– Понимаете, вначале мы пели песни старинные, которые дома отцы пели в застольях, например "Кара урман", в переводе "Черный лес", вернее, темный или ночной лес. Там поется: "В сумерках вошел в лес. Искал нужное дерево, заблудился и в темноте срубил не то. Когда деревце упало, понял: срубил живую яблоню! И чудится в темноте: лежит яблонька, осыпанная плодами спелыми, и то ли дрожат они, ароматные, от ветерка слабого, то ли шуршат в скорби великой. Горько на душе певца, не выбраться из леса. Опустился он у пенечка, обнял яблоньку, еще теплую, и потекли из глаз слезы горькие. Песню матери вспомнил певец, как срубил кто-то по ошибке яблоньку, и погибла чья-то душа безвинная: "Наверное, родные ее прокляли…" Так сплелись две судьбы: яблони и девы, и плачут обе, проклятые судьбой безжалостной… Это такая трудная грустная песня, и мелодия незабываемая. Старинная песня. Когда поют такие песни, многие плачут. Начинают вспоминать прошлое, родителей, которых когда-то обидели… Мы и другие песни пели – татарские, башкирские…
Сидящий напротив подхватил:
– Да! В таких песнях есть что-то от степей, воли, неохватных просторов, от непрощенных обид, неразделенной любви. Главное – весенний дух цветущих степей…
Сидящий со мной рядом, которого вначале назвали Иваном, не выдержал:
– Ну, Шавкят, понес! Ты, часом, не посещаешь Рустамов ансамбль?
– Нет, к сожалению, но песни старинные я тоже уважаю. Это как зов предков. Не знаю, наверное, это и есть народное творчество…
Главный обратился ко мне:
– Наверно, трудно заниматься старинными песнями таким кустарным способом: искать, переписывать. Разве нельзя цивилизованно: найти, например, в Библиотеке Ленина?
– Знаете, собирать песни, уплывающие в прошлое, переписывать, можно сказать, озвучивать тоже интересно. Есть такие песни, от которых дух замирает. Но слов никто не знает. Мелодия звучит, но немая – нет слов! А мелодии, они в основном, особенно в народном творчестве, сочиняются к словам…
Я тут же вспомнил Розу Закировну, работника Библиотеки Ленина, которая приносила мне пластинки, переписанные тексты песен, адреса писателей, артистов. И каждый раз предупреждала, чтобы я никому не говорил, что она помогает: "Вы занимаетесь добрым делом. Если будете работать серьезно, сможете принять участие в Декаде культуры и искусства Татарии и Башкирии, то есть выйдете на профессиональный уровень. Возможно, после этого некоторые смогут профессионально работать на сцене, в концертных организациях, уедут в Казань. А если сейчас вас поймут неправильно, могут затаскать! А оправдываться сложно, тем более у вас такой большой национальный коллектив. И вообще в Москве собираться по национальным признакам не положено…" Вот оно! Где-то, видимо, мы совершили ошибку, и теперь началось! "Затаскают!.." Оправдывайся, Рустам Абу-бекарович! Что это он там закинул про библиотеку? Знают, наверное! И Розу Закировну теперь начнут таскать!.." Не знаю, долго ли я собирался с мыслями, но в голове они неслись с бешеной скоростью, надо было нейтрализовать эту комиссию хотя бы в отношении библиотеки и Розы Закировны. А комсомольский секретарь-то, видимо, прав! Ведь предупреждала Роза, рассказывала про сборища евреев, которые на своих тайных собраниях разрабатывали план, как в Крыму вместо Татарской образовать Еврейскую республику. И для успеха дела включили в свой состав жену Молотова, еврейку. Так вот ее репрессировали, а организатор, кажется режиссер, погиб в автомобильной катастрофе…
– Я был в Библиотеке Ленина, но там сказали, ничего нет у них. Это народное творчество, и если есть что-то, то есть, если и сохранилось, то, скорее всего, только в Казани или в Уфе. Я больше туда и не ходил…
Я почувствовал, что самое время перевести разговор на другие рельсы, и рассказал главному про Павлова – секретаря: "Прав он или нет?.."
