В этот период шпионско-диверсионная работа РОВСа на территории СССР была, по-видимому, прекращена.
О ней никто в кругах, близких к председателю РОВСа, больше не говорил, да и убогие внешние формы существования "штаба" свидетельствовали о том, что приток денежных средств из какого-то щедрого иностранного источника прекратился.
Среди членов РОВСа все чаще и чаще стали раздаваться голоса, что они обмануты и что грядущее и обещанное им "вождями" "падение большевиков" - мираж и бред выживших из ума и обанкротившихся политиканов.
Канцелярия РОВСа на улице Колизе опустела. Редко можно было теперь видеть там посетителей. Председатель Витковский подписывал несколько ничего не значащих бумаг, составляемых от нечего делать его секретарем полковником Мацылевым. Делопроизводитель Асмолов переписывал их на машинке, подметал пол и топил печи. От всего бывшего сумбурного "великолепия" ровсовского штаба остались три человека, дрожавшие за свой завтрашний день.
Лишь с началом войны, а затем и германской оккупации "счастье" на время улыбнулось этой доживавшей свои последние дни канцелярии. Старая запущенная квартира третьяковского дома на улице Колизе, построенного более 150 лет назад для семейных офицеров кавалерийских полков казненного революцией короля, оживилась.
Бытовая обстановка военного времени, продовольственные, квартирные, трудовые и служебные ограничения и ряд других обстоятельств, связанных с войной, вызвали необходимость для значительной части русских эмигрантов во Франции получения различных справок: об участии в войне 1914–1918 годов, о наличии офицерского чина, о наградах, прохождении военной службы в старой армии и т. д. Французское правительство в официозном порядке считалось с этими справками и признавало их юридическую силу. В канцелярию РОВСа бросились тысячи эмигрантов, никогда не состоявших в РОВСе. Захиревшая канцелярия ожила. В ее прихожей, комнатах и на лестнице ежедневно толпились сотни людей. Защелкали пишущие машинки, штат канцелярии временно был увеличен в несколько раз. За каждую выдаваемую письменную справку канцелярия взимала 20 франков. Дела ее пошли недурно.
Но "счастье" было недолговечно: наступили трагические для Франции дни. Париж был оккупирован гитлеровцами. "Эпоха процветания" ровсовской штабной канцелярии кончилась, а само существование РОВСа повисло в воздухе. На улице Колизе снова воцарились тишина и запустение.
Однако скоро выяснилось, что оккупационные власти, относясь в принципе очень холодно к РОВСу, который на своих знаменах имел лозунг деникинских времен "великой, единой, неделимой России", тем не менее сочли необходимым временно сохранить справочные функции этого учреждения и в свою очередь официозно признали имеющими юридическую силу все справки, выдаваемые ровсовской канцелярией. А так как с момента оккупации бытовая обстановка эмиграции еще более усложнилась, то на узкую и малолюдную улицу Колизе снова началось паломничество тысяч людей. В канцелярии снова появились помощники секретаря, переводчики, снова затрещали машинки, снова направо и налево раздавались квитанции в получении 20 франков за справку, на этот раз - на немецком языке.
Но и этот вторичный период "процветания" скоро кончился. Гитлеровцы напали на Советский Союз. РОВС со своим лозунгом "великой, единой, неделимой России" для них был явно "не ко двору". Генерала Витковского вызвали в гестапо и предложили сложить с себя полномочия председателя по мотивам "нездоровья", о чем он немедленно оповестил свое ближайшее окружение, а это последнее - ровсовские "массы". На пост председателя был назначен немощный и больной старец 76-летний генерал Бем. Печатный орган РОВСа журнал "Часовой", выходивший в эти годы в Бельгии, был по распоряжению гестапо закрыт: ведь он, как и весь РОВС, призывал к "свержению большевиков" во имя построения будущей "великой, единой, неделимой России", которая никак Гитлера не устраивала. Все справочные функции РОВСа перешли к созданному по указанию гестапо новому органу по надзору за эмиграцией и выяснению степени ее "благонадежности" - так называемому "жеребковскому комитету". Об этом - в одной из последующих глав.
Ровсовский штаб вновь захирел, на этот раз окончательно.
Шпионская и диверсионная работа на территории СССР, проводившаяся в 20-х и 30-х годах под дирижерской палочкой Кутепова и Миллера, не была их монополией. Незадолго до войны на этом "фронте" внезапно всплыла еще одна фигура, а именно генерал Туркул, о котором мне уже приходилось упоминать. Разоблачения в эмигрантской среде, произведенные в конце 30-х годов, выявили, что Туркул хотя и состоял членом РОВСа, но действовал совершенно отдельно от Кутепова и Миллера и получал материальные средства для своей "работы" из иного источника.
