Но есть ли уверенность в том, что будущий историк, как былинный Старчище-пилигримище, не подойдет к зарубежному гусляру, не выбьет из его рук гусли и не скажет ему грозным голосом словами былины:
А тебе, гусляру,
Не велика честь
Тешить гуслями
Царство подводное!
Послужи теперь
Песней Новугороду!..
Такой уверенности у автора настоящих воспоминаний нет. Полагаю, что нет ее и у читателя.
XIV. "Странная война". Оккупация
В конце лета 1938 года политическая атмосфера в Европе сгустилась до предельной степени. В памятные мюнхенские дни западные "союзники" предали Чехословакию, отдав ее на растерзание Гитлеру. Через несколько месяцев после этого последовала оккупация Чехословакии.
Для "русского Парижа" стало ясно, что Европе не миновать военной грозы, но ни один человек в нем не предполагал, что самые страшные громовые удары раздадутся на Востоке.
3 сентября 1939 года Франция и Англия объявили Германии войну в ответ на ее нападение на Польшу.
У французов она получила название "странная война".
Шестимиллионная французская армия заняла оборонительные рубежи на бельгийской, германской и итальянской границах и, если не считать местных разведывательных операций микроскопического масштаба, не сделала в течение первых восьми месяцев ни одного выстрела.
Германия, разделавшись с Польшей, - тоже.
Париж погрузился во тьму и опустел. Ждали воздушных налетов. Их не было. Но все фонари на улицах были погашены, окна - затемнены. При входе в каждый дом был прилеплен бумажный плакат с надписью: Abri (убежище).
Тотальная мобилизация охватила всех мужчин до 48-летнего возраста. Все, кто не был мобилизован и имел материальную возможность, покинули Париж. Некоторые категории населения были эвакуированы в глубь страны за счет правительства. Легковые и грузовые машины реквизированы. Из иностранцев в городе остались только дипломаты и люди, которым ехать было некуда, в их числе, за редкими исключениями, все население "русского Парижа". Немногочисленное "второе поколение" русской эмиграции было насильственно включено во французские военные контингенты.
Старшие возрасты вплоть до 48-летнего на основании закона об "апатридах", о котором я говорил в одной из предыдущих глав, были предназначены для новых французских военных формирований, главным образом тылового профиля. Реализация этой меры была перенесена на весну 1940 года, но фактическое ее осуществление не состоялось вследствие неожиданного финала "странной войны".
Начиная с 10 мая 1940 года - даты вторжения германских армий в Бельгию и Голландию - война перестала быть "странной".
В сорок четыре дня все было кончено.
Шестимиллионная французская армия, не оказав в основной своей массе сколько-нибудь серьезного сопротивления, сдалась на милость победителя. Занимавшие "неприступную" "линию Мажино" два миллиона французских солдат сложили оружие, остававшееся в течение всех предыдущих месяцев войны почти без употребления.
14 июня 1940 года немцы вступили в Париж. Через несколько дней после этого Франция капитулировала.
В последние два дня перед вступлением германских войск в столицу Франции население "русского Парижа" попряталось по своим норам. Выходить на улицу стало опасно: объятые ужасом жители французской столицы, устремившиеся в количестве нескольких миллионов человек к южным парижским заставам, были охвачены шпиономанией. Появление на улице иностранца было равносильно поднесению зажженной спички к бочке с порохом.
Французская буржуазия привыкла считать, что во всех несчастьях, постигающих ее самое и всю "прекрасную Францию" в целом, всегда виноваты "поганые иностранцы". А такого по своим размерам несчастья, как события лета 1940 года, Франция еще не знала за все свое тысячелетнее существование.
После этого станет понятным, как могли себя чувствовать иностранцы.
В эти дни французская буржуазия вспоминала то, о чем ей не следовало бы забывать все предыдущие 25 лет, а именно что в первую мировую войну Франция была спасена русскою кровью и что в будущем без помощи Советского Союза, дружественного Франции, ее существование всегда будет непрочным.
Двадцать пять лет подряд Советский Союз был для французской буржуазии ненавистным "русским медведем", лишившим ее дивидендов по русским облигациям и акциям. Она пренебрегла дружбой страны, спасшей ее и всю Францию от кайзеровского порабощения, ненавидела ее и осыпала проклятиями. Нужны были невероятные страдания и унижения всего французского народа, чтобы эта буржуазия опомнилась.
Из произведений художественной и мемуарной литературы, посвященной описанию Парижа и Франции тех дней, советский читатель уже знает, что в тот момент взоры всех 40 миллионов французов и француженок обратились на Восток.
