Мы подошли к двум полевым кухням, из которых тянулся дымок. Первым, кто пришел, повар предложил доставать котелки. Он был совсем не плох: готовил так, что претензий ни у кого не возникало. Единственной странностью его стряпни было то, что все блюда без исключения повар приправлял одним и тем же густым мучным соусом. Я присоединился к Гальсу и Ленсену; мы направлялись к грузовикам, неся дымящиеся котелки с едой. Неожиданно воздух разорвали звуки близких разрывов. Мы на мгновение остановились и прислушались. Кажется, и все другие тоже замерли, прислушиваясь к тому, что происходит. Снова послышались взрывы. Мы, сами того не осознавая, ускорили шаг.
- Что там такое? - спросил Ленсен старого солдата, который забирался в грузовик.
- Пушки, ребята. Приближаемся, - сказал он. Это мы угадали и без него, но нам нужно было подтверждение.
- Ага, - сказал Гальс. - Пойду возьму пистолет.
Лично я не воспринял все происходящее всерьез. Раздалось еще несколько взрывов.
Раздался сигнал. Мы вернулись к грузовикам, и вскоре конвой отправился в путь. Час спустя, когда подъехали к вершине холма, орудия стреляли где-то совсем близко. Каждый разрыв в буквальном смысле слова сотрясал воздух. Водители стали резко тормозить, грузовики заносило. Я открыл дверь. Сзади на большой скорости ехал "Фольксваген", через открытую дверцу машины лейтенант кричал:
- Вперед, не останавливайтесь! А ты… помоги этому идиоту вытащить машину, он загнал ее в канаву.
Я выпрыгнул из кабины и присоединился к группе солдат, которые пытались вытащить на дорогу "Опель-Блиц". Снова началась стрельба. Казалось, стреляют совсем рядом, где-то на севере. Медленно, с большим трудом "Опель" вылез из снега, и конвой снова отправился в путь. Мы ехали по покрытой лесом гористой местности. По-прежнему раздавались глухие звуки взрывов. Неожиданно шедшие во главе колонны грузовики снова остановились. Выскочившие из машин солдаты бежали во главу конвоя. Что там произошло?
Лейтенант, который не так давно ехал в "Фольксвагене", тоже бежал вперед, собирая по дороге солдат. Захватив маузеры, мы побежали со всех ног и вскоре добрались до начала колонны. Большой грузовик командира группы, как нарочно, врезался в сугроб на краю дороги.
- Впереди партизаны, - прокричал фельдфебель. - Прячутся. - Он указал налево.
Не слишком понимая, что происходит, я последовал за сержантом, который во главе нашей группы, насчитывавшей пятнадцать солдат, бросился по заснеженному склону. Поднявшись, я увидел несколько темных фигур, двигавшихся под прямым углом к нам. Русские, кажется, передвигались так же медленно, как и мы. Мороз и тяжелые шинели мешали превратить нам все происходящее в некое подобие вестернов или американских фильмов "о войне". От холода все, казалось, застыло: радость, печаль, смелость и страх.
Опустив, как и остальные, голову, я двигался вперед, больше думая о том, как бы не застрять в снегу, чем о встрече с врагом. Партизаны были еще слишком далеко, и как следует разглядеть их не представлялось возможным. Я подумал: наверное, они, как и мы, передвигаются большими шагами, чтобы не утонуть в сугробах.
- Выройте себе окопы, - приказал фельдфебель, понизив голос, как будто противник мог нас слышать.
Лопатки с собой у меня не было, но рукоятью винтовки я выкопал небольшую ямку. Укрывшись в таком ненадежном убежище, я смог наблюдать за противником. Численность партизан, появившихся из противоположного леса, поразила меня: да сколько их здесь! В лесу, через ветви деревьев, стоявших зимой без листьев, были различимы многочисленные фигуры. Они напоминали муравьев, пробирающихся через высокую траву с севера на юг. Поскольку мы-то ехали с востока на запад, я не мог понять, что у них на уме. Может, они пытаются окружить нас?