Личность генерала Туркула в своем роде примечательна, и на ней нельзя не остановиться. Происходил он из семьи, в жилах которой текла молдаванская кровь.
Войну 1914–1918 годов он начал прапорщиком, а закончил штабс-капитаном. По отзывам лиц, хорошо знавших его в тот период, он решительно ничем не выделялся из среды десятков тысяч подобных ему офицеров.
Дальнейшую его судьбу предопределило то обстоятельство, что к концу войны он оказался офицером пехотного полка, во главе которого стоял полковник (впоследствии генерал) Дроздовский.
В начале 1918 года Дроздовский во главе отряда добровольцев-офицеров двинулся из румынскою города Яссы, где было дислоцировано в последний период войны 1914–1918 годов подразделение, которым он командовал, на соединение с частями контрреволюционной "добровольческой армии", возглавлявшейся генералами Алексеевым и Корниловым и оперировавшей на Дону и Кубани. В этом походе, получившем впоследствии громкую известность в армиях Деникина и Врангеля как "поход Яссы - Дон" и окруженном "легендарной славой" среди белых офицеров, принял участие и штабс-капитан Туркул.
Вся его дальнейшая карьера в этот отрезок времени прошла в деникинской и врангелевской армиях. От ротного командира в отряде Дроздовского он быстро дошел до должности командира полка и чина полковника, а весною 1920 года в возрасте 28 лет был произведен Врангелем в генералы и вскоре назначен начальником дивизии, которая после смерти Дроздовского получила название Дроздовской.
Гражданская война создала Туркулу совершенно исключительную популярность среди белых офицеров.
Гигантского роста и богатырской силы, он импонировал им своей исключительной жестокостью по отношению к пленным коммунистам, своей неустрашимостью и хладнокровием в боевой обстановке и, наконец, особым "стилем" разговорной речи, пересыпанной улыбками и нецензурной руготней по каждому поводу и безо всякого повода. Пленных из советских воинских частей он любил допрашивать лично. После допроса он ударом кулака по лицу сбивал свою жертву с ног, а когда эта жертва поднималась с земли, приканчивал ее выстрелом из нагана.
После этого с той же улыбочкой и самыми отвратительными ругательствами он возвращался в занимаемый им и его штабом дом, заказывал яичницу с колбасой и слушал офицерские анекдоты. Число лично расстрелянных им после боя пленных часто измерялось за один вечер многими десятками. Быстро создалась легенда о его непобедимости, неуязвимости для пуль противника и какой-то сверхнепримиримости к большевикам.
Эту популярность Туркул сохранил и в Галлиполи, и в первые месяцы пребывания бывшей врангелевской армии на территории Болгарии. После роспуска белых "гарнизонов" он некоторое время еще оставался во главе дроздовцев, перешедших на собственное иждивение, но продолжавших держать связь со своим "штабом" и по-прежнему признававших свое начальство. В дальнейшем его популярность начала тускнеть. Когда у Врангеля окончательно иссякли средства на содержание полковых и дивизионных штабов, Туркул переехал из болгарского города Севлиево в Софию. Жена его поступила официанткой в одно из фешенебельных софийских кафе на бульваре Дундуков, а он торговал газетами водном из киосков в центре города. Так прошло семь или восемь лет.
В самом конце 20-х годов чета Туркулов с дочерью переехала в Париж. Здесь он пытался открыть частное торговое "дело" - бензоколонку, но "дело" это у него не пошло. Материальное его положение в тот период времени было очень плохим. Наступила жестокая нужда.
Нечем было платить за квартиру. Высшее "начальство" разрешило ему занять с семьей одну комнатку-мансарду в помещении Галлиполийского союза, который переехал б новое помещение на улице Фезандери и занял особняк, принадлежавший парижскому банкиру Лазару.
Особняк этот был хорошо известен среди белого офицерства как парижское "гарнизонное офицерское собрание".
Жена Туркула сняла в аренду в "собрании" буфет, но дела семьи шли плохо.
Сам Туркул ничего не делал. Буфет, арендованный его женой, еле сводил концы с концами. Число "клиентов" падало с каждым годом. Количество подписных обедов, банкетов и чаепитий резко уменьшилось по сравнению с 20-ми годами. Это был период очередной экономической депрессии и роста безработицы, в том числе и безработицы среди русских эмигрантов.
От былой популярности Туркула не осталось и следа.
От былой популярности Туркула не осталось и следа. Часто можно было слышать среди бывших его соратников диалоги вроде следующего:
- Ну, а как Туркул?
