Я снова и снова заговаривала о Момбасе. Если мы туда переедем, моя семья наверняка нас поддержит. Для жизни здесь у меня больше денег нет. Если с сувенирной лавкой ничего не получится, мы в любой момент можем сюда вернуться. Когда в один прекрасный день и Джеймс сказал, что ему нужно уехать из Барсалоя, чтобы найти работу, Лкетинга в первый раз спросил, что мы будем делать в Момбасе. Видимо, он постепенно сдавался. Я делала все, чтобы его не злить: свои кассеты и книги я уничтожила, писем больше не писала, против воли занималась с ним любовью. У меня была только одна цель: прочь отсюда, с Напираи!
Я мечтала о красивой лавочке с сувенирами масаи. Все, что оставалось в нашем магазине, мы могли бы продать сомалийцам. Даже обстановка принесла бы денег, ведь купить кровать, стол и стулья в деревне было негде. Чтобы попрощаться с людьми и заодно заработать денег, мы могли бы устроить прощальную дискотеку. Джеймс мог бы поехать с нами в Момбасу и помочь с новым магазином. Я говорила и говорила, всеми силами стараясь скрыть свою нервозность. Лкетинга не должен был заметить, как важно для меня его согласие.
Наконец он спокойно сказал: "Коринна, может, мы поедем в Момбасу через два или три месяца". Я в ужасе спросила, почему он хочет так долго ждать. Он ответил, что тогда Напираи исполнится год, она больше не будет во мне нуждаться и ее можно будет оставить у его мамы. От этих слов мне стало дурно. Мне было ясно, что уеду я только с Напираи, о чем я ему спокойно сказала. Мне нужна моя дочь, иначе работа не будет доставлять мне никакого удовольствия. Джеймс поддержал меня и сказал, что будет присматривать за Напираи. Если мы хотим уехать, то делать это нужно сейчас, добавил Джеймс, потому что через три месяца ему предстоит церемония обрезания, сопровождающаяся большим праздником. Тогда он перейдет в категорию воинов, а мой муж – в категорию старейшин. Праздник продлится пару дней, после чего он долгое время должен будет жить лишь в обществе таких же, как и он, только что обрезанных мужчин. Посовещавшись, мы решили выехать через три недели. Четвертого июня мне исполнялось тридцать лет, и это событие я хотела отметить в Момбасе. Все последующие дни я жила мыслью о том мгновении, когда покину Барсалой.
Было начало месяца, и мы решили как можно быстрее устроить дискотеку. Мы в последний раз съездили в Маралал, где закупили пиво и другие напитки. В Маралале муж потребовал, чтобы я позвонила в Швейцарию и попросила выслать нам деньги для переезда в Момбасу. Я сделала вид, что поговорила со своими родственниками, и сказала ему, что все в порядке. Как только мы приедем в Момбасу, я позвоню домой еще раз.
Дискотека снова прошла с большим успехом. Я договорилась с Лкетингой, что в полночь мы вместе произнесем прощальную речь, ведь местные жители даже не подозревали о нашем отъезде. Однако через некоторое время мой муж исчез. В полночь я поняла, что придется держать речь одной, и попросила ветеринара перевести мои слова с английского на суахили для рабочих и на масаи для местных жителей.
Джеймс выключил музыку, и все ошеломленно застыли на месте. Я одиноко стояла посреди комнаты и дрожащим голосом попросила внимания. В первую очередь я извинилась за отсутствие мужа. Затем с сожалением сообщила, что это наша последняя дискотека и через две недели мы уезжаем из Барсалоя, чтобы открыть новый бизнес в Момбасе. Жить здесь с таким дорогим автомобилем мы не можем. Кроме того, мое здоровье и здоровье моей дочери постоянно находится под угрозой. Я поблагодарила всех за верность нашему магазину и пожелала успеха с новой школой.
