И возникает вопрос: для кого предназначен фильм "Хрусталев, машину!"? Вряд ли те, кто пострадал при Сталине, будут в восторге от натуралистических сцен, вряд ли будут с упоением вспоминать, как все это было. Да и потомкам жертв режима нужно ли сыпать соль на раны? Никто из них не сможет этого забыть, однако образ "опущенного" генерала способен преследовать и во сне, и наяву, словно оживший призрак, незваный гость, явившийся в наш дом, чтобы твердить о том, что мы и без того прекрасно знаем.
Тут самое время упомянуть характерное признание кинорежиссера Киры Муратовой:
"Мне это многие говорили после "Астенического синдрома": "Вы меня так замучили, в моей жизни и так все плохо, а вы меня еще тыкаете носом в это плохое". Ну может быть, но мне хотелось сказать правду".
На мой взгляд, и это ничего не объясняет. Понятно, что художник хочет говорить о том, что его особенно волнует. Написал же Гойя свои "Капричос", так ведь ужасы инквизиции не одному ему, а очень многим внушали страх и отвращение. В том и состоит обязанность художника – рассказать по-своему, образным языком о самых актуальных проблемах нашей жизни. Если же все сводится к тому, что волнует его одного, да еще узкий круг его поклонников, то стоит ли удивляться результату? А результат один – обида, потому что, увы, опять не приняли, не оценили.
Можно предположить, что Алексей Герман, поставив этот фильм, пытался избавиться от кошмара "опущенного" генерала, как бы переложив эти переживания на беспомощного зрителя. В жизни любого человека могут случиться страшные события, но каждый избавляется от их влияния по-своему. У кинорежиссера, живописца, композитора или писателя имеется свой метод, о котором я уже сказал. Похоже, этой методе следует и кинорежиссер Муратова:
"Однажды я случайно попала на живодерню, и мне открылась эта кровавая бездна, и с тех пор она со мной… Наверное, у меня тогда существовала какая-то подспудная вера, что если я сниму живодерню, проберусь туда с большим трудом, покажу эти кровавые дела, то я выполню свой долг. Может быть, сама излечусь, что меня преследуют эти мысли, а может, и живодерни начнут понемногу исчезать. Ничего не исчезло и не исчезает".
Ну, если не исчезло, можно еще раз попытаться. И так за разом раз, пока и следа от этого кошмара не останется. Это если повезет… Однако в том, что касается "Хрусталева", у меня нашлось иное объяснение. Возможно, я не прав, но мне почему-то кажется, что своими фильмами Алексей Герман как бы замаливал "грехи" отца, дезавуировал его "сотрудничество" со сталинским режимом, оправдывал его слабость, малодушие – именно так он воспринимал некоторые поступки своего отца. И специально показывал, как все это было ужасно в СССР при Сталине – ну разве в силах противостоять этому кошмару даже такой благородный человек, как его отец? Впрочем, отцу была посвящена предыдущая глава, а здесь постараюсь сосредоточиться на сыне.
Один из признанных ценителей кино, Даниил Дондурей, так писал об Алексее Германе:
"Среди множества талантов у Алексея Германа есть уникальный дар – он бесконечный очиститель советского сознания. Это художник, способный снимать всю шелуху с советских мифов – исторических, человеческих. Избавляться от всевозможных фальшаков, пафоса… Он каким-то генетическим кодом мог очищать советские сказки и архетипы от бесконечных заносов".