- Да никак… Ни черта не делает, целыми днями не вылезает из буфета, живет на средства жены, жрет по десять отбивных котлет в день и дует водку чуть ли не ведрами… Разжирел, опустился, а толку от него никакого…
В середине 30-х годов, однако, совершенно неожиданно и внезапно эта ситуация резко изменилась. Из Туркула для кого-то находившегося за кулисами вне сферы обозрения "публики" получился большой "толк"…
Туркул преобразился. Он переехал на собственную квартиру, начал устраивать приемы, шил костюмы один за другим. У мадам Туркул появились вечерние туалеты, меха и бриллианты. В квартире постоянно толпился кто-нибудь из бывших чинов его штаба и подчиненных.
Стол постоянно был заставлен дорогими закусками, винами, коньяками, ликерами. В "гарнизонном собрании" он появлялся не иначе как в сопровождении адъютантов из все тех же своих бывших подчиненных.
Одновременно русская эмиграция была оповещена через газеты, что генерал Туркул организует новое общество, точное название которого, длинное и замысловатое, я сейчас не помню. Что-то вроде Общества по изучению современного состояния России.
Новоявленные "изучатели" регулярно собирались в "гарнизонном собрании" для диспутов, докладов и лекций. Было их человек 40–50. В назначенный час Туркул со своими адъютантами, или, как их в шутку называли, "апостолами", подкатывал к особняку на улице Фезандери на автомобиле и открывал очередное собрание. "Изучение" России начиналось… После каждого сеанса этого "изучения" собравшиеся переходили в буфет, где стараниями мадам Туркул им приготовлялось обильное угощение с достаточным возлиянием. На недоуменные вопросы ровсовских начальников, бывших сослуживцев, репортеров и других лиц из его окружения, что все это означает, Туркул отвечал:
- Эмиграция должна быть в курсе всех дел, происходящих в России. Мы повышаем свою политическую квалификацию…
- Это все?
- Все.
Однако очень скоро и для правого, и для "левого" сектора эмиграции стало совершенно ясно, что это не только не все, но просто-напросто ширма, за которой кроется нечто совсем иное…
Внезапная и явная для всех перемена материального положения семьи Туркула, его странная политическая активность, создание весьма туманного по своим целям Общества по изучению России и, наконец, просочившиеся в военные круги слухи о вербовке им отдельных белых офицеров для каких-то таинственных поездок куда-то на Восток - все это не оставляло никакого сомнения в том, что Туркул вступил в связь с одной из иностранных разведок и что именно оттуда и потекли широким потоком средства и на отправку в СССР диверсантов, и на личную привольную жизнь самого Туркула, и на фиговый листок, которым эту диверсионную работу кто-то старался прикрыть, создавая вышеупомянутое анекдотическое Общество по изучению современного состояния России. Эти подозрения перешли в уверенность после того, как в газетах замелькали хроникерские заметки о панихидах по погибшим в СССР белым офицерам, которых за два-три месяца до того ежедневно видели в Париже на положении шоферов такси или чернорабочих и которые попались в сети иностранных разведок и выполнителя их воли Туркула. Почти все они были выловлены органами государственной безопасности СССР и приговорены к высшей мере наказания за шпионскую и диверсионную деятельность.
Редакция руководимой Милюковым газеты "Последние новости" предприняла по собственной инициативе секретное расследование деятельности Туркула. Следует еще раз заметить, что, несмотря на общность антисоветских настроений и в правом, и в "левом" секторе белой эмиграции, оба сектора настолько ненавидели друг друга, что милюковцы, конечно, не могли упустить удобного случая "утопить" воинствующих ровсовцев путем разоблачения туркуловской авантюры.
Прошло много месяцев с момента возобновления политической активности Туркула. Неожиданно на страницах газеты "Последние новости" появилась серия очерков-разоблачений под общим заголовком "Торговля человеческой кровью". Автором их был сотрудник "Последних новостей" некий Вакар, бывший царский офицер, целиком перекинувшийся в "левый" сектор белой эмиграции, но сохранивший некоторые связи в РОВСе и владевший довольно бойко пером.
В этих очерках деятельность Туркула была полностью раскрыта. Туркул поступил на службу одной из иностранных разведок и подрядился поставлять для этой разведки "верных людей" из числа своих бывших подчиненных. "Верные люди" вербовались им для нелегального перехода границ СССР и шпионской и диверсионной работы на территория Союза. Деньги он получал "сдельно" с каждой завербованной им "головы". "Голове" он давал лишь незначительную часть полученной суммы, а большую часть присваивал. "Головы" погибали одна за другой, но Туркула это мало трогало. На смену одним приходили другие.
