяковского. Выступили В. Кетлинская, М. Дудин, П. Антокольский, А. Межиров, Л. Маграчев (репортер блокадного радио дал отрывки из записей военной поры), З. Паперный. Ответное слово произнесла О. Берггольц.
Выходит книга стихотворений и поэм "Верность".
Написаны стихи из цикла "Анне Ахматовой" ("…Что же мне подарила она?…Окаяннейшую свою, молчаливую гордость… Волю - тихо, своею рукой задушить подступившее к сердцу отчаянье, / Волю - к чистому, звонкому слову. / И грозную волю - к молчанию").
1970-е. Написаны стихотворения "Ленинграду" ("Теперь уж навеки, теперь до конца / незыблемо наше единство. / Я мужа тебе отдала, и отца, / и радость свою - материнство"); "Вот обижали и судили…", "О, как меня завалило жгучим пеплом эпохи!..".
1971. Участвует в работе V съезда писателей СССР. Вместе с критиком В. Лакшиным навещает больного А. Твардовского на даче.
Декабрь. Будучи больной, едет в последний раз в Москву на похороны Твардовского. Прощание проходило 21 декабря в Центральном доме литераторов.
24 декабря в газете "Литературная Россия" опубликовано слово прощания с Твардовским "Какое сердце биться перестало!".
1972. В Москве вышла книга стихотворений "Память".
1975. 13 ноября. Скончалась Ольга Федоровна Берггольц, Муза блокадного Ленинграда, ставшая за годы войны по-истине народным поэтом. Она просила, чтобы похоронили на Пискаревском, "со своими". Власти отказали. Похороны прошли 18 ноября на Литераторских мостках Волкова кладбища Ленинграда.
"НИКТО НЕ ЗАБЫТ, И НИЧТО НЕ ЗАБЫТО"
из дневников 1939–1949 годов
ИЗ ДНЕВНИКОВ 1939–1942 годов
Забвение истории своей Родины, страданий своей Родины, своих лучших болей и радостей, - связанных с ней испытаний души - тягчайший грех. Недаром в древности говорили: - Если забуду тебя, Иерусалиме…
О. Берггольц. Из подготовительных записей ко второй части "Дневных звезд"
15/VII-39
13 декабря 1938 г. меня арестовали, 3 июля 39-го, вечером, я была освобождена и вышла из тюрьмы. Я провела в тюрьме 171 день. Я страстно мечтала о том, как я буду плакать, увидев Колю и родных, - и не пролила ни одной слезы. Я нередко думала и чувствовала там, что выйду на волю только затем, чтобы умереть, - но я живу… подкрасила брови, мажу губы…
Я еще не вернулась оттуда, очевидно, еще не поняла всего…
4/IX-39
Все еще почти каждую ночь снятся тюрьма, арест, допросы. (Отнесла стихи в "Известия", составила книжку стихов. "Да, взлета, колодца - все еще нет, да и будет ли он у меня?")
21/IX-39
Тупость проходит понемногу-понемногу. Но все еще пресно. Хочется абсолютного одиночества, потому что в нем можно хотя бы думать, но донимают приятельницы, надо же поговорить с ними, хоть чувствую от этого свою неискренность и сухость. Много по ночам с Колей о жизни, о религии, о нашем строе. Интересные и горькие мысли. Это, вероятно, приходит человеческая зрелость, ну, а потом, что? Не знаю. Пока все, практически, остается так же незыблемо, как и было. И уже, очевидно, не сможет стать иным или иначе.
А мне не страшно, никаких мыслей; как было страшно, скажем, три года назад… Нет, не должен человек бояться никакой своей мысли. Только тут абсолютная свобода. Если же и там ее нет - значит, ничего нет.
15/Х-39
Да, я еще не вернулась оттуда. Оставаясь одна дома, я вслух говорю со следователем, с комиссией, с людьми - о тюрьме, о постыдном, состряпанном "моем деле". Все отзывается тюрьмой - стихи, события, разговоры с людьми. Она стоит между мной и жизнью…
6/XI-39, 2 ч. ночи
Завтра 22 года Октябрьской революции.
Я приветствую вас, Мария Рымшан, Ольга Абрамова, Настасья Мироновна Плотникова, Елена Иванова, Женя Шабурашвили - коммунистки, беспартийные честные товарищи, сидящие или не сидящие в камерах Арсеналки и Шпалерки!
Я с вами сейчас, родные мои товарищи. Я рыдаю о вас, я верю вам, я жажду вашей свободы, восстановления вашей чести.
Товарищи, родные мои, прекрасные мои товарищи, все, кого знаю и кого не знаю, все, кто ни за что томится сейчас в тюрьмах в Советской стране, о, если б знать, что это мое обращение могло помочь вам, отдала бы вам всю жизнь!
Я с вами, товарищи, я с вами, я с вами, бойцы интернациональных бригад, томящиеся в концлагерях Франции. Я с вами, все честные и простые люди: вас миллионы, тех, кто честно и прямо любит Родину, с поднятой головой и открытыми устами!
Я буду полна вами завтра, послезавтра, всегда, я буду прямой и честной, я буду до гроба верна мечте нашей - великому делу Ленина, как бы трудна она ни была! Уже нет обратного пути.
Я с вами, товарищи, я с вами!
14/XII-39
Ровно год тому назад я была арестована.