Не успела я закончить речь, как все пришли в страшное волнение и заговорили одновременно. Даже местный шериф был подавлен и сказал, что я не могу просто так уехать теперь, когда меня все приняли. Двое других мужчин похвалили нас и сожалели о потере, которую представляет для них наш отъезд. Мы привнесли в этот край жизнь и разнообразие, не говоря уж о том, что благодаря автомобилю я многих выручала. Все зааплодировали. Я была очень тронута и попросила снова включить музыку, чтобы вернуть радостное настроение.
В суматохе возле меня неожиданно оказался молодой сомалиец, который также выразил свое сожаление по поводу нашего решения. Он всегда восхищался всем, что я делала. Тронутая его признаниями, я пригласила его выпить содовой и, воспользовавшись случаем, предложила купить все, что еще оставалось в нашем магазине. Он сразу согласился. Он сказал, что после того, как я составлю перечень выставленных на продажу вещей, он оплатит все по полной стоимости. Он добавил, что купит даже дорогие весы. После этого я долго разговаривала с ветеринаром. Для него наш отъезд стал большой неожиданностью, но после всего, что случилось, он отлично меня понимал. Он надеялся, что в Момбасе мой муж станет вести себя разумнее. Скорее всего, ветеринар был единственным человеком, который догадывался об истинной причине нашего отъезда.
В два часа ночи мы закрылись. Лкетинга так и не пришел. Я поспешила в маньятту, чтобы забрать Напираи. Мой муж сидел в хижине и разговаривал с мамой. На вопрос, почему он ушел с праздника, он ответил, что это был мой праздник, потому что это мне не терпится поскорее отсюда уехать. На этот раз я не стала спорить и осталась в маньятте. Может быть, я ночую в такой хижине в последний раз в жизни, пронеслось у меня в голове.
Когда выдалась подходящая возможность, я рассказала Лкетинге об уговоре с сомалийцем. Эту новость он воспринял угрюмо и поначалу не соглашался. С сомалийцами он не хочет иметь никакого дела, высокомерно заявил он. Перечень товаров я составила с помощью Джеймса. Сомалиец попросил доставить ему товар через два дня, к тому времени у него будет собрана нужная сумма денег. Одни только весы составляли треть общей суммы.
Возле нашего домика снова и снова появлялись люди, которые хотели что-нибудь купить. Все было зарезервировано до последней чашки. Двадцатого мая я требовала оплату, а двадцать первого мая утром каждый мог забрать свой товар – таков был уговор. Когда мы собрались отвезти товар сомалийцу, мой муж поехал с нами. Он оспаривал каждую цифру. Когда я принесла весы, он забрал их у меня и отставил в сторону, сказав, что заберет их с собой в Момбасу. Он никак не хотел понять, что они нам больше не понадобятся и что здесь мы получим за них гораздо больше денег. Нет, весы поедут с нами. Меня жутко бесило, что пришлось вернуть сомалийцу так много денег, но я промолчала. Только ссоры перед отъездом не хватало! До двадцать первого мая оставалась еще целая неделя.
Я осторожно ждала дня отъезда, и мое внутреннее напряжение росло с каждым днем. Я не хотела оставаться здесь ни одного лишнего часа. Наконец наступила последняя ночь. Почти все покупатели принесли деньги, а то, что нам было не нужно, мы раздали. Машина была забита до отказа, в доме не осталось ничего, кроме кровати с москитной сеткой, стола и стульев. Мама целый день сидела с нами и присматривала за Напираи. Наш отъезд ее очень огорчал.
Вечером в деревне возле сомалийца остановился автомобиль, и мой муж ринулся туда в надежде, что в продажу поступила мираа. Тем временем мы с Джеймсом составляли маршрут поездки. Мы очень волновались перед таким дальним переездом. Как-никак, от южного побережья нас отделяли целых тысяча четыреста шестьдесят километров.
Через час муж еще не вернулся, и я начала беспокоиться. Наконец он пришел, и я сразу заметила, что что-то не так. "Мы не можем ехать завтра", – объявил он. Конечно, он снова жевал мираа, но было видно, что говорит он серьезно. Меня бросило в жар, и я спросила, где он так долго пропадал и почему мы не можем уехать завтра. Он посмотрел на нас мутными глазами и сказал, что старейшины недовольны, что мы уезжаем без их благословения. А без благословения он никуда не поедет.
