Недели через две по вступлении моем в институт блаженной памяти императрица Елисавета Алексеевна посетила нас. По заведенному обычаю, мы стали в ряды, императрица вошла в залу, приветствовала всех ласково и спросила начальницу: "Где новенькая?" Я выступила вперед, поклонилась государыне и по приказанию начальницы облобызала руку моей августейшей благотворительницы. "Schones Kind!" - сказала императрица с ангельской улыбкою, потрепав меня по щеке, и потом расспрашивала меня о моем имени, о моих летах, советовала мне учиться хорошо и на прощанье с нами, повторив свои кроткие наставления, примолвила снова:
― Учись и веди себя хорошо: я не оставлю тебя!
В следующие разы императрица, приезжая к нам, всегда спрашивала обо мне; и это внимание благодетельной монархини поощряло меня к трудам детства: я успевала в науках и рукоделии, - и за это все любили и хвалили меня. Добрая начальница в свободные часы нередко брала меня к себе в комнату, потчевала чаем и другими лакомствами...
Наступил Великий пост. Мы продолжали учиться и молились Богу. Незабвенная императрица весьма часто присылала нам запасы дорогой рыбы и свежей икры. В подобных случаях начальница всегда получала от государыни краткую записку, заключавшуюся в следующих, достойных внимания словах: "Это я посылаю моим детям".
В первый день праздника Светлого Христова Воскресения, после заутрени, мы христосовались с нашей начальницею. Она снова отличила меня своими ласками и подарила мне сахарную корзиночку. Часу в десятом утра явился в институт ездовой от государыни. Начальница прочла привезенную записку. Императрица поздравляла всех с праздником и прислала нам целую корзинку дорогих фарфоровых яиц.
Еще минуло несколько месяцев; болезнь постигла меня: я лишилась употребления ног и могла ходить только на костылях. О больных каждонедельно доносили императрице. Вскоре она приехала сама и, войдя в лазарет, спросила обо мне. Ее подвели к моей кровати.
― Покажи мне твои ноги, - сказала государыня.
Застенчивость и нерешимость препятствовали мне исполнить волю монархини. У кровати моей находился сундучок: Ее величество стала на этом сундучке на колени и, открыв своими царственными руками мои распухшие ноги, сказала начальнице:
― Armes Madchen!..- потом, обратись ко мне, продолжала: - Успокойся, мой друг, и не скучай! Я пришлю к тебе своего доктора.
На другой день действительно явился к нам в лазарет лейб-медик Штофреген, он начал меня пользовать, и здоровье мое мало-помалу поправлялось. Императрица еще несколько раз навещала меня и каждый раз осыпала больную ласками и утешениями, повторяя свое желание, чтобы я скорее выздоровела. Незадолго перед выходом моим из лазарета монархиня, уезжая от нас, сказала мне:
― Прощай, надеюсь, что в следующий приезд мой я уже найду тебя в числе здоровых!
Искренние чувства ангельской души выразились при этих словах на лице и в голосе императрицы.
Здесь мне кажется уместным сказать, что в последовавшие за сим годы моей институтской жизни я еще дважды была на краю гроба и только родительским попечением августейшей благотворительницы обязана моим спасением. Искусство знаменитейших врачей столицы Штофрегена, Буша и Миллера исторгло меня из челюстей смерти; по приказанию государыни для меня не щадили ничего, удовлетворяли даже моим детским прихотям. В одну из этих горестных и вместе сладостных для меня эпох я выздоравливала слишком медленно: тогда наступило светлое лето. Доктора советовали мне пользоваться воздухом - я не могла ходить, и вдруг волею всемилостивейшей нашей покровительницы у меня явились вольтеровские кресла на колесцах; каждый день, когда позволяла погода, меня выносили в институтский сад, катали по аллеям как малютку, старались развлекать, веселить меня, и это возвратило мне напоследок мои силы. <...>
За успехи в науках меня постепенно переводили в высшие классы, я обжилась в институте, я сроднилась с моими подругами; я не была больше новинькою, и других новиньких уже отдавали мне на руки. О! каким восторгом пламенела юная душа моя, какое чистое чувство благородной гордости волновало грудь мою при этом отличии! Я радовалась, важничала и даже осмеливалась покрикивать на ту или другую новинькую, разумеется, только тогда, когда они учились дурно или резвились чересчур. <...>
В чем обвиняем мы других, в том нередко провиняемся сами. Такой грех случился и со мною: ведь и я была внучкой моей бабушки! По праву начальства я бранила других за резвость; но сама не переставала резвиться: за то, в свою очередь, доставалось и мне. Я расскажу здесь один случай.
