44. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 6 августа 1954. Париж.
6-го августа 1954 г.
Дорогой Роман Борисович,
Не думайте, что я немножко спятила. Дело проще - вот уже два месяца, как я снова впала в "претуберкулозное состояние" и у меня ежедневно жар и всякие там "дважды два не четыре, а пять" и "елочные" ощущения. Ваше письмо пришло как раз в такое время и, переполнив меня восторгом, заставило, не откладывая, взяться за ответ. Отсюда и его фантастичность и производство Вас в ангелы.
Но раз так вышло, придется Вам примириться с этим производством и здравствовать "поднесь и ныне в ангельской чине"... Так что Вы теперь ангел-хранитель и ангел-воитель моей "Оставь надежду" и, пожалуйста, пожалуйста, не забывайте этого. И помогите ей. Я так верю, что Вам это удастся, что даже во сне сегодня ночью переживала какие-то всеэмигрантские триумфы вместе с Вами.
Сейчас пишу Вам утром, но идет дождь "с упрямой косизной" и я чувствую себя премерзко, несмотря на радость, которой обязана Вам. Подумайте, ведь Вы первый сказали то о "Надежде", что я хотела услышать, то, для чего я ее писала. Как же мне не радоваться?
А о том, что я опять "немножечко нездорова" "забудем, забудьте, забудь"...
Это только фактическая справка, чтобы Вы не сочли меня сумасшедшей или, что еще хуже, истеричкой.
Точка. Продолжаю, хотя мне писать очень трудно - и "легкость в мыслях необыкновенная" в ущерб ясности. Так вот - вхожу в берега. Очень бы мне хотелось, чтобы в НЖ об "О<ставь> Н<адежду>" написали бы Вы. Не знаю, кто другой, у compris* Юрасова, мог бы так ее понять. Но, конечно, Юрасов как Ди-Пи легче защитит "Н<адежду>" от обвинений в "клюкве". Но, пожалуйста, приглядите за ним. Одним словом - "полагаюсь на Вас, как на каменную стену". И не только полагаюсь, но и верю, что Вы "Н<адежду>" выведете на путь если не славы, то все же успеха.
До сих пор ей до странного не везло - одна проволочка "Чехова" что мне стоила. Ведь я полтора года ждала контракт. В Америку ее купили по телеграфу и обещали, что она станет beat sellerom, а вместе этого она провалилась - и даже без треска - о ней ровно никто не услышал. Так вот нельзя ли как-нибудь обратить внимание американцев на "All Hope Abandon" ? Заставить кого надо из них прочесть ее? И в рецензии в НЖ пожалеть, что американцы не обратили на нее внимания? Подумайте об этом, дорогой Ангел Воитель, и поступите "по усмотрению". Может быть, еще не поздно. Еще об огорчениях - ведь ее чуть было не взяли в Холливуд. Я уже получила требование подтвердить мои права на нее. И все же ничего не вышло. Ни-че-го. А зависти и злобы она все же вызвала много и сейчас еще вызывает среди братьев-писателей. Ведь даже сам Великий Муфтий. Но об этом в другой раз. Теперь скажу Вам, что Ваша статья о М. Цветаевой меня восхитила, о чем, кажется, Вам писал Г. В. Не только восхитила, но и поразила. Я, видите ли, тоже не ожидала от Вас такого понимания поэзии (Марина ведь и сама была поэзией) и, главное, такого умения выразить это понимание. Я читала и "робко удивлялась", до чего все правильно. Должна признаться, что мне Ваши похвалы после В<ашей> статьи еще дороже.
Мне все время самой хотелось написать о Марине, так меня не удовлетворяло все, что о ней печаталось. Но сейчас вижу, что писать мне не надо, - Вы это сделали гораздо лучше меня, так что лучше и сделать нельзя. И за это Вам спасибо - и не только от меня.
Я пишу так растрепано и разбросано оттого, что мне сегодня очень не по себе. Но хочу кончить, чтобы письмо ушло в субботу, а не в понедельник.
Так вот - отчего я В<ам> не дала "Надежду" для НЖ? Но, друг мой, откуда мог у меня взяться самонадеянный оптимизм для такого предложения? Без упреков, но после горького опыта "Года жизни" - боль которого я ощущала до получения В<ашего> последнего письма... Спрятав ее и гордость вместе с ней как "несозвучные моменту", я погрозилась написать рассказ "специально" для НЖ. Но ответа не получила - и поэтому не привела угрозы в исполнение. Но, конечно, Вы меня тогда еще "не знали"! Это Ветхий Завет. И нас с Вами "не кусается". Теперь мы заживем по-новому.