Вообще-то, когда нечего сказать по существу, обычно либо молчат, либо ткут словесные кружева со всеми этими "кодами", "бесконечными очистителями" и "заносами". Увы, к делу это не имеет никакого отношения. Если говорить о фильмах Германа, то, прежде всего, это художественные произведения, в которых вполне допустимы и преувеличения, и вымысел – и все ради основной цели, которую поставил перед собой кинорежиссер. Так что оценивать, насколько успешно боролся Алексей Юрьевич с советскими мифами, я бы предпочел, анализируя его высказывания разных лет. Ну вот, например, такое, посвященное взаимоотношениям Сталина с женой: "Я тут должен сказать, что мы с Кармалитой написали очень жесткую статью по этому поводу в "Известия", и "Известия" молодцы, они ее напечатали. Мы обращались к Аллилуевой, которая сказала: "Ну, вот мама застрелилась. Может, так оно и нужно". И мы начали статью, что "да, ваша мама застрелилась. Ей так захотелось. Это трагедия, это жалко очень, но давайте поговорим о тех сорока пяти миллионах, которые не хотели стреляться, а которых расстреливали, клали на края канализационного люка, палили в затылок…"
Действительно, в период сталинских репрессий в лагерях от голода и болезней, в застенках у расстрельной стены погибли сотни тысяч людей, а может быть, и миллионы – на этот счет есть разные мнения историков, нередко их данные различаются в десятки раз. Однако, если верить Алексею Герману, была расстреляна чуть ли не треть населения страны! Как же так случилось, что никто потери не заметил? А если добавить тех, кто закончил свою жизнь в ГУЛАГе, да еще десятки миллионов жертв Великой Отечественной войны, то остается удивляться самому факту существования России – нас с вами просто не должно быть! Увы, следует признать, что подобными преувеличениями, когда вместо одного мифа создают другой, очистить сознание еще никому не удавалось.
Глава 14. Последняя попытка
Последним фильмом Алексея Германа стала новая попытка экранизации романа братьев Стругацких "Трудно быть богом". За несколько лет до этого уже был поставлен такой фильм. Такой, да не такой, поскольку тот фильм был снят еще в советское время. В конце же 90-х Алексей Юрьевич получил возможность показать если не скрытый смысл романа, который большинству зрителей и так понятен, то акцентировать внимание на том, что его бесконечно волновало. Вот как он пересказывал сюжет:
"На некоей планете жило-было страшное государство. Ужасное, противное. Где серость привычно глумилась над разумом, и казалось, что так будет до скончания века. А оказалось, что это вовсе не конец света, потому что из-за гор пришел Черный Орден – и вот тут-то начался конец света. Главный герой дон Румата – ученый, прилетевший из нашего земного "светлого будущего". Ему ни в коем случае нельзя вмешиваться в ход событий, чтобы не испортить чистоту эксперимента. Позволено лишь бесстрастно наблюдать за эволюцией. Однако, видя, как гибнут лучшие из лучших, Румата не смог удержаться и стал тем, кого все боятся, кому из страха подчиняются".
А между тем роман Аркадия и Бориса Стругацких замышлялся как "веселый, чисто приключенческий, мушкетерский". В конце 1962 года братья вели между собой активную переписку по этой теме.
Вот что Аркадий сообщал из Москвы в Ленинград Борису:
"Это можно написать весело и интересно, как "Три мушкетера", только со средневековой мочой и грязью, как там пахли женщины, и в вине была масса дохлых мух. А подспудно провести идею, как коммунист, оказавшийся в этой среде, медленно, но верно обращается в мещанина, хотя для читателя он остается милым и добрым малым".
Борис, в чем-то соглашаясь с Аркадием, излагал свою позицию: "А мне хотелось создать повесть об абстрактном благородстве, чести и радости, как у Дюма. И не смей мне противоречить. Хоть одну-то повесть без современных проблем в голом виде. На коленях прошу, мерзавец! Шпаг мне, шпаг! Кардиналов! Портовых кабаков!"
