О Набокове, даже и не конфиденциально. Я его не люблю. А Вашу рецензию (резковатую) не только помню, но и произносил ее (цитировал) жене, когда читал "Друг<ие> берега". Ну, конечно же, пошлятина - на мою ощупь, и не только пошлятина, но какая-то раздражающая пошлятина. У него - как всегда, бывают десять-пятнадцать прекраснейших страниц (читая кот<орые>, Вы думаете - как хорошо, если б вот все так шло - было бы прекрасно), но эти прекрасные страницы кончаются и начинаются снова - обезьяньи ужимки и прыжки - желанье обязательно публично стать раком - и эпатировать кого-то - всем чем можно и чем нельзя. Не люблю. И знаете еще что. Конечно, марксисты-критики наворочали о литературе всяческую навозную кучу, но в приложении к Набокову - именно к нему - совершенно необходимо сказать: "буржуазное" искусство. Вот так, как Лаппо-Данилевская. Все эти его "изыски" - именно буржуазные: мальчик из богатой гостиной. А я этого очень не люблю. И врет, конечно, - и бицепсы у него какие-то мощные (какие уж там, про таких пензенские мужики говорили - "соплей перешибешь" - простите столь не светское выражение). Вообще, я к этой прозе отношусь безо всякого восторга. И честно говорю: не мог читать его книги. Возьму, подержу, прочту стр. десять - и с резолюцией - "мне это не нужно, ни для чего" - откладываю. Прочел только - с насилием над собой - две книги (обе в деревне, летом): "Дар" в прошлом году, "Приглашение на казнь" (в деревне во Франции). Не могу, не моя пища. Кстати, мелочь. Не люблю и его стиль. Заметьте, у него неимоверное количество в прозе - дамских эпитетов - обворожительный, волшебный, пронзительный, восхитительный, и дамских выражений - "меня всегда бесит" и пр. О нем можно было бы написать интересную "критическую" статью. Но это работа. А мы больше бы - "собак разводить". Спасибо за лестные слова (Ваши и И. В.) о статье о Цветаевой. Мне думается, что статья ничего себе. Еленева ей была растрогана, потому что - "в ней настоящая Марина" - а она ее оч<ень> любила. М. б., она и права. Ах, Марина - непутевая была покойница и бешеная... но тем и хороша. Хочу написать теперь об Эренбурге (за всю работу в НЖ - уже больше двух лет - о Цвет<аевой> написал первую статью; видите, неопровержимое подтверждение, что - "собак разводить"). Да и то меня друзья ругают, говорят, что стыд и позор - ничего не пишу. Дела, дела - загрызли... И все хочется дышать, а не писать" идти куда-нибудь (все равно куда), а не сидеть за письменным столом, молчать и не думать (а иногда и думать) - а не читать, вообще - быть, а не существовать. А быть трудно в наши дни и в нашем положении.
Ну, конец, крепко жму Вашу руку.
Цалую ручки Ир. Вл.
Ваш Роман Гуль
41. Роман Гуль - Ирине Одоевцевой. 31 июля 1954. <Нью-Йорк>.
31 июля 1954
Дорогая Ирина Владимировна, простите меня, старого дурака, старого олуха, грешен, виноват перед Вами. Виноват оттого, что стояла у меня Ваша книга слишком долго до того, чтоб стать прочтенной. А все потому, что "собак разводить", что "не люблю самый процесс чтенья, с детства". Но что же произошло? А произошло нечто потрясающее. Я взял в руки Вашу книгу ("Оставь надежду") в деревне, открыл и... и потерял себя, дорогая Ирина Владимировна, я не мог от нее оторваться, хватали ее попеременно, то я, то жена. Я прочел ее с таким наслаждением, с каким я уже давно не читал ничего. Простите меня, если я скажу архи-глупость и архи-бестактность - я не только потрясен этой книгой, но я и поражен. Как могли Вы написать такую книгу - т. е. - поднять такую сугубо советскую (и в то же время мировую) тему. Я люблю "Даркнесс ат нун" Кестлера, я помню впечатление, произведенное на меня ей. Это впечатление было похоже на то, что было со мной после "Оставь", но в Вашей книге многое - лучше, чем у Кестлера, потому что Вы русская. Ах, какая изумительная, какая верная и какая беспощадно-прекрасная книга! И какая талантливая... Только невероятной нечуткостью и непониманием самой сути сегодняшней главной темы мира можно объяснить, что Ваша книга на иностранных