Наши войска установили мощную батарею на ближайшем склоне, расположенном ярдах в двадцати от нас. Я не понял, почему до сих пор не началась перестрелка. Противник стал пересекать дорогу, лежавшую от нас в двухстах метрах. Звук крупнокалиберных пушек, доносившийся с севера, стал громче, а непосредственно напротив нас на огонь, кажется, начали отвечать огнем. Холод брал свое: у меня закоченели руки и ноги. Я не понимал происходящего, но оставался совершенно спокоен.
Отряд русских пересек дорогу, не побеспокоив нас. Их численность втрое, а то и вчетверо превосходила нашу. Наш конвой состоял из ста грузовиков, ста вооруженных шоферов и шестидесяти человек сопровождения, единственной задачей которых была защита грузов. Сопровождали колонну десять офицеров и фельдфебелей, врач и два его помощника.
От каждого взрыва образовывались облачка пропитанного порохом снега. С покрытого деревьями холма поднимались облака дыма. Заговорил справа от меня автомат, но вскоре замолк.
Вместо того чтобы зарыться поглубже в окопе, я, как дурак, высунул голову. Фигуры партизан окутали белые облачка. Трещали выстрелы, русские отвечали тем же.
Автоматные очереди раздавались теперь с разных сторон. Солдаты повсюду стреляли из маузеров. Темные фигуры русских двигались перебежками. Кто-то из них падал и оставался лежать неподвижно. По-прежнему ярко светило солнце. Казалось, все, что происходит, совершенно несерьезно. То здесь, то там в воздухе свистели пули. От шума я оглох. Реагировал на все происходящее медленно и поэтому до сих пор ни разу не сделал ни одного выстрела.
Справа раздался чей-то крик. Стрельба почти не прекращалась. Партизаны со всех ног бежали к укрытиям. К ним приближались непрерывно стрелявшие танки.
Несколько пуль угодили в снег прямо передо мной; я открыл беспорядочный огонь, как и остальные. Появилось еще семь или восемь танков; они повели наступление на партизан. Все действо продолжалось минут двадцать; я истратил около дюжины патронов.
Через некоторое время вернулись наши танки и бронированные машины. На трех из них везли пленников, группами по пятнадцать человек. Все они выглядели не лучшим образом. Три немецких солдата при помощи товарищей вылезли из грузовиков. Один из них, казалось, был почти без сознания, лица двух других исказила болезненная гримаса. В кузове одного из танков лежало три раненых русских и два немца; один из них издавал стоны. На небольшом расстоянии, облокотившись о сугроб, нам подавал какие-то знаки немецкий солдат с залитым кровью лицом.
- Дорога свободна, - объявил офицер. - Можете ехать.
Мы помогли отправить раненых в полевой госпиталь. Я вернулся в "Рено". Мимо прошел Ленсен, покачивая головой.
- Видал? - спросил он.
- Да. Не знаешь, кого-нибудь убили?
- Конечно.
Конвой снова отправился в путь. Мысль о смерти причиняла мне беспокойсво; я как-то сразу испугался. Поблекло сияние солнца, мороз стал невыносимым. По обеим сторонам дороги лежали тела в длинных коричневых шинелях. Один из них, когда мы проезжали, начал жестикулировать.
- Эй, - ткнул я в бок водителя. - Там раненый, он нам машет.
- Бедняга. Надеюсь, его люди о нем позаботятся. На войне всегда тяжело. Как знать, может, завтра придет и наша очередь.
- Да, но у нас же есть врач. Вдруг он ему чем-то поможет.
- Тебе легко говорить. У нас и так два грузовика с ранеными, так что доктору есть чем заняться. Не принимай все так близко к сердцу, мой тебе совет. Ты еще и не такого насмотришься.
- Я и так уже видел достаточно.
- Да и я тоже, - сказал он. - Я видал свое колено. Осколком оторвало коленную чашечку. Думал, меня пошлют домой. Как бы не так: впихнули в подразделение водителей, вместе со стариками, мальчишками и немощными. Дело нешуточное: рана чертовски болит, к тому же приходится несколько часов ждать, пока дадут морфий.
Он начал рассказывать про свое участие в боях на территории Польши. В то время он числился в Шестой армии, которая теперь сражалась под Сталинградом.