Я взволнованно спросила, почему нельзя произнести эту молитву завтра утром. Джеймс объяснил, что перед этим нужно забить одну или даже две козы и наварить пива. Чтобы старейшины дали нам свое "Енкаи", их нужно задобрить. Джеймс понимал нежелание Лкетинги уезжать, не получив благословения.
Окончательно потеряв над собой контроль, я закричала: почему эти старейшины не подумали об этом раньше? Уже три недели, как все знают, в какой день мы уезжаем, мы устроили прощальный праздник, продали все вещи, а оставшиеся упаковали. Я сказала, что не останусь здесь больше ни дня, даже если мне придется уехать одной с Напираи. Я кричала и неистовствовала, потому что понимала, что эта "неожиданность" задержит нас здесь еще как минимум на неделю, ведь именно столько уйдет на то, чтобы сварить пиво.
Лкетинга лишь сказал, что он не поедет, и продолжал жевать мираа. Джеймс вышел из дома и пошел к маме за советом. Я лежала на кровати, больше всего мне хотелось умереть. В моей голове стучала мысль: уеду завтра, уеду завтра. Ночью я почти не спала и чувствовала себя совершенно разбитой, когда рано утром к нам пришел Джеймс с мамой. Снова начались разговоры, но я не обращала на них никакого внимания и тупо продолжала паковать вещи. Перед моими опухшими от слез глазами все расплывалось. Джеймс разговаривал с мамой. Вокруг собралась толпа. Кто-то пришел забрать свои вещи, кто-то – попрощаться. Я ни на кого не смотрела.
Джеймс подошел ко мне и спросил по просьбе мамы, действительно ли я хочу уехать. "Да", – ответила я, привязывая к себе Напираи. Мама долго молча смотрела на свою внучку и на меня. Потом что-то сказала Джеймсу, и его лицо просияло. Он радостно передал мне, что мама сейчас приведет из Барсалоя четырех старейшин и они дадут нам свое благословение. Она не хочет, чтобы мы уезжали без благословения, потому что уверена, что видит нас в последний раз. Преисполненная благодарности, я попросила Джеймса перевести ей, что буду всегда о ней заботиться, где бы я ни была.
Плевок в добрый путь
Прошел час. К нашему дому все подходили и подходили люди, и я спряталась внутри. Наконец мама вернулась в сопровождении трех старейшин. Лкетинга, Джеймс и я стояли около автомобиля, мама читала молитву, и все хором повторяли: "Енкаи". Это продолжалось минут десять, после чего старики дали нам свое благословение, припечатав нам на лбы свои плевки. Церемония была окончена, и я вздохнула с облегчением. Каждому из старейшин я вручила в подарок полезный в хозяйстве предмет. Мама указала на Напираи и в шутку сказала, что ей нужен только наш ребенок.
Благодаря маме я победила. Перед тем как сесть за руль, я крепко ее обняла. Напираи я передала Джеймсу, который устроился на заднем сиденье. Лкетинга долго не решался сесть в машину, но когда я завела мотор, он с мрачным видом занял свое место. Не оглядываясь, я помчалась вперед. Я знала, что нас ждет долгая дорога, но это дорога к свободе.
С каждым километром ко мне возвращались силы. Я решила без остановок доехать до Ньяхуруру, так как только там могла бы вздохнуть спокойно. Когда до Маралала оставался час езды, мы прокололи шину. Машина была загружена под завязку, а запасное колесо лежало в самом низу! Я отнеслась к произошедшему спокойно. Я знала, что на земле самбуру меняю колесо в последний раз.
Через некоторое время мы уже были в Румурутти, неподалеку от Ньяхуруру, там, где начинается асфальтированная дорога. Нас остановили полицейские, попросили предъявить документы на машину и международные права. Срок действия моих прав давно истек, но они этого не заметили. Однако они сообщили, что в соответствии с новым постановлением мне необходимо отвезти автомобиль на осмотр, после чего мне на стекло наклеят значок с нашим адресом. Я очень удивилась, потому что в Маралале о новых значках ничего не было известно.