В институте воспитывалась дочь нашего учителя С..., - когда он приходил в класс, малютка всегда вставала со скамьи и целовала у своего папеньки руку. Это дало мне мысль подшутить над одною из моих новиньких, голова которой была свободна от постоя. Обязанность моя была представить в первый раз новинькую учителю: он приходит, дочь целует у него руку.
― Что же ты не подходишь к руке? - говорю я моей питомице.
― Как же подойти мне? - отвечает малютка.
― Да так просто, подойди и целуй руку! - повторила я.
Она слушается, подходит к учителю, хватает его за руку, тот конфузится, прячет руки то в тот, то в другой карман, повторяет несколько раз: "Это лишнее! это лишнее!" Прочие девицы смеются, а моя новинькая, будто лихой партизан, преследует ретирующиеся руки учителя, врасплох схватывает одну из них, чмок ее, и потом как ни в чем не бывало плюх на свое место.
Я радовалась моей удаче и смеялась вместе с другими девицами; но этот смех скоро обратился для меня в слезы - признаюсь, я заслужила их!
Dame de classe была свидетельницей этого забавного происшествия: она если не смеялась вместе с нами, то по крайней мере улыбка ее доказывала, что и ей казалась смешной эта детская шалость. Но по выходе из класса мою новинькую расспросили - она рассказала все. За неуместную шутку меня поставили на колени - я скучала и плакала; но скучала и плакала только до тех пор, пока <не> простили меня. Не так ли всегда бывает на белом свете?.. Радость сменяется горем, и вслед за горем идет нежданная радость!..
Если б можно было изменять и коверкать старинные русские пословицы, я непременно исковеркала бы одну из них по-своему. У нас обыкновенно говорят: Он (она) надоел (надоела) мне, как горькая редька! Вместо этого я говорила бы: он (она) надоел (надоела) мне как черствая математика*... Я не любила этой головоломной науки и, не быв от природы ленивой, ленилась и плохо подвигалась на поприще минусов и плюсов.
В один день - день, памятный северной столице России (это было 7 ноября 1824 года), - я не знала урока из математики, со страхом и трепетом ожидала роковой минуты, в которую позовут меня к доске и оштрафуют за незнание урока. Делать было нечего, я сидела у окна и булавочкой отцарапывала зеленую краску со стекол.
Вдруг как грозный звук трубы ангела, зовущий на суд живых и мертвых, голос dame de classe зовет меня к грозной математической доске; я встаю, механически заглядываю в окно и кричу моей dame de classe:
- Посмотрите, посмотрите - у нас на улице речка!
Dame de classe бежит к окошку, выглядывает на улицу... Математика забыта! И я не на коленях!
Стихии бушевали - память всемирного потопа осуществлялась пред нами. Все засуетилось, забегало - таскают то и се снизу наверх: кастрюльки, белье плавают в воде. Ай!Ах! и Ох! раздаются всюду. Мы смеемся и плачем, плачем и смеемся.
Начальница унимает нас, говоря: "Бог посетил нас бедствием: надобно молиться Ему!" - и мы молились Богу от души. Все институтки пали на колени, старшая дама, держа молитвенник в руках, читала вслух каноны и стихиры; когда уставала она, то продолжали читать старшие девицы попеременно. Так прошло несколько часов; напоследок Господь внял усердным мольбам, воссылаемым к Нему из глубины сердец чистых и невинных: буря затихала, и вода начала убывать.
Мы проголодались - хотелось есть, а есть было нечего, кроме хлеба с маслом, сохраненных от потопления. Ах! если бы в это время приплыл к нам знаменитый горшок с картофелем, который, по свидетельству "Отечественных записок" 1824 года, не хуже иного линейного корабля боролся с волнами, не претерпев горшкокрушения, и со всем грузом благополучно достиг пристани, мы приняли бы этот горшок с распростертыми объятиями, мы приветствовали бы этого гостя всевозможными приветами аппетитной радости!