Наступала темнота. Конвой и его сопровождение остановились у большой избы. Снегопад и ухабы не позволяли хирургу проводить операции на ходу. От потери крови умерли двое русских, а остальные ждали помощи уже несколько часов.
Я уже собирался было распахнуть дверь и побежать к полевой кухне, когда меня остановил шофер:
- Не слишком торопись, если, конечно, не хочешь провести ночь на карауле. Здесь сержант не ведет такой учет, как в казарме. Берет первых попавшихся солдат, дает им поручение, вот и все дела.
Так оно и оказалось. Вскоре мне пришлось выслушивать жалобы проголодавшегося Гальса:
- Вот невезуха! Меня снова поставили в эту ночь на караул. Что с нами будет, одному Богу известно. Мороз-то крепчает. Мы не выдержим.
Вновь стояла ясная ночь, термометр показывал двадцать два градуса ниже нуля.
Я поблагодарил шофера. Мы направились к полевой кухне, намереваясь сытно пообедать. Увидав нас, повар не смог удержаться от саркастического замечания:
- Что, проголодались?
Он уже снял с огня котлы и заменил их большими кастрюлями, в которых кипела вода.
- Ешьте, да побыстрее, - проговорил повар, опуская поварешку в наши котелки. - Хирург приказал приготовить ему кипятка. Он там занят с ранеными.
Мы даже не сняли рукавиц, зачерпывая ложками кашу. Появился лейтенант.
- Вода готова?
- Да, как раз, лейтенант. Уже закипела.
- Отлично. - Взгляд лейтенанта обратился к нам. - Вы двое, отнесите воду доктору. - Он указал на освещенную дверь одной из хат.
Мы закрыли котелки, в которых осталась недоеденной часть каши, и пристегнули их к ремням. Я осторожно, чтобы не пролить кипяток себе на ноги, взял одну кастрюлю и направился в импровизированную операционную.
Единственное преимущество этой избы заключалось в том, что там было тепло. Уже давно никто не чувствовал себя дома. Врач устроил перевязочную в большой комнате и занимался беднягой, распластавшимся на стоявшем в середине столе. Двое солдат держали пациента, который дергался от боли. Везде - на скамьях, на полу, на сундуках - лежали или сидели раненые. Ими занимались два помощника лекаря. На полу валялись окровавленные бинты.
В кастрюле с горячей водой две русские женщины мыли хирургические инструменты. Освещение комнаты оставляло желать лучшего. У операционного стола врач поставил большую керосиновую лампу крестьянина, а сам хозяин держал над головой хирурга еще одну лампу. Еще по одной лампе держали в руках лейтенант и сержант.
В углу комнаты, образованном большой печкой, плакал молодой русский. На вид ему было лет семнадцать, как и мне. Я поставил кастрюлю перед врачом, опустившим в нее толстый комок ваты, и замер на месте, не в силах отвести взгляд от раны, которой занимался доктор. Кожа вокруг нее, казалось, была порвана, все пропиталось кровью. Из огромной дыры, над которой какими-то ножницами с загнутыми концами орудовал врач, струилась алая кровь. В голове все поплыло, я почувствовал тошноту, но так и не смог отвести взгляда. Пациент дергал головой из стороны в сторону. Двое солдат крепко его держали. Кровь отлила у него от лица, по нему струился пот. Во рту у него был бинт. Наверное, его засунули раненому, чтобы тот не кричал. Это был солдат из броне колонны. Я не мог пошевелиться.
- Подержи его за ногу, - мягко обратился ко мне врач.
Я помедлил, потом дрожащими руками взялся за ногу и почувствовал, как у меня трясутся руки.
- Осторожно, - проронил доктор.
Я увидел, как скальпель еще глубже забрался в рану, почувствовал, как напрягаются и снова расслабляются мышцы ноги. Затем закрыл глаза. Я слышал звуки от хирургических инструментов и тяжелое дыхание пациента, который не переставал дергаться, несмотря на местную анестезию.