И вот - я могу В<ам> послать 150-200 стр. второго тома "О<ставь> н<адежду> н<авсегда>", т. к. она задумана "в двух томах". И только отсутствие настоящего успеха, на который я твердо рассчитывала, заставил меня временно отложить писание "О<ставь> н<адежду> н<авсегда>" и взяться за другой роман. Теперь я его кончила и тружусь (ненавижу этот идиотский труд) над подготовкой его для "пишмаши". Это из жизни ложного резистанса, в основу легла моя "Изольда". Для НЖ, конечно, гораздо интереснее "Смерть Веры Назимовой" и пр. Ах, до чего обидно-досадно, что "О<ставь> н<адежду> н<авсегда>" не засияла на страницах НЖ - этот тяжелый "Год жизни" моей был бы совсем иным. Но "забудем, забудьте"... и давайте смотреть вперед, а не назад. Теперь мне гораздо легче с Вами, господин Ангел. Ангельские недоразумения не причиняют ни боли, ни обид.
Я думаю, что Вам довольно трудно понять, что я хочу сказать и написать. Я и сама немного путаюсь, что, зачем и почему. У меня уже опять жар. Теперь 5 часов, скверное время. И дождь все идет. Кстати, это вчера я начала В<ам> писать, в пятницу. Посылка В<аша> пришла. И до чего меня обрадовали витамины. Ведь я, кроме прочего, еще страдаю мозговым переутомлением. И бессонницей. От бессонницы помогает только приятная и спокойная жизнь (значит, невозможно от нее избавиться), а от переутомления головы В<аши> витамины действуют чудесно. Я сразу перевела по-французски все свои стихи из НЖ. Спасибо Вам и О<льге> А<ндреевне> очень, очень и очень. И еще спасибо.
Серый костюм сузила и перешила неумелой своей иглой. Хорош для жаркой погоды, которая все же иногда наступает. Блузки премилые - не гимнастерки. Вы правы, - обокрала я напрасно М. Цвет<аеву>, но сначала бессознательно, а когда вспомнила, что это ее, жаль было отдавать - и чрезвычайно к Шторму подходит конь.
Ведь Шторма я писала с Беседовского. Знаете Вы этого гуся? Он сам нашел, что страшно похож.
Желаю Вам обоим всего наилучшего
Ваша И. О.
* включая (фр.).
45. Георгий Иванов - Роману Гулю. < 9 августа 1954>. Париж.
<9 августа 1954>
Дорогой Роман Борисович,
Простите за молчание. И. В. опять больна. Опять она надорвалась, работая по десять часов в сутки, кончала роман. То же было два года назад. Роман почти кончен, но опять почти. Писано по-французски, и рукопись пойдет во французские руки. Значит, каждая запятая должна быть проверена. Вместо этого – опять прописали "полный покой", лежание, отдых, всякие там фрукты и перемены воздуха. Перемены воздуха есть – то адская жара, то сплошные дожди и холод. Покой тоже сомнительный, последние "чех<oвские>" деньги тают, и что дальше. Пишу это не чтобы Вас разжалобить, а в "порядке осведомленности". И недели три я кручусь, мою посуду, жарю, варю, подметаю, высчитываю гроши, стараюсь как умею развлечь. Сам я при этом неврастенический лентяй, проживший всю жизнь ничего не делая и не очень заботясь. Тем более, тем бесконечней я благодарен Вам за Ваше чудное письмо. Если бы оно было и неискреннo, то все-таки Вы бы сделали огромное дело. Она что-то Вам сама написала и велела отправить, не читая. Но передать не могу, какое прекрасное дело Вы сделали, так написав ей и в такое время, когда ей так опять нехорошо. Она начинает грустить, в 5 часов этот отвратительный жар, и я говорю, а вот я тебе прочту письмо Гуля – и просвечивается солнышко. Теперь я ваш неоплатный должник. Даже сказать не могу, как благодарен. А ведь в доброте и искренности Вашей ни она (ни я) не сомневаемся. И Водов (из "Русской мысли") тоже сказал чрезвычайно кстати: "Ну уж Гуль не такой человек, чтобы писать не то, что думает". Я думаю без преувеличений, что она может поправиться благодаря Вашему письму. Спасибо Вам, дорогой Р. Б.