Главный пустился в разъяснения:
– Он не прав в одном: внимательно выслушав, он должен был тебе разъяснить, что все собрания должны быть открытыми. Не стоит заниматься втихую, вызывать пересуды и всевозможные догадки. Могут найтись люди, которые воспользуются тем, что о вас мало кто знает, и начнут распространять какие-то ненужные, вредные разговоры: например, о передаче или продаже наркотиков. И вообще, зачем делать все тайно? Вы должны гордиться, что занимаетесь искусством. А прав он вот в чем: вам нужны помещения. А где их взять? Сегодня вам не надо платить, а завтра?.. А если и другие национальности потребуют для себя помещения? Это все не так просто! Вот вы как возникли? Кто зачинщик? Закоперщик ты, что ли?..
– Начал я. Я с детства люблю старинные песни. У нас и отец любил; средний брат пел, а старший играл на баяне. И мама пела, она очень любила петь и знала много песен. Все застолья у нас кончались песнями. А мы, молодежь, сначала собирались после застолья отцов. Переписывали песни. Потом, на другие праздники, приходили другие гости. Песни менялись: то грустные, то веселые. Общались, плясали, и так дальше-больше – собрался коллектив. Появилась потребность выступать, петь для других. Нас приглашали. Мы охотно ездили… И не втихую! И никаких тайн!..
– А что делал в коллективе генерал-лейтенант Чанышев? – вдруг прервал меня главный.
Все как-то натянуто замерли, насторожились.
– Откровенно, говоря… Мне как-то даже неудобно объяснять.
– Нет-нет! Говорите, это очень интересно. Он же не петь собирался?
– Дело в том, что у него дочери, кажется две, и внучка. Ему хотелось, чтобы они не сидели дома, а были в коллективах. Они ходили прежде в какую-то самодеятельность, но там им почему-то не нравилось. А у нас и поют, и танцуют, и оформлением занимаются, и фокусники есть. И просто так люди приходят – вот девчонкам и интересно. Сидят, вяжут, знакомятся – плохого-то ничего нет! Ну представьте себе, как на ассамблеях у Петра Первого! Видимо, разузнав о коллективе, Чанышев и привел к нам своих детей. Здесь он мог не опасаться дурного влияния. А там, в других коллективах, с них спрашивали определенные таланты; а нет никакого дарования, не можешь предъявить что-то для концертного номера, тебя и не примут в самодеятельность. А Чанышев, человек интересный. Хоть и генерал, а очень хорошо знает балет. Он так здорово рассказывал нам о балете, ну просто целую лекцию прочел, со всеми профессиональными названиями: пируэт, экзерсис, плие, па-де-де, батман, гран батман и все такое. Мы хотели его еще раз пригласить, но он отказался, сказал, "занят категорически"… К нам многие приходили, кстати, писатель Ахмет Файзи. Но зачем приходил, мы так и не поняли. Ему любопытно было только одно: для чего мы собираемся? Песни, фольклор, национальная поэзия и даже проза вроде его не интересовали. Мы так и не сумели его убедить. Странно! Взрослый человек, писатель, а твердил только одно: "Зачем вам это нужно?" Я вдруг четко осознал, что визит Файзи в наш ансамбль был, видимо, согласован заранее, – настолько отстраненными и незаинтересованными стали сразу лица моих собеседников.
– Вроде, если бы мы не занимались или не собирались вообще, ему было бы легче жить, – так кто-то у нас в коллективе определил его посещение.
Мне показалось, что главный подавил в себе желание улыбнуться.
– Заходил художник Китаев Ахмет. Ему было важно познакомиться с девушками. Но они его быстро раскусили, и он перестал у нас бывать… – Мне показалось, что личность моя стала им уже неинтересной, во многом я их убедил. Вопросов больше не было. Я сделал осторожный шажок к наступлению: – А для чего нужно было за мной ходить? Следить за мной и моими друзьями?
Все всколыхнулись, заулыбались. А главный тут же небрежно обронил:
– Это не мы, скорей всего, милиция. Мы сразу вызываем к себе и в беседе выясняем все необходимое.
Я хотел было возразить: вот Иван приходил не раз к нам в коллектив; Шавкят за мной ехал в Барыбино, к нам на дачу. И потерял меня!.. Но смолчал: ведь в этих людях я бы приобрел ох каких врагов!