В сущности, замыслы обоих авторов совпадали, за исключением некоторых "подспудных" частностей. В итоге им удалось друг друга убедить, прийти к взаимному согласию. Однако после выхода романа в 1964 году Стругацким досталось по первое число. Какой-то академик обвинил их в абстракционизме и сюрреализме, а некий коллега по фантастическому цеху – в порнографии. И тем не менее роман за прошедшие годы был издан огромным тиражом во многих странах мира. Похоже, нравился он всем, за редким исключением. Вот так Борис Стругацкий объяснял популярность этого произведения: "Одни читатели находили в нем мушкетерские приключения, другие – крутую фантастику. Тинейджерам нравился острый сюжет, интеллигенции – диссидентские идеи и антитоталитарные выпады".
Напомню, что по роману однажды, в 1989 году, уже сняли фильм – это была картина Петера Фляйшнера с немецкими и советскими актерами. Впрочем, картина Фляйшнера тут явно ни при чем. Но прежде, чем рассказать о работе Алексея Германа, приведу цитату из интервью Александра Сокурова по поводу экранизации классики: "Я считаю, что вообще не надо экранизировать, потому что литература – самодостаточное искусство. То, что создается в литературе – высота, глубина, "вертикальное мышление", – никогда не будет доступно кинематографу. Кино в лучшем случае может попытаться что-то проиллюстрировать, воспроизвести слово в слово, например. Что касается фантастики Стругацких, то она отличается практически от всех других произведений этого жанра, потому что в ней почти не присутствует, как мне кажется, то, что называется "душевным началом". И потому ее очень просто экранизировать. В отличие, например, от произведений Станислава Лема: он – писатель с сильным душевным началом, и поэтому связь между книгами и фильмами очень сильная. Стругацкие – более формальные, более философичные, они представляют совершенно другую культуру. Их фантастика вызвана глубочайшим неприятием и раздражением сущностью советского строя. Именно поэтому у них возникали мощнейшие фантастические идеи".
Можно согласиться с тем, что многое из того, что доступно литературе, никогда не будет реализовано в кино. Правда, бывают исключения – это, например, замечательный фильм Андрея Кончаловского "Дядя Ваня" по пьесе Антона Чехова или "Идиот" Ивана Пырьева по роману Федора Достоевского. А вот все попытки экранизации романа "Мастер и Маргарита" оказались явно неудачными. Видимо, бывают задачи неподъемные – тут многое зависит от мастерства и вдохновения художника. Однако есть, на мой взгляд, одно неоспоримое требование к режиссеру, который берется экранизировать роман. Можно убирать некоторые сюжетные линии, можно сокращать и немного изменять текст, однако нельзя приписывать авторам исходного произведения идеи, которых у них не было.
Так вот, повторюсь, читатели Стругацких сюжет романа знают хорошо. Знают они и то, что это в основном чисто приключенческий роман, а содержащиеся в нем антитоталитарные идеи при желании можно было бы не замечать. Однако они есть, и благодаря им роман Стругацких особенно привлекателен для публики.
И все же Алексей Герман ставил перед собой более конкретную, а потому и более сложную задачу, какую Стругацкие даже не надеялись реализовать полсотни лет назад:
"Это самая современная картина из тех, которые я снимаю. Это будет наш земной сюжет, как мы пытались построить демократию в стране, которая этому не поддается. А там мир этому не поддается. Нужны десятки и сотни лет. Я их не вижу. В России было несколько лет отсутствия рабства. И когда вдруг с людей сняли колодки, они взялись одни воровать, а другие бедовать".
На отсутствии рабства я бы не стал очень уж настаивать. Особенно если речь, как я предполагаю, идет о 90-х годах. Когда не хватает самого необходимого для жизни, когда инфляция в тысячу процентов – ну разве это не рабство? Возможно, Алексей Герман имел в виду совсем другое время – то ли после ликвидации черты оседлости, то ли после отмены крепостничества? В любом случае заявление типа "мы не рабы" вызвало бы у меня в 90-е годы по меньшей мере удивление. Примерно такое же, какое сейчас вызывают разговоры о свободной прессе, о независимом судопроизводстве, не говоря уже о достижениях в борьбе с коррупцией.