языках не имеет того - БОЛЬШОГО - успеха, которого она заслуживает. Я мог бы Вам многое писать и писать по поводу Вашей книги, но давайте я войду в берега. Одним словом, цалую Ваши ручки - нет, не ручки, конечно, это я раньше целовал Ваши ручки, а теперь - руки, конечно. "И я который раз подряд цалую...", нет, не кольца, нет, а именно руки, написавшие "Оставь". Спасибо Вам. Знаете, если б Вашу книгу написали X, У, или Ц. Если бы ее написал Бунин, она б его прославила на мир. О его "прозрении" было бы написано черт знает сколько всяческих статей. Ведь Вам (если б мы все были и не ленивы и любопытны) надо бы было дать всеэмигрантскую пенсию, обставить Вас подобающе - и установить очередь из несознательных граждан, которых надо бы было каждый день гнать к Вам, чтоб они, остолопы, Вас благодарили. Для порядка очереди надо бы было найти к<акого>-н<ибудь> бывшего квартального надзирателя из старой эмиграции, или еще лучше - милицейского из новой. Я считаю Вашу книгу - событием (настоящим!) в нашей эмигрантской и вообще в русской литературе, ей придется долго жить, ее будут долго и очень долго читать, если, конечно, мир не покроется голубым дымком от водородных бомб...
К делу. Я говорил с Юрасовым. Сказал ему: - я прочел, но ведь это не хорошая, как Вы говорили, а потрясающая книга. Он говорит, да. Я тоже считаю, я хочу кончить рецензию тем, что вот, мол, новым эмигрантам надо учиться, как писать о сов<етской> России. Но я думаю, что он не поднимет рецензию о Вашей книге, как надо. Я буду за этим следить. И я все сделаю для того, чтобы мы по достоинству оценили Вашу книгу. Будьте спокойны. Сейчас на экземпляр, кот<орый> у меня, - очередь. Рвут на части. Я делаю Вам невероятную рекламу повсюду, трублю везде. Вот сегодня ее прочла советская одна наша знакомая, потрясена, но не понимает - как Вы могли дать такую верную (до мельчайших деталей) и такую глубокую картину Сов<етской> Сути? Расспрашивала о Вас, у нее как раз судьба была немного похожа на Верину, в том смысле, что она имела отношение к искусству, но была вышиблена из-за происхождения. Она говорит тоже - что Вера и все ее окружение - и вся ее судьба - сделаны изумительно. Я пишу очень отрывочно. Это от волнения. Это хорошо, что мм еще умеем волноваться "бесплатно". Вот что хочу сказать. Знаете, что мне нравится помимо всего в книге? Она очень женственна. Во всей своей музыке женственна, и это придает ей большую настоящую прелесть. Когда пишет дама в штанах (не называю наших маститых дам по именам), это нехорошо, потому что у них "мужской" голос. Но у Вас - вся повадка настоящей женственности, и несмотря на все эти большие (по-настоящему, у Вас даже ведь есть подлинные исполнившиеся пророчества в книге! да, да) темы, которые Вы берете и разрешаете, - они окружены музыкой женственности, идущей гл<авным> образом от образа Веры и от всего Вашего изумительного стиля.
Но постойте, я скажу, что мне не понравилось. Во-первых, зачем Вы взяли Маринину фразу о Пастернаке и приложили ее к Штрому. Это фальшиво потому, что Пастернак действительно похож "и на коня". Это было тонко сказано, но Штром не может быть похож "и на коня". Это неверно. К тому ж литературная> публика знает это выражение Марины. Потом в нескольких местах - "блуза" вместо гимнастерки, это по-дамски, жаль, у Вас же есть гимнастерка, и ее надо было оставить везде. Вот и все. Больше ничего. Немного, правда? Но зато сколько - превосходных мелочей. Как чудно сказала несколько слов - Петровская за кулисами. А этот шофер Волкова. В двух местах о нем два штриха - но эти штрихи дают "всю сегодняшнюю Россию" во всем ее нигилистическо-приятном ужасе и жути. Да не могу даже сказать, сколько у Вас хорошего и восхитительного.
Я написал скрипт о Вашей книге для "Освобождения", он ушел уже отсюда. Но в редакции его так "поправили", что мне стыдно Вам послать даже этот текст. Все изуродовано. Но хорошо, что передадут о Вас, что Вы тогда-то и тогда-то ушли за Запад, что Вы написали то-то и то-то. М. 6., кто-нибудь и услышит.