Затем я услышал звук пилы. Несколько минут спустя нога, которую я держал, стала тяжелее. Теперь ее удерживали только мои руки. Хирург только что ампутировал ее.
Несколько мгновений я оставался в таком странном положении, держа непомерную ношу, и готов был упасть в обморок. Наконец, положил ее на кипу бинтов позади стола. Никогда, даже если мне суждено прожить сто лет, я не забуду эту ногу.
Моему шоферу удалось сбежать, и я ожидал, пока меня перестанут замечать, чтобы тоже испариться. Но к несчастью, до самой поздней ночи удобный случай так и не подвернулся. Мне пришлось помогать в других операциях, которые были ничем не лучше ампутации. Был уже почти час ночи, когда я, наконец, растворил двойные двери избы.
Налетел морозный ветер; холод казался особенно невыносимым. Я помедлил, но при мысли о том, чтобы снова вернуться к раненым, мертвецам и рекам крови, я решил, что лучше уж мороз. Небо было ясное, светлое, казалось, воздух замер. Тени домов и грузовиков выделялись яркими блестками снега. Не было видно ни души.
Я отправился по деревне искать свой "Рено". Так можно уничтожить весь конвой, прежде чем кто-нибудь спохватится. Раскрылась дверь избы, из нее показалась чья-то закутанная фигура. Было видно, когда сверкнул маузер. Фигура сделала несколько неуверенных шагов по сугробам. Заметив меня, человек в шинели проговорил:
- Заходи. Моя очередь.
- Куда заходить?
- Греться Если, конечно, не хочешь сделать еще круг.
- Но я не в карауле. Помогал хирургу, а теперь иду спать.
- Ясно. А я спутал тебя с… - Он назвал какое-то имя.
- Говоришь, здесь можно погреться?
- Да, заходи. Это штаб караула. Мы меняемся через каждые пятнадцать-двадцать минут. Конечно, не выспишься, но хоть не мерзнуть два часа подряд.
- Да уж. Спасибо. Я зайду.
Я нажал тяжелую дверь и вошел. В очаге горел огонь. В пепле четверо солдат (среди них был и Гальс) жарили картошку и еще какие-то овощи. Кроме огня, другого света не было. Сразу за мной вошел еще один солдат, наверное, тот караульный, за которого меня приняли. Я разогрел то, что осталось в котелке, без аппетита поел и растянулся на полу перед очагом, чтобы поспать в лучших из всех возможных условий. Через каждые пятнадцать-двадцать минут караульный будил какого-нибудь беднягу, только что погрузившегося в сон. Крики недовольных своей участью время от времени меня будили. Было еще темно, когда просигналили подъем.
Мы медленно поднялись с пола, послужившего нам вместо постели. Уже давно нам не приходилось просыпаться, не испытывая при этом чувства холода. Молодая русская женщина вышла к нам из-за занавесок в углу комнаты. В руках у нее был кувшин, который она с улыбкой протянула нам. Горячее молоко. На секунду я забеспокоился, уж не отравлено ли оно, но Гальс, предпочитавший умереть на полный желудок, схватил котел и сделал добрый глоток. Мы передали молоко по кругу, затем Гальс усмехнулся, отдал его русской и расцеловал в обе щеки. Она зарделась. Мы раскланялись и ушли.
Едва выйдя наружу, мы будто попали под холодный душ. Началась перекличка. Всем раздали по чашке кофе. Как и в любое другое утро, нам понадобилось добрых полчаса, чтобы раскочегарить двигатели. Задолго до рассвета 19-я рота отправилась по блестящему льду проклятой советской шоссейной дороги имени Третьего Интернационала.
Несколько раз мне уступали дорогу конвоям, направлявшимся в тыл. Остановку на завтрак сделали в деревушке. Здесь мы узнали, что от Харькова нас отделяет не более тридцати пяти километров, и мы прибудем к месту назначения через два-три часа. Мы пытались представить, какие казармы ждут нас в Харькове.
- Как думаешь, что там будет? - спросил Ленсен. Водитель, с которым я ехал на протяжении всего путешествия, не слишком радовался.