К вечеру успели сварить ячневую кашицу - это простое блюдо показалось нам вкуснее всех блюд вычурной гастрономики. После вечерней молитвы нас уложили спать; но мы не могли сомкнуть глаз: шумные порывы ветра, мрак осенней ночи, когда небо - как черный гробовой покров - тяготело над Петрополем, пугали нас!..
- Ах, какой ветер! Какой ветер! - повторяли мы беспрестанно.
На другой день, чего никогда не бывало, мы встали в десять часов утра: кто ищет своей тетради; кто не знает, куда девалась ее книга; там куль муки; там куча белья; там посуда; там опрокинутая мебель - все в беспорядке, и все приводится в прежний порядок. Императрица прислала спросить, не перепугались ли мы накануне и все ли мы здоровы?
Скоро восстановился прежний порядок; все пошло по-старому, и ужасы грозного наводнения изгладились из нашей памяти. 12 декабря мы праздновали храмовый институтский праздник, как говорится в простонародье, Спиридона на повороте - в этот день всегда давали для нас детский бал: нанимали музыкантов, мы резвились, танцевали - и кто был тогда счастливее нас!
Прошло несколько месяцев. Императрица навещала нас чаще обыкновенного, но мы не могли наглядеться на нее, не могли нарадоваться ее ангельской приветливости. Однажды, я не упомню которого месяца и числа был этот роковой день, - государыня приезжает к нам и говорит:
― Дети! Я приехала проститься с вами; я уезжаю в Таганрог для поправления здоровья!
Эти слова, как внезапный удар грома, поразили нас; мы зарыдали и пали на колени пред монархиней. Государыня плакала вместе с нами. Подняв начальницу с колен, она обратилась к нам и сказала:
― Дети! Молитесь за меня Богу; молитесь, чтоб я выздоровела, и я скоро возвращуся к вам! Тогда все будет иначе: я перестрою дом, вы все станете учиться по-французски; я велю вам сделать новые переднички; не плачьте, дети, и молитесь за меня Богу!.. Sehen Sie nach die Kinder recht gut nach! - говорила императрица начальнице, поцеловав ее. - Прощайте, дети! - продолжала она, обращаясь к нам снова. - Прощайте и не забывайте меня!
― Прощайте, Ваше величество! - отвечали мы сквозь слезы и проводили государыню до самых ворот института. Она уехала, но еще несколько раз выглядывала к нам из кареты и повторяла роковое: "Прощайте!" Нам было грустно, очень грустно, - когда мы прощались с нашей благотворительницей, мы простились с нею до свиданья в Небе! <...>
4 мая <1826 года> в стенах Белева солнце впоследние взошло для Елисаветы: она скончалась, и кончина ее была для нас источником новых слез. Как потерю любимой матери оплакивали мы потерю матери императрицы! Трудно выразить те чувства, кои, как вековой гранит, бременили единосущную душу институток в то время, когда мы должны были облечься в одежду скорби и плача: мрачен, тягостен для взора черный цвет траура, но еще мрачнее, еще тягостнее для нас были тогда чувства наши!
Мы постигали великость потери, понесенной нами: жало клеветы не дерзало коснуться добродетельной монархини, кто же не знал ангельских свойств ее?.. Кроткая царица, добродетельная супруга великого императора <Александра 1> последовала за ним в селения Небесные, куда со времени кончины его неслись все ее мысли и желания! Охладело сердце, бившееся любовью к человечеству, опустилась рука, изливавшая втайно бесчисленные благотворения; сомкнулись уста, дышавшие любовью, надеждой и утешением; душа праведная вознеслась к источнику благости, да приимет мзду по делам своим; осталась в мире память ее в благословениях, и священная память сия не прейдет, доколе будут чтимы вера, милосердие, кротость, благотворительность и все христианския добродетели! <...>
Императрица Александра Федоровна благоизволила принять на себя обязанности почившей в Бозе императрицы Елисаветы Алексеевны - и мы с нетерпением ожидали первого посещения любимой всеми государыни. Желание наше исполнилось вскоре, и вскоре мы насладились лицезрением новой нашей покровительницы!.. Солнце наше озарило нас: мы пали на колени пред монархиней и просили ее не оставить нас!..
― Успокойтесь, милые дети! Я хочу быть вашей матерью; я не оставлю вас! - отвечала государыня, и действительно, как мать она вошла во все подробности нашей институтской жизни...
Обозревая, между прочим, наше вышиванье, императрица спросила одну из dame de classe:
― Вы сами рисуете детям узоры?