Далее. Олечка (это жена) говорила мне по телефону из деревни, что она выслала Вам ДВОЙНУЮ порцию витаминов Б Ледерплекс. Это наш дар писателю от читателей, чтоб подкрепить писателя, чтоб он писал еще для нас. Потом, я Вас ругал как. Почему Вы не дали этот роман НЖ? Почему? Мы б его печатали с наслаждением. Ведь все, что у нас было напечатано, все хуже Вашего романа. Ваш роман был бы нашим украшением. Не понимаю. А что Вы написали сейчас? М. б., дадите отрывки? Г. В. писал, что 500 стр., это, конечно, для нас невозможно. Но отрывки. Я написал М. М. в деревню "восторг" от "Оставь" и сожаление, что роман прошел мимо нас.
Ну кончаю, устал, взволновали старика, а ему вредно волноваться, тем более так прекрасно волноваться и искренно. Скажите Г. В., что стихи - на днях высылаю (корректуру). Только не задержите, Георгий Влад. Статью жду - и не задерживайте, а то "швед русский колет рубит режет" - еще напор и усе будет переполнено. Посылку Вам сварганим - вторую. Пришла ли первая? И хорошо ли пришли витамины, из стеклянного флакона жена их высыпала в мешочек,не разорвал их Мендес-Франс, которого я проклинаю, как Фирл., я просто заболел индо-китайски.<...>
42. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 3 августа 1954. Париж.
3-го августа 1954 г.
Милый, милый ангел Гуль,
Марина Цветаева была права - "с ангелами я бы сумела", и вот я "сумела", т. е., вернее, Вы сумели, понять "Надежду" оттого, что Вы ангел.
Вы написали мне все то, что я так давно - напрасно - ждала. Все похвалы, до Вашего письма - только "шелуха непонимания, глухонемое мычание". Перелет, недолет.
Но Вы поняли "по-ангельски". Я ведь большой специалист в ангелах. Недаром первоначальное заглавие романа, который я сейчас пишу, было "Histoire d'Anges".
Я Вас не благодарю за Ваше письмо. За "такое" благодарить нельзя.
Читая его, я вдруг почувствовала что-то похожее слегка на "остановись мгновение...", чего я, кажется, никогда еще, никогда не испытывала - значит я жила и писала не напрасно. Оправдание и награда, переходящая в нереально-иррациональное "торжество, в Рождество, в вечный праздник на Божьем свете".
Но я все же благодарю Вас за желание протрубить о "Надежде". А как же ангелу иначе, как не трубить? Протрубите, чтобы даже глухие услышали. Я верю, что Вам это удастся.
Я не жаловалась. Но если бы Вы знали, как мне было больно, как меня душило непонимание, глухота и слепота, окружающая меня. До чего тяжело.
Все эти полу-успехи и полу-осуждения, эти "очень интересная, мастерски написанная книга" и прочая чушь.
Я верю, что Вы сумеете открыть "Надежде" дверь к настоящему успеху - и не только русскому. И за это я Вам наперед бесконечно благодарна.
Кончаю. Сейчас мне трудно писать от слишком большой радости. Вы уж меня простите как автор ея.
Ирина Одоевцева.
Я напишу Вам еще завтра или послезавтра.
* Поблагодарите и поцелуйте от меня жену ангела - за витамины, за посылку и за все - и, пожалуйста, оба не меняйтесь ко мне.
<На отдельной стр. - рукой Г. И.:>
Кланяюсь, благодарю за ВСЕ, подробное письмо следует. Ваш всегда
Г.И.
43. Роман Гуль - Георгию Иванову. 4 августа 1954. <Нью-Йорк>.
4 августа 1954
Г. В. Иванову
Дорогой Георгий Владимирович,
Посылаю корректуру, как обещано, но очень прошу вернуть со всем возможной быстротой. Нужно для верстки. Предложил бы Вам закончить стихотворением "Распыленный миллионом...", а "Камбалу" уже вонзите, где ей быть надлежит. Очень жду статью. Получили ли посылку с одеждой, витамины (по воздуху) и мое письмо Ирине Владимировне? С 6-го по 23-е я вновь буду в деревне, но писать можно и на редакцию. Для быстроты прилагаю международные купоны.
Приветствую Вас обоих.
Искренне Ваш
<Роман Гуль>