- Надеюсь, мы там не слишком задержимся, - сказал он. - Иначе могут отправить на Волгу, это на них похоже. Лучше уж отправиться обратно, чем идти на восток.
- Если никто не захочет идти на восток, с русскими нам не покончить, - заметил кто-то.
- Точно, - послышался еще один голос.
- Я бы на твоем месте держал рот на замке, а не трубил повсюду о своих страхах, - добавил третий.
Примерно через полчаса мы вернулись на шоссе. Туман застлал горизонт, мороз стал еще сильнее. Мы ехали примерно час. Я прикрыл глаза и чуть не заснул. От движения грузовика голова моталась из стороны в сторону. Попытался устроиться поудобнее, облокотившись о дверь. Перед тем как закрыть глаза, окинул взглядом заснеженные окрестности. Небо покрылось серыми облаками; казалось, что оно наступало на землю. Со стороны близлежащего холма к нам приближались две черные точки. Наверное, патрульные самолеты. Я закрыл глаза.
Прошло несколько секунд, и тут над нами раздался шум двигателя, а затем последовала пулеметная очередь.
Что-то ударило о ветровое стекло. Я почувствовал сильный удар в голову. Грохот был такой, что казалось, наступил конец света. Наш "Рено" едва не врезался во впереди идущую машину, которая резко остановилась.
Ошалев, я раскрыл дверцу машины и вылез наружу. Идущий позади грузовик перевернулся, его колеса крутились в воздухе. Больше не было видно ничего, кроме всполохов пламени и дыма.
- Быстро! В укрытие!
По снегу, насколько хватало взгляда, бежали солдаты.
- Они палят по грузовикам, - крикнул кто-то. Я укрылся за огромным сугробом.
- Воздух! - рявкнул сержант, со всех ног бежавший по обочине.
Солдаты, укрывшиеся кое-как в снегу, нацелили свои пистолеты в небо.
Боже! Ведь мой маузер остался в "Рено" Я бросился к грузовику, но тут снова послышался рев самолета, и я с головой уткнулся в снег. Надо мной прошел ураган, неподалеку раздались взрывы.
Выглянув из своего укрытия, я увидел два самолета, скрывшиеся за отдаленными березовыми лесами. "Фольксваген" капитана, преодолевая ухабы, несся мимо конвоя. В полном беспорядке бежали солдаты.
Я поднялся. Авиация нанесла удар по грузовику со взрывчаткой. Он взорвался, на воздух взлетели грузовики, находившиеся впереди и сзади. На расстоянии шестидесяти метров все было покрыто сажей. От грузовиков осталась лишь сплошная черная масса, от которой исходил зловонный дым. Из дымного облака появился фельдфебель с солдатом; они вытаскивали окровавленное и почерневшее тело.
Мы, не размышляя, бросились помогать. Дым застилал мне глаза, я пытался различить силуэты людей. Мимо прошел кто-то, закашлялся и крикнул:
- Не стой как вкопанный. Здесь слишком опасно. Вот-вот взорвутся боеприпасы.
Я услышал шум мотора: дымовую завесу прорезал свет фар. Вдоль обочины ехал грузовик, за ним еще один, затем два… Конвой продолжал путь.
Несмотря на пожар, я почувствовал, что замерзаю. Решил вернуться в кабину "Рено", где хоть было более или менее тепло. Дым постепенно рассеивался, стала видна дорога; я увидел группу солдат, закутанных в шинели, собравшихся перед офицером.
- Вы двое, быстро сюда! - прокричал лейтенант. Мы подбежали.
- Ты, - обратился офицер ко мне. - Где твой пистолет?
- Там, лейтенант, за вами… в "Рено".
От страха у меня задрожал голос. Лейтенант был вне себя от гнева. Он, верно, решил, что я потерял оружие и придумал эту историю, чтобы скрыть правду. Он ринулся ко мне, напоминая в этот момент взбесившуюся овчарку.
- Выйти из строя! - рявкнул лейтенант. - Внимание.
Я выступил вперед и только взял под козырек, когда почувствовал мощнейший удар. Хотя я успел пригнуться, шапка слетела на снег, открыв мои грязные нечесаные волосы. Я ожидал следующего удара.