В те дни весь "русский Париж" облетели переделанные каким-то досужим эмигрантским поэтом строфы лермонтовского "Бородина". Они были на устах, кажется, у всех без исключения русских эмигрантов и с иронией и убийственной верностью передавали мысли и чувства нескольких десятков миллионов французов и француженок: Мы долго молча отступали.
Мы долго молча отступали.
Дошли до Марны. "Чуда" ждали.
Но бомбы сыпались с небес:
России нет - и нет чудес…
Шумный, бурлящий и кипящий в мирное время Париж обезлюдел. В городе осталась, может быть, одна десятая часть его населения. Улицы опустели. В подворотнях робко жались и перешептывались консьержки. Небо было затянуто густыми черными облаками: горели хранилища нефти и бензина.
Утром 14 июня на улицах французской столицы появились зелено-голубые мундиры офицеров и солдат гитлеровского вермахта.
Я жил в то время на улице де ля Кавалери, в двух минутах ходьбы от Марсова поля, на одном конце которого был расположен выстроенный еще при Наполеоне военный городок и Французская военная академия, на другом - подпирающая небо знаменитая Эйфелева башня.
Около входа в академию медленно расхаживал германский часовой. Громадный сквер, занимающий все Марсово поле, был совершенно пуст. На шпиле Эйфелевой башни развевался флаг со свастикой.
К полудню началось вхождение в Париж главных сил наступающей гитлеровской армии. Оно продолжалось до вечера.
Население "русского Парижа" высыпало на улицы.
Оно не чувствовало себя в опасности и видело в гитлеровской армии, разгромившей Францию в 44 дня, свою "избавительницу".
Русские белоэмигранты никогда не любили Францию.
Она, как это читатель знает из предыдущих глав, была и осталась для них чужой страной, к ее судьбе они относились совершенно безразлично. Более того, большинство встретило молниеносный ее разгром с нескрываемым злорадством.
Эта на первый взгляд совершенно нелепая и непонятная для стороннего наблюдателя психология имела в действительности некоторые причины, заключавшиеся в том невыносимом положении подавляющего большинства русской эмиграции, о котором я говорил в предыдущих главах.
Причины, но не оправдание, тем более что внешние формы проявления этого злорадства порою переступали все пределы допустимого…
Оказавшись в бедственном положении, они винили во всех своих горестях и невзгодах прежде всего тот новый строй, установившийся у них на родине, который лишил их былых богатств и привилегий. Но бедствия и невзгоды они испытывали уже не на родине, а в чужой для них Франции. Свое негодование по этому поводу они распространяли на всех французов, не умея, да и не желая различить трудовой народ от господствующих классов. Этим, разумеется, они никак не могли завоевать симпатии французов, тем более что во Францию они нахлынули незваные, непрошеные трудовым народом этой страны.
Покинув свою собственную родину, эти эмигранты не обрели новой и не хотели понимать, что отнюдь не заслуживают того уважения, на которое претендовали без всяких к тому оснований: ведь в любом обществе вполне закономерно сторонятся (чтобы не сказать хуже) тех людей, которые пренебрегли своей родиной - какая бы она ни была! - и не стесняются всячески ее поносить, как это делали белоэмигранты.
Появление во Франции войск германского вермахта возбудило в "русском Париже" не только злорадство, но и совершенно бредовые фантазии. Воспаленное воображение рисовало заманчивые картины: гитлеровцы без помощи русских эмигрантов, конечно, не обойдутся… Они раздадут им ответственные посты по управлению французскими делами…
Звериного оскала фашизма "русский Париж" не разглядел. Гитлеровского "Майн кампф" там не читали.
Будущего нападения фашистской Германии на их родину никто не предвидел…
Шли недели и месяцы, но никакой раздачи ответственных постов эмигрантам не последовало.
Правда, начался прием русских в германские вспомогательные организации, обслуживавшие вермахт, и в гражданские учреждения. Но это было предложение работы исключительно на самых низших ступенях служебной лестницы германской оккупационной машины. Тем не менее для нескольких тысяч человек из населения "русского Парижа" эта работа была действительно избавлением от вполне реальной угрозы голодной смерти, так как вместе с военным разгромом Франции всю хозяйственную, торговую и промышленную жизнь страны охватил паралич.
Десятки тысяч эмигрантов остались без всяких средств к существованию. Только безработных русских шоферов в Париже было больше тысячи. Ни у кого из них не было никаких запасов - ни денежных, ни продовольственных, ни вещевых. Продавать и разбазаривать было нечего.
Многие тысячи их бросились в "Arbeitsamt", впервые же дни приступивший к найму чернорабочих для отправки в Германию. Громадные залы реквизированного оккупантами дворца на набережной д'Орсэй со штофными обоями, узорчатыми дверями и позолоченными потолками наполнились толпами безработных иммигрантов - русских, марокканцев, алжирцев, индокитайцев. Французы туда не шли.