В Ньяхуруру мы переночевали и на следующий день стали узнавать, где можно получить такую наклейку. Снова начался бюрократический произвол. Сначала нужно было загнать автомобиль в гараж, чтобы выявить все недостатки, затем полагалось оплатить этот осмотр. Это означало, что машина целый день простоит в ремонтной мастерской, что будет стоить немалых денег. На следующий день мы должны были показать автомобиль инспектору. Я не сомневалась, что все получится. Однако, когда подошла наша очередь, проверяющий сразу обнаружил поврежденный аккумулятор и отсутствие наклейки. Я объяснила, что мы переезжаем и не знаем, какой адрес у нас будет в Момбасе. Это его совершенно не интересовало. Он сказал, что без точного адреса наклейку мне не выдадут. Мы уехали. Все происходящее казалось мне ужасно нелепым. Я не понимала, почему вдруг все так осложнилось, и решила просто поехать дальше. Мы и так уже потеряли два дня и отдали много денег. Я хотела в Момбасу. Мы ехали несколько часов подряд и, проехав Найроби, остановились на ночь в деревенской гостинице. Левостороннее движение требовало большой концентрации, и я жутко устала. В гостинице я постирала пеленки и покормила Напираи. К счастью, на непривычно гладких дорогах она почти все время спала.
На следующий день, проведя в дороге семь часов, мы добрались до Момбасы. Нас встретил тропический жаркий климат. Измученные, мы встали в колонну ожидавших автомобилей, чтобы на пароме переправиться на южное побережье. Я достала письмо Софии, которое получила несколько месяцев назад, сразу после ее переезда в Момбасу. Судя по адресу, она жила неподалеку от Укунды. Все мои надежды найти на эту ночь крышу над головой были связаны с ней.
Прошел еще час, прежде чем мы нашли новое здание, в котором теперь жила София. Но дверь шикарного дома нам никто не открывал. Я постучала в соседнюю дверь, и на пороге появилась белая женщина, которая сказала, что София на две недели улетела в Италию. Разочарованная, я стала напряженно соображать, где еще можно остановиться. Я вспомнила о Присцилле, но муж был против: ему хотелось на северное побережье. Мне эта идея не нравилась, так как с северным побережьем у меня были связаны самые нехорошие воспоминания. Устав спорить с Лкетингой, я просто поехала в нашу прежнюю деревню. Там мы узнали, что из пяти хижин жилой осталась только одна. Нам сказали, что Присцилла переехала в другую деревню, до которой на машине можно добраться всего за пять минут.
Вскоре мы уже были в деревне, напоминавшей по форме подкову. Дома представляли собой построенные вплотную друг к другу комнаты, похожие на номера в гостинице Маралала. В центре находился большой магазин. Мне деревня сразу понравилась. Мы вышли из машины, и нас сразу окружили дети; из магазина с любопытством выглядывал хозяин. Вдруг к нам подошла Присцилла. Она не могла поверить, что видит нас здесь. Ее радости не было предела, особенно когда она увидела Напираи. За это время она тоже родила очередного ребенка, мальчика, который был немного старше Напираи. Она сразу провела нас в свою комнату, приготовила чай и стала расспрашивать о нашей жизни. Узнав, что мы хотим остаться в Момбасе, она очень обрадовалась. Даже Лкетинга впервые после отъезда из Барсалоя казался веселым. Присцилла предоставила в наше распоряжение свою комнату и даже свою воду, которую здесь приносили с колодца в больших канистрах. Она сказала, что сегодня переночует у подруги, а завтра поможет нам найти собственное жилье. Меня снова поразили ее простота и радушие.