Ну вот стихи. Прибавил два, чтобы был меньше фин<ансовый> прорыв. Отложу до следующего раза то, что "в работе", – мозги не тем заняты. Ну уж "рыбок" , по-моему, не печатайте. Впрочем, Ваша воля. Настаиваю на посвящении – Ваши отводы – я редактор, Вы обо мне, я о Вас – неуважительны. И с какой сволочью нам с Вами считаться? Это даже унижает нас с Вами. Да, "Камбала" пошла под № 13. Может быть, Вы этого числа не любите? Тогда переставьте ее куда угодно.
Статейку пришлю на днях. Я было занесся и размахнулся, но опять решил сократить. Так что получите нечто вроде большой рецензии, и можно ее, если <не> будет поздно, вставить в библиографию. Я не Терапиано и местами не считаюсь. Но если не сдохну, то дошлю к следующему номеру. То о литературе "вообще", что написал было, приклеить к отзыву об антологии затрудняюсь. Взбудоражила меня Ваша статья о Цветаевой: не представлял себе, что Вы так это дело понимаете и так сумели написать. И вот из Вашей статьи и своих соображений и Lе sесret рrоfessionеl 1921 года (Сосtеаu) – самого удивительного "учебника поэзии", какой я читал – и для следующей книжки – постараюсь сделать нечто в назидание и отдать нашим современникам. Между прочим, следующее: рад задать Вам несколько вопросов, чего можно и чего нельзя, для руководства.
Ах, дорогой Роман Борисович, как я рад, что Вам нравится книга И. В. И еще как чудно Вы написали. И как благодарен Вам. Видите ли, раз Вы так ее оценили, то скажу Вам откровенно, я считаю себя несравнимо ниже ее. И в стихах тоже. Супружество тут ни при чем. Другим говорить это трудно – скажут, подбашмачный муж. Но Вы поймете. Она яркий талант. Я более-менее эпигон, хотя и получше множества других. Вы оттого и оценили "Оставь надежду", потому что Вы сами такой же породы и природы – щедрость, яркость, размах. До сих пор жалею, что паршиво написал о "Коне Рыжем", главное, не привел выписок. Как камергер играет на рояле в эмигрантском доме – былую русскую жизнь, например. И не объяснил "читающей публике", как это волшебно сделано, и притом на одном вдохновении, без капельки поту. Тоже, если не сдохну, должен как-нибудь о Вас по-настоящему написать.
Конечно, "огромное русское мерси" Вам обоим и за посылку и за ледерплякс. Если будете собирать новую посылку (пишу, т.к. Вы спрашиваете), то, если можно, побольше чего-нибудь И. В., тряпок всяких. Она ведь женщина и так радуется всякой обновке, и так у ней их мало. Башмаков ей не посылайте. Но всякие платьица, пижамы, если попадутся, что-нибудь такое. Американские студенты шляются здесь в кофтах всех цветов радуги – если что такое, то очень идет, чтобы спать в них. Лоферы прекрасные. Синий костюм сел на меня как будто нарочно сшитый. Пальто "драп яркое" , увы, не годится, т.к. я едва-едва в него лезу, а длина выше колен. Так что пальто бы получил с признательностью любого цвета и материала, но пошире и подлиннее.
Благодарю Вас за все.
Ваш Г. И.
…Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница…
И. Анненский
Может быть, умру я в Ницце,
Может быть, умру в Париже,
Может быть, в моей стране.
Для чего же о странице
Неизбежной, черно-рыжей
Постоянно думать мне!В голубом дыханьи моря,
В ледяных стаканах пива
(Тех, что мы сейчас допьем) -
Пена счастья - волны горя,
Над могилами крапива,
Штора на окне твоем.Вот ее колышет воздух
И из комнаты уносит
Наше зыбкое тепло,
То, что растворится в звездах,
То, о чем никто не спросит,
То, что было и прошло.
Я люблю безнадежный покой,
В октябре хризантемы в цвету,
Огоньки за туманной рекой,
Догоревшей зари нищету,Тишину безымянных могил,
Все банальности "Песен без слов",
То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев.
Их лучше сунуть в разные концы дневника - а то в обоих Анненский
Еще раз Ваш Г. И.