На улице Оливье де Серр, в самом центре 15-го, "русского" городского округа, новоявленный "фюрер" русской эмиграции во Франции "светлейший князь" Горчаков со своей стороны тоже открыл бюро по найму рабочих для отправки их на германские фабрики и заводы. В течение очень короткого срока в Париже не осталось ни одного русского безработного.
Шли месяцы. Гитлеровцы прилагали все усилия, чтобы наладить экономику Франции и поставить ее себе на службу. К Франции была применена политика "ухаживания". Никто во всем мире не понимал, что это означает.
Знали об этом только сам Гитлер и его ближайшее окружение. Гитлеровский план нападения на Советский Союз - "план Барбароссы" - был уже готов. Нужно было обеспечить тыл на Западе, чтобы ринуться весною на Восток.
К осени 1940 года парижская жизнь во многом изменилась по сравнению с июньскими днями. Несколько миллионов парижан вернулись в родной город. Перемирие было давным-давно заключено, французские вооруженные силы - распущены. Гражданское управление перешло в руки престарелого маршала Петена, с первых же дней взявшего на себя роль гитлеровского лакея. Столицей Франции стал город-курорт Виши. Юг и юго-запад страны остались неоккупированными. Из Лондона подавал по радио свой голос французский генерал де Голль, обещавший французам вернуть Францию такой, какой она была до 1 сентября 1939 года. Французские "деловые люди" слушали, перешептывались, надеялись, что кто-то их спасет, а тем временем потихоньку… торговали с оккупантами: les affaires sont les affaires (дела остаются делами).
Париж покрылся сетью комиссионных магазинов, в которые вконец разорившиеся обыватели и рантье относили картины Клода Моне и Коро, золотые табакерки, бронзу, фарфор, гобелены, старинное оружие и серебро, редкие книги, стильную мебель. Все это в большей своей части уплывало в Германию, в меньшей - попадало в руки новоявленных миллионеров, в несколько недель разбогатевших на поставках различных материалов для армии своего противника и векового врага.
Пусть гитлеровский сапог давит "прекрасную Францию", ведь "дела остаются делами"!
Представители крупной буржуазии шли еще дальше.
Мне пришлось услышать в годы оккупации из уст одного крупнейшего французского промышленника следующее:
- Пусть лучше Гитлер, чем эта дрянь (при этом он показал рукою на сновавший по улице рабочий люд).
Это высказывание не было единственным, и уста, его произнесшие, не были одинокими.
В те страшные годы я убедился в том, что международная солидарность представителей финансовой олигархии всех стран есть нечто вполне реальное и вопиющее по своему потрясающему цинизму. Патриотизм для этой немногочисленной группы человеческих существ есть понятие несуществующее.
Но, говоря об инертности французского мещанина в период гитлеровской оккупации, того самого мещанина, который безучастно сидел, сложа руки и ожидая избавления с Востока, я не могу умолчать о движении Сопротивления и о той героической подпольной борьбе, которую вели с захватчиками французские коммунисты. Борьба эта не будет забыта свободолюбивыми народами. Имена героев, павших в неравной борьбе, окружены ореолом бессмертия вместе с именами тех, кто в грозную годину развязанной Гитлером мировой бойни был их сотоварищами по оружию и кто решил исход войны.
О движении Сопротивления и о подпольной борьбе французских коммунистов написано много и в исторических исследованиях, и в мемуарах, и в художественной литературе. Возвращаться мне к этой теме излишне. Отмечу только, что на всем протяжении войны в "русском Париже" о движении Сопротивления говорили мало. Все целиком были захвачены грандиозными событиями на Востоке и именно оттуда, и только оттуда, ждали исхода войны.
Среди парижских нуворишей, в несколько месяцев составивших на поставках вермахту миллионные состояния, было вкраплено и несколько эмигрантских имен, ранее никому не известных.
Допустим, что вермахту срочно нужно несколько миллионов карманных зеркалец для бритья, зубных щеток и карандашей для раздачи офицерам и солдатам; германскому Красному Кресту понадобились сотни тысяч тарелок, вилок и ножей для открываемых в Париже солдатских клубов и столовых; интендантству требуются парусина, кожа для подметок, мыло, фанера и многое другое.
Случайно какой-нибудь студент богословского института, шофер, официант или белошвейка знают, где все это припрятано и какие пути ведут к владельцам этого имущества или к промышленникам, производящим его на своих заводах. Они предлагают оккупантам свои услуги по поставке этих зеркалец, тарелок, парусины, подметок в нужном количестве и в кратчайший срок. Сделка заключена.