Утомленные поездкой, мы рано легли спать. На следующее утро Присцилла сообщила нам, что уже нашла свободную комнату в самом начале квартирного ряда, чтобы мы могли оставлять автомобиль рядом с жилищем. Это была комната размером три на три метра с бетонными стенами и крышей из соломы. В тот день мы увидели и некоторых других жильцов. Все они были воинами самбуру, некоторых из них мы помнили еще с прошлых времен. Лкетинга сразу разговорился с ними и много смеялся, гордо таская с собой Напираи.
Новая надежда
Войдя в местный магазин, я почувствовала себя как в раю. Здесь было все: хлеб, молоко, масло, яйца, фрукты, – и это в двухстах метрах от дома! Я все больше убеждалась в том, что в Момбасе мы не пропадем.
Джеймсу не терпелось увидеть море, и мы все вместе пошли к берегу. До пляжа было меньше получаса ходьбы. Вид океана наполнил меня радостью и чувством свободы. От чего я успела отвыкнуть, так это от белых туристов в коротких плавках. Джеймс, который никогда такого не видел, стыдливо отводил взгляд и не уставал поражаться обилию воды. Он был ошеломлен, как когда-то его старший брат. Зато Напираи радостно копалась в песке в тени пальм. Здесь, на берегу океана, жизнь в Кении снова показалась мне очень заманчивой.
Прямо на пляже для европейцев был построен бар, и мы подошли к нему, чтобы попить. Все с интересом нас разглядывали, и я чувствовала себя неловко в своей штопаной, хотя и чистой юбке. От былой уверенности в себе ничего не осталось. Когда со мной заговорила немка и спросила, мой ли ребенок Напираи, я даже не смогла найти подходящих слов. Слишком долго я не говорила по-немецки, не говоря уже о швейцарских диалектах! Я ответила ей по-английски и почувствовала себя при этом полной идиоткой.
На следующий день Лкетинга поехал на северное побережье, чтобы купить украшения. Он собирался принять участие в танцах масаи с последующей продажей сувениров. Я очень радовалась тому, что он тоже старается заработать денег. Джеймс играл с Напираи, а я стирала пеленки. Затем мы вместе с Присциллой начали строить планы на будущее. Когда я сказала, что подыскиваю лавочку, она восторженно поддержала эту идею. Поскольку Джеймс не мог оставаться с нами дольше месяца (ему нужно было вернуться домой на церемонию обрезания), я решила обойти с Присциллой все отели в надежде найти подходящий прилавок.
Управляющие роскошных отелей скептически оглядывали нас с ног до головы, после чего мы неизменно получали отказ. Подходя к пятому отелю, я почувствовала, что моя и без того хрупкая уверенность в себе исчезла окончательно. Постепенно я стала казаться себе попрошайкой. Конечно, в красной юбке в клетку и с ребенком за спиной я мало чем напоминала деловую женщину. К счастью, индус за стойкой регистрации случайно услышал наш разговор и написал мне номер телефона, по которому я могла связаться с его братом. Уже на следующий день мой муж, Джеймс и я поехали в Момбасу на встречу с этим мужчиной. В новом поселке рядом с супермаркетом у него было несколько свободных помещений, однако плата за месяц составляла семьсот франков. Я хотела сразу отказаться, так как эта сумма казалась мне завышенной, но потом все же решила сначала взглянуть на здание.
Магазин располагался в отличном месте, немного в стороне от главной улицы, на пляже "Дайани Бич". На машине дорога от дома заняла у нас пятнадцать минут. В здании уже находился огромный индийский сувенирный магазин, а напротив – китайский ресторан. Остальные помещения были свободны. Помещения располагались в форме лестницы, и с улицы магазин был не виден.
Я ухватилась за этот вариант, хотя площадь лавки составляла не более шестидесяти квадратных метров. Помещение было абсолютно голое, и Лкетинга не понимал, зачем я отдаю столько денег за пустую комнату. Он продолжал подрабатывать танцами для туристов, но все деньги тратил на пиво и мираа, что неизменно приводило к ссорам.
Пока местные строители по моим чертежам возводили деревянные стеллажи, мы с Джеймсом поехали в Укунду, где купили деревянные балки. Каждый день мы работали на износ, в то время как мой муж с другими воинами проводил время в Укунде.