Но приведу еще одно заявление кинорежиссера:
"В моем новом фильме есть одна фраза, которая должна вбиться в голову каждому человеку: там, где торжествует серость, к власти приходят черные".
Пожалуй, я и здесь не соглашусь. Черные приходят к власти на волне экономического кризиса. Так было в Германии при Гинденбурге, а позже в некоторых латиноамериканских странах. В Италии накануне прихода Муссолини я бы тоже не заметил серости. Хотя при желании "серыми" можно было бы назвать очень многих из политиков и бизнесменов, если бы этим все определялось. Так что тут требуется дополнительное разъяснение. Режиссер его и дает, однако это больше напоминает то ли предсказание, то ли предупреждение лично президенту Путину, хотя формально эти слова относятся к Румате, главному герою фильма: "Будет терпеть долго-долго, потом озлится, поймет, что ничего из этих реформ в России не получится, потому что одни воры кругом, и тогда начнется… вторая половина моей картины. Ничего сделать нельзя… Если говорить о политике, этот фильм – предостережение. Всем. И нам тоже".
А ведь хорошо, что Алексей Герман так сказал! Что, если после этого предостережения, и в самом деле, что-то сдвинется, а там, глядишь, и покончат с воровством? Хотя, с другой стороны, подобные предсказания вряд ли смогут кого-то в чем-то убедить. Даже после просмотра кинофильма.
И вот уже совсем конкретное заявление кинорежиссера, чуть ли не с указанием календарных дат:
"Трудно быть богом" – это отчет о том, как я вместе со всеми проживал эти десять лет, как мы сами позвали серых и как они превратились в черных".
Считаю необходимым уточнить, что народ, если правду говорить, никого не звал. Проголосовав в начале 90-х годов за Ельцина, доверившись ему, мы вовсе не хотели, чтобы реальную власть в стране захватили лживые и алчные. Это не результат провозглашения свободы, это ее неизбежные издержки, о чем нас тогда никто не предупредил. Серость же удобно устроилась во власти, потому что именно им демократы уступили место. Кто-то красиво ушел, обозвав "серых" агрессивно-послушным большинством и хлопнув дверью. Кто-то оказался не готов к борьбе, поскольку не обладал опытом управления даже свечным заводиком, не то что огромным государством, и уж тем более не имел навыка дворцовых интриг. Вот Анатолий Чубайс несколько лет назад признал, что молодые демократы, обсуждая в кабинетах проблемы государства, как оказалось, не знали своего народа – ни его желаний, ни возможностей. А ведь насильно осчастливить свой народ никому еще не удавалось, как ни стремились к этому большевики. В более поздние годы и Юрий Афанасьев разоткровенничался: по его словам, демократы начала 90-х были фактически ширмой, за которой грабили страну. Были это бандиты, пресловутые "серые" или просто ловкачи – не вижу большой разницы.
Надо признать, что в определенном смысле в начале 90-х все было очень просто, даже проще некуда. Тогда на всю Россию провозгласили лозунг: ВСЕ РАЗДАТЬ! Имелась в виду ликвидация госсобственности и передача экономики в руки частных лиц – всего, от театров и газет до крупных предприятий. Только досталось это все очень немногим – тем, кто имел полезные связи, кое-какой начальный капитал и кто не очень-то стеснял себя всякими там заповедями вроде "не убий, не укради". Теперь же миллионщики, неведомо как нажившие свой капитал, сидят в креслах госчиновников и радеют за интересы Родины. И вот поди пойми – он в самом деле желает блага государству или нагло врет? Судя по тому, что деньги из бюджета довольно часто как бы пропадают в неизвестности, при этом не минуя карманов некоторых важных лиц, второе предположение очень близко к истине.