Студент, шофер или официант получают аванс в несколько миллионов франков. Всем промежуточным инстанциям они раздают десятки и сотни тысяч комиссионных. Владельцы и промышленники получают свою долю.
Но больше всех наживается предприимчивый организатор всей этой поставки. Через несколько дней вермахт, Красный Крест и гитлеровское интендантство получают необходимые им щетки, вилки, кожу, фанеру, а новоявленный делец опускает в свой карман миллионы франков.
Бумажные франки эпохи оккупации - вещь ненадежная. Золотого обеспечения у них нет. Нувориши сейчас же обращают их в недвижимое и движимое имущество постоянной ценности: золото, бриллианты, меха, серебро, предметы искусства.
Постепенно в "русском Париже" наряду с ними появляются комиссионеры и посредники, которые поставляют им всевозможное добро, в свою очередь наживая на каждой продаже 100 процентов прибыли. Спекуляция пускает свои корни все глубже и глубже. Моральное разложение значительной части "русского Парижа" начинает течь по новому руслу. В беседах появляются новые темы. На улице, в общественных местах, за чайным столом и по телефону только и слышны разговоры о том, кто, где, на чем и сколько заработал.
Фантазия спекулянта не знает границ. Каждый второй или третий белый эмигрант внезапно открывает у себя коммерческий талант и с головой уходит в омут ажиотажа, спекулятивного азарта и рвачества. У большинства дело не идет дальше покупки и продажи какого-нибудь серебряного портсигара или пары бронзовых подсвечников. Но некоторым бешеная спекуляция приносит весьма существенные плоды. У безработного шофера появляется в галстуке жемчужная булавка, на пальце - золотой перстень с рубином, в кармане - золотой портсигар, на груди - золотые часы с массивной цепочкой; у швеи, влачившей полуголодное существование, - бриллиантовые серьги, кольца, колье, меха, столовое серебро, бархатные платья, фарфор, гобелены.
В то время как парижское население сидит на голодном пайке и питается брюквой и ячменным хлебом, со стола "рыцарей" спекуляции не сходят жареные индейки, гуси и утки, паштеты, лангусты, колбасы, сыры, всевозможные изысканные яства…
К концу войны некоторые из новоявленных крупных спекулятивных акул имели собственные особняки в 20 и 30 комнат, обслуживаемые десятками лакеев, камеристок, истопников, швейцаров, и текущий счет в банке, измеряемый десятками миллионов франков. Когда дело стало приближаться к развязке и начал обрисовываться час расплаты, эти рвачи-миллионеры, превратив в золото все свое имущество и раздав миллионные взятки чиновникам гестапо за право выезда из Франции, направились в Швейцарию, Испанию, Швецию, Аргентину и другие нейтральные страны. Многие из них, вероятно, и по сей день пожинают там плоды своей деятельности в те годы, когда на русских просторах лилась русская кровь, а они опускали в свои карманы миллион за миллионом и не выходили из приемных и кабинетов гитлеровских магнатов.
Но конечно, не белоэмигрантские акулы составляли главную массу предателей, торговавших с врагом, топтавшим одновременно и русскую, и французскую землю.
Число французских коллаборационистов, наживших десятки и сотни миллионов франков на торговле с гитлеровской Германией, было неизмеримо выше, а их удельный вес в прогитлеровских кругах - во много раз больше, чем вес белоэмигрантских нуворишей, спекулировавших на несчастьях французского народа.
С приходом в Париж германских оккупационных войск возник вопрос о дальнейшем юридическом статусе русских эмигрантов во Франции. Единого управляющего этой эмиграцией центра никогда не существовало.
Теперь настали иные времена.
"Тотальная психология" охватила большой круг белоэмигрантов. То там, то сям раздавались голоса, что для их собственного блага необходима "твердая власть", что пора заняться чисткой и выкинуть прочь всех "слюнявых интеллигентов", милюковцев, колеблющихся и весь вообще "неблагонадежный" элемент, косо смотрящий на идеологию фашизма. Эти идеи нашли полную поддержку в гестапо. Возможно, что они и шли оттуда.
Первым "фюрером", вставшим во главе вновь созданного комитета по белоэмигрантским делам, сделался, как уже говорилось, "светлейший князь" Горчаков. Фигура эта была весьма заметной на довоенном горизонте "русского Парижа". Был ли "светлейший" назначен органами гестапо или занял пост белоэмигрантского "фюрера" самовольно - сказать трудно. Сам он ежедневно повторял, что самостоятельно организовал свой комитет с единственной целью "помочь бедным эмигрантикам в беде" и вывести их из состояния безработицы.
В деньгах "светлейший", по-видимому, не нуждался.