Разоблачения "Последних новостей" произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Не говоря уже о сути дела, все были поражены еще и тем, что разоблачения эти сделались достоянием печати. Дело в том, что во Франции распространение в печати сведений, порочащих то или иное лицо и наносящих ему материальный и моральный ущерб, строго карается (так называемый "закон о диффамации", то есть о распространении не ложных, а соответствующих истине сведений). После опубликования этих разоблачений вся белая эмиграция была вправе ждать судебного процесса, который должен был бы начаться на основании упомянутого закона.
Правая газета "Возрождение" опубликовала письмо в редакцию самого Туркула, в котором он оповещал, что "оставляет за собою право привлечь к судебной ответственности редакцию "Последних новостей" за распространение сведений, порочащих его доброе имя…".
Однако никого он к судебной ответственности не привлек, своего "доброго имени" защищать не стал, а вместо этого начал укладывать чемоданы и готовиться к отъезду. Вскоре он переехал с семьей в Италию, куда, как правило, въезд простым смертным из русских эмигрантов был воспрещен. По-видимому, фашистское правительство Муссолини не относило Туркула к числу "простых смертных"…
Карьера Туркула закончилась. Навсегда ли? На это ответит время.
В канун войны в Париже были получены сведения, что он, не занимая никакой должности, живет в Италии широкой жизнью, вращается в "лучшем обществе", купил роскошную автомашину и, по всем данным, пожинает плоды той "работы", которую столь щедро оплачивал тайный иностранный источник.
Что делал Туркул во время войны - мне неизвестно.
Его скоро забыли, и больше до моего отъезда из Парижа я ничего о нем не слышал.
Мне уже приходилось упоминать, что правый сектор белой эмиграции составлял главный контингент постоянных читателей ежедневной газеты "Возрождение". Но у воинствующих элементов этого сектора, объединившихся в РОВСе, был и свой собственный орган печати - журнал "Часовой", выходивший два раза в месяц. "Часовой" возник в 1926 или 1927 году и просуществовал вплоть до 1941 года, когда он был закрыт по распоряжению гестапо. После четырехлетнего перерыва он снова стал выходить регулярно с той же программой и с тем же редактором, что и в довоенный период. Его основатель, издатель и бессменный редактор В. В. Орехов, белый офицер врангелевской армии, весьма заметная фигура в кругах, близких к РОВСу, и в самом РОВСе. "Часовой" пользовался большой популярностью среди зарубежного контрреволюционного офицерства. На это были свои причины.
Во-первых, в каждой его строке сквозил кастовый дух офицерского сословия старой армии.
Во-вторых, "Часовой" вбивал в голову своим читателям, что командный состав Красной Армии сплошь неучи и невежды и что белому офицерству предстоит в будущем почетная роль сменить их на всех командных постах армии "будущей России".
В-третьих, в этом журнале помещались исторические справки, воспоминания и документы, относящиеся к войне 1914–1918 годов и к еще более ранним временам.
Некоторым из них нельзя было отказать во вполне реальном историческом интересе.
В-четвертых, "Часовой" был, кажется, единственным печатным органом в зарубежье, который признавал растущую техническую мощь Красной Армии, даже и руководимой, но его терминологии, "неучами". Информация о Красной Армии, хотя и разбавленная только что отмеченными абсурдными высказываниями, была в некоторых своих разделах довольно точной и правдивой. Из номера в номер журнал твердил, что нельзя далее недооценивать мощь Красной Армии, как это делала вся остальная белоэмигрантская печать, и что рано или поздно эта мощь сделается очевидной для всех.
Наконец (и это, пожалуй, самая главная причина его популярности), "Часовой" все долгие годы своего существования играл на самых чувствительных струнах белоофицерской массы зарубежья: он звал ее в бой против Советской власти, заклинал эту массу быть готовой "выполнить долг перед родиной" и поселял в ней твердую уверенность, что близким и несомненным результатом этого "выполнения долга" будет свержение Советской власти и военная диктатура, при которой каждый бывший белый офицер займет подобающее ему место в армии с учетом, конечно, зарубежного стажа и с головокружительным продвижением в чинах.
В середине 30-х годов В. В. Орехов объявил на страницах своего журнала, что ему удалось тайно связаться с "красным командиром", занимающим ответственный пост в Красной Армии, и что в ближайших номерах журнала будут систематически помещаться письма этого командира. "Письма красного командира" действительно появились на страницах "Часового". В них "красный командир" называл белых офицеров "братьями" и заверял их, что близок час, когда в Красной Армии произойдет взрыв и когда красные и белые командиры сольются в одном мощном антисоветском потоке.