Однако на время забудем о политике и обратимся к фильму. Первый его вариант, толком не озвученный, видели совсем немногие. Тем более ценно мнение тех, кто посмотрел. Впрочем, слова Петра Вайля не только о последнем фильме:
"Первый ли, четвертый раз смотришь, про Лапшина ли, Хрусталева или Румату, – неизбежно попадаешь в состояние некой завороженности, наваждения. Быть может, наваждение – самое подходящее слово для описания феномена Германа. Сновидческая природа кино вряд ли когда-нибудь проступала с такой отчаянной и наглядной выразительностью. В это погружаешься без остатка, что потом, по отрезвлении, кажется невероятным, когда на экране – обычные бытовые и исторические события: большая квартира, военная клиника, милиционеры, хоровое пение, провинциальный театр, черные машины на московских улицах, уголовники, полустанок. Никаких фантасмагорий".
Кстати, и я хочу сказать о сновидениях. Бывает так, что реальность ужасает, но есть надежда, что вот уснешь и успокоишься, а утром отнесешься ко всему не так пессимистично, как накануне вечером. Однако в последних фильмах Германа показано то, что преследует именно во сне, поскольку, если бы это случилось наяву, нас просто не было бы, такое возникает ощущение. Разумеется, художник имеет право на преувеличение. Герман показывает страшный сон, не слишком далекий от реальности, но это все же сон, хотя бы потому, что мы это видим на экране.
Ну вот и Дмитрий Быков после просмотра фильма тоже пишет что-то о сновидческом:
"Это кошмары не натуралистические, а скорее сновидческие, клаустрофобные, из самых страшных догадок человека, привыкшего прикидывать эту средневековую судьбу на себя".
"Не натуралистические" кошмары – что журналист имел в виду? Если речь о Змее Горыныче или о каком-то мерзком существе, засланном к нам с другой планеты, то Алексей Герман тут явно ни при чем. Кошмар у него – это скрупулезное воспроизведение самых отвратительных картин действительности – само собой, если они соответствуют сюжету и той сверхзадаче, которую режиссер поставил перед собой, снимая фильм.
Нужны ли человеку такие "страшные догадки" – это уже другой вопрос. Такая догадка может иной раз стать и предостережением. Последний фильм Германа я полностью не посмотрел, достаточно было и отрывков, на остальное просто не хватило сил. А вдруг решусь посмотреть фильм целиком и догадаюсь. Но о чем?
Про сны говорил и сам Алексей Юрьевич:
"Мне кажется, что кино – это искусство снов, оно вышло из снов… Кино – искусство снов, потому что только во сне мы видим что-то эротическое, погони, родителей и т. д. Мы просыпаемся, задыхаясь от слез, и не знаем, что делать".
Вообще-то сон – это совсем не то, что показывает нам на экране Герман. Он описал в приведенной фразе именно кошмар, ну а сон предназначен, на мой взгляд, для другого. Во сне мы неосознанно пытаемся избавиться от неприятных воспоминаний о прошедшем дне, распихивая их в дальние уголки своей памяти. Все это для того, чтобы утром проснуться, по возможности, свежим, отдохнувшим и способным пережить новые неприятности и неудачи. Кино, конечно, можно приравнять, в некотором смысле, и ко сну, но только если фильм воспринимается как материализованная мечта, как грезы, которые воплотились на экране в нечто восхитительное.
Понятно, что и "Хрусталев", и "Трудно быть богом" – это вовсе не мечта. Разве что кто-то мечтает о таком, показанном ему на экране ужасающем кошмаре, потому что привык жить только в нем, а другая жизнь его попросту пугает.
Тут кстати вспомнился отрывок из воспоминаний Михаила Германа, в котором он рассказывает о депрессии, изводившей его длительное время. После безуспешного блуждания по докторам, глотания лекарств в пугающих мое воображение количествах Михаил Юрьевич оказался на приеме у известного питерского психиатра Ефима Соломоновича Авербуха. И вот что тот ему сказал:
"Могу дать вам пилюльки, если хотите. А судьбу и характер я не лечу!"