Эта dame de classe была тугонька на ухо и отвечала государыне:
― Нет, Ваше величество, рисовальный учитель учит их!
― Я спрашиваю вас не о том, - возразила монархиня. - Я хочу знать, кто задает девицам уроки в вышиванье?
― Я, Ваше величество! - отвечала dame de classe...
Все, что ни обещала нам добродетельная Елисавета, все исполнила для нас добродетельная Александра! При ней французский язык, музыка и танцы вошли в курс учения всех институток; при ней мы впервые насладились удовольствием кататься в придворных экипажах около гор и качелей о Святой и о Масленице. Как изумляла нас пестрая смесь веселящегося народа! Как забавляли нас фарсы и кривлянья балаганных фигляров!
Когда императрица вторично посетила нас, император <Николай 1> был в Морском кадетском корпусе; оттуда он заехал к нам.
― Bonjour, Votre Majesté Imperiale! - вскричали мы в один голос.
― Bonjour, mesdemoiselles! - отвечал государь ласково.
В это время императрица стояла у окна; император подошел к ней, потрепал ее по плечу, обнял, поцеловал ее и сказал:
― Que fais tu de bon.
Осмотрев институтский дом, император сказал:
― Здесь надобно все перестроить, а девиц перевести покамест в Чесму.
Слово монарха было исполнено вскоре - нас поместили в Чесменском дворце. Какое прелестное место! Какие очаровательные виды! Против дворца стояла церковь; несколько далее виднелись два красивых домика; там возвышалась зеленая горка, на которой нередко мы резвились и проводили время в детских играх; здесь дремала роскошная роща, где в часы досуга мы собирали грибы или ягоды и отдавали их нашим dames de classes.
Всегда прелестна, всегда величественна природа; но все ли могут постигать прелесть и величие природы!..
Перепадал дождик; императрица ехала в Царское Село и - по пути - посетила нас на новоселье. Поздоровавшись с нами, она спросила нас:
― Весело ли вам здесь, милые дети?
― Весело, Ваше императорское величество! - отвечали мы, и государыня была весела нашим весельем.
Часа через два прибыл в Чесму император с наследником престола - великим князем Александром Николаевичем. Царственным гостям отвели особые комнаты во дворце. Император вместе с наследником пошли прямо в покои императрицы, и потом все трое вошли к нам. Добрый царь расспрашивал нас о нашем житье-бытье, расспрашивал, нравится ли нам Чесма и часто ли мы гуляем... Потом, подведя к нам будущего владыку России, сказал:
― Mesdemoiselles! Рекомендую вам второй нумер самого себя!
Мы поклонились великому князю. Он сконфузился и не знал, что делать.
― Ах, как же ты неучтив! - подхватил император, улыбаясь. - Тебе кланяются девицы, а ты не отвечаешь!
Его высочество поклонился нам, и мы снова поклонились ему.
Во время обеденного стола императрица сидела на табурете; император и наследник престола прохаживались по столовой. За горячим нам подали бифштекс. Государь, взяв тарелку, положил себе кусок, покушал и сказал:
― Это блюдо хорошо!
После обеда императрица выслала нам из своих покоев корзину конфектов; потом вышла к нам сама и спросила нас: вкусен ли был десерт наш?
― Очень, очень вкусен, Ваше величество! - отвечали мы. <...>
В продолжение лета августейшая благотворительница наша часто, весьма часто присылала к нам из Царского Села персики, абрикосы и другие лакомства.
В один из последних дней августа, около шести часов пополудни, императрица Мария Федоровна вместе с великой княгинею Еленой Павловною нечаянно осчастливила нас своим посещением.
Мы засуетились.
― Становитесь по рядам! Становитесь по рядам! - кричим одна другой, а императрица вошла уже в залу.
― Bonjour, Votre Majesté imperial! - крикнули мы дружно.
― Bonjour mes enfans! - отвечала незабвенная покровительница сирот.
Великая княгиня Елена Павловна обошла все наши комнаты. Императрица между тем разговаривала о чем-то с начальницей института; потом, обратясь к нам, Ее величество изволила спросить:
― Quel dinée avez vous eues aujourd'hui?
Никто не отвечал на этот вопрос; я стояла в первом ряду, была посмелее прочих девиц и, не робея, сказала государыне:
― La soupe aux choux, le roti avec des concombres, et le paté.