Ощущение тюрьмы сейчас, после 5 месяцев воли, возникает во мне острее, чем в первое время после освобождения. И именно ощущение, т. е. не только реально чувствую, обоняю этот тяжкий запах коридора из тюрьмы в "Б<ольшой> дом", запах рыбы, сырости, лука, стук шагов по лестнице, но и то смешанное состояние посторонней заинтересованности, страха, неестественного спокойствия и обреченности, безвыходности, с которыми шла на допросы.
…Да, но зачем все-таки подвергали меня все той же муке?! Зачем были те дикие, полубредовые желто-красные ночи (желтый свет лампочек, красные матрасы, стук в отопительных трубах, голуби)?
И это безмерное, безграничное, дикое человеческое страдание, в котором тонуло мое страдание, расширяясь до безумия, до раздавленности?
Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: "Живи". Произошло то же, что в щемящей щедринской сказке "Приключения с Крамольниковым": "Он понял, что все оставалось по-прежнему, - только душа у него "запечатана"".
"Но когда он хотел продолжать начатую работу, то сразу убедился, что, действительно, ему предстоит провести черту и под нею написать: "не нужно"".
Со мною это и так, и все-таки не так. Вот за это-то "не так" я и хватаюсь. Действительно, как же я буду писать роман о нашем поколении, о становлении его сознания к моменту его зрелости, роман о субъекте эпохи, о субъекте его сознания, когда это сознание после тюрьмы потерпело такие погромы, вышло из дотюремного равновесия?
Все или почти все до тюрьмы казалось ясным: все было уложено в стройную систему, а теперь все перебуравлено, многое поменялось местами, многое переоценено.
А может быть, это и есть настоящая зрелость? Может быть, и не нужна "система"? Может быть, раздробленность такая появилась оттого, что слишком стройной была система, слишком неприкосновенны фетиши и сама система была системой фетишей? Остается путь, остается история, остается наша молодость, наши искания, наша вера - все остается. Ну, а вывод-то какой мне сделать - в романе, чему учить людей-то? Экклезиастическому "так было - так будет"? Просто дать ряд картин, цепь размышлений по разным поводам - и всё? А общая идея? А как же писать о субъекте сознания, выключив самое главное - последние два-три года, т. е. тюрьму? Вот и выходит, что "без тюрьмы" нельзя и с "тюрьмой" нельзя… уже по причинам "запеча-танности". А последние годы - самое сильное, самое трагичное, что прожило наше поколение, я же не только по себе это знаю.
Ну ладно. Кончу - обязательно к Новому году, кончу правку истории и возьмусь только за художественное, и буду писать так, как будто бы решительно все и обо всем можно писать, с открытой душой, сорвав "печати", безжалостно и прямо, буду пока писать то, что обдумала до тюрьмы (включая человечность, приобретенную мною там, и осмысляя наш путь по-взрослому), а там видно будет, к концу…
Да, но вот год назад я сначала сидела в "медвежатнике" у мерзкого Кудрявцева, потом металась по матрасу возле уборной - раздавленная, заплеванная, оторванная от близких, с реальнейшей перспективой каторги и тюрьмы на много лет, а сегодня я дома, за своим столом, рядом с Колей (это главное!), и я - уважаемый человек на заводе, пропагандист, я буду делать доклад о Сталине, я печатаюсь, меня как будто уважает и любит много людей… (Это хорошо все, но не главное.)
Значит, я победитель?
Ровно год назад К<удрявцев> говорил мне: "Ваши преступления, вы - преступница, двурушница, враг народа, вам никогда не увидеть мужа, ни дома, вас уже давно выгнали из партии".
Сегодня - все наоборот.
Значит, я - победитель? О нет!
Нет, хотя я не хочу признать себя и побежденной. Еще, все еще не хочу. Я внутренне раздавлена тюрьмой, такого признания я не могу сделать, несмотря на все бремя в душе и сознании.
Я покалечена, сильно покалечена, но, кажется, не раздавлена. Вот на днях меня будут утверждать на парткоме. О, как страстно хочется мне сказать: "Родные товарищи! Я видела, слышала и пережила в тюрьме то-то, то-то и то-то… Это не изменило моего отношения к нашим идеям и к нашей родине и партии. По-прежнему, и даже в еще большей мере, готова я отдать им все свои силы. Но все, что открылось мне, болит и горит во мне, как отрава. Мне непонятно то-то и то-то. Мне отвратительно то-то. Такие-то вот вещи кажутся мне неправильными. Вот я вся перед вами - со всей болью, со всеми недоумениями своими". Но этого делать нельзя. Это было бы идеализмом. Что они объяснят? Будет - исключение, осуждение <…> и, вероятнее всего, опять тюрьма.
О, как это страшно и больно! Я говорю себе - нет, довольно, довольно! Пора перестать мучиться химерами! Кому это нужно, твои лирические признания о боли, недоумениях и прочее? Ведь Программу и Устав душою разделяешь полностью? Ведь все поручения стремишься выполнить как можно лучше? Последствия тюремного отравления не сказываются на твоей практической работе, наоборот, я стараюсь быть еще добросовестнее, чем раньше. (Не оттого ли, что стремлюсь заглушить отравление?) Так в чем же дело?
23/XII-39
…Степка не шевелится. Это удручает меня. Неужели опять - авария? Я знаю, что это почти безрассудно заводить сейчас ребенка: война, болезнь Коли, материальная необеспеченность, а сколько будет забот, и тревог, и быта! Но я рвусь к этому как к спасательному кругу: мне кажется, что тот, кто должен был появиться, как-то примирит нас с жизнью, наполнит ее важным, действительным смыслом.
Я говорю о действительном, вечном, не зависимом от "вражды или близости с Наполеоном", смысле.