Один из сидящих за столом напротив передал главному какую-то бумагу, тот просмотрел и спросил:
– Не с собой ли у вас список членов коллектива?
Я подумал, для чего им список? Машинально сунул руку во внутренний карман, нащупал… Дурак, зачем я сунул туда руку? Главный понял, список в кармане… Я передал список. Он просмотрел и сказал:
– Оставьте список у нас, вы себе составите новый…
Вот, черт, какая досада! Получилось, я весь свой коллектив на блюдечке выдал!.. А собственно, почему "выдал"? У них наверняка есть списки всех. Он мог меня просто проверять. И потом, у нас никакого разговора конкретно о ком-либо из членов коллектива не было. Никаких вопросов – никаких ответов! Так что никого я не выдал!.. На всякий случай расскажу ребятам, что меня вызывали. Нужно предупредить всех! Кто не чист, сразу уйдет, нам же лучше будет.
Надо сказать, что были среди нас и доносчики, и малодушные угодники, такие, как Заки Галиакбаров – прирожденный осведомитель. В первое время он, благодаря своей памяти, был очень даже нужным человеком: чуть что, "где такой-то?" – он мигом звонит домой разыскиваемому. В памяти Заки были все адреса и телефоны, он помнил всех в лицо; всех по именам, кто, где живет, с кем дружит. Учился он на физмате, отсюда, видимо, и память особая, профессиональная. Для ансамбля такой человек – администратор от бога! Ну, а как проявился этот талант будущего физика, чуть позже.
Почему-то у него была полугодовая задолженность по комсомольским взносам. Он переживал. Стеснялся, – могли просто выгнать! Мне пришлось поехать к Заки в институт, оплатить эти взносы и восстановить его авторитет. Я не помню, что там говорил, как выгораживал его – но выручил! А потом выяснилось…
Вызывали Сафинову Равилю, она мне об этом сообщила сразу. Среди стандартных вопросов, как выразилась Равиля, были и такие, каверзные: "А что вы скажете о Рустаме?" Равиля тут же "выдала" положительную характеристику. И я ей верю. Дальше, между прочим, ей сказали: "А вот друг Мамина, Заки, за которого Рустам комсомольские взносы заплатил, утверждает обратное: "Рустам не имеет образования. Не знает людей. Груб. Необщителен. Обсуждая творческие возможности исполнителей, не предлагает пути улучшения номера, а акцентирует, в основном, ошибки, недостатки". Это что, у вашего руководителя, пренебрежение к людям?.."
Равиля решительно возразила: "Неправда! Мамин окончил среднюю школу после восьмилетнего перерыва! Готовится к поступлению в творческий вуз, занимается несколько лет во Всероссийском театральном обществе на постояннодействующих режиссерских семинарах! А там ведут занятия лучшие режиссеры-педагоги театральных вузов.
Разбирая номер с исполнителем, он не унижает его, акцентируя ошибки, а обращает на них внимание, чтобы исполнитель сам, как человек творческий, нашел пути к его улучшению. Только бездарный не увидит этого, не поймет!.."
Спасибо, раскрыла им глаза подружка.
Был еще один провокатор, типа попа Гапона. Звали его Ильдар, такой активный, шустрый. Все сборы, не творческие – дни рождения, годовщины, празднования Нового года организовывал, вроде, он. Назначал места сбора, выказывал ярое неприятие опаздывающим – словом, требовал строгого исполнения режима назначенных им мероприятий. А в итоге, когда уже все были в сборе, включая филеров, появляется Ильдар и деланно удивлялся:
– Опять собрались?! Ну, даете! Ну, и зачем вам все эти сборы?.. Эх, вы! Да ладно, я с вами – за компанию. Пошли…
Для нас-то – вроде шутит, а для филеров – хорошо спланированная акция.
Равиля давала понять, что вызывали многих. Но все отмалчивались, никто никого не предупреждал. Наверное, испугались, – и, скорее всего, коллектив наш мог развалиться.
Настала пора защиты дипломов и сдачи госэкзаменов. Бывшие студенты стали разъезжаться. Но основной костяк коллектива продолжал еще заниматься. Оставались только те, кто искренне и неумолимо тянулся к искусству. Знакомые филеры среди нас уже не мелькали: видимо, после многих бесед-допросов картина для органов стала ясной: мы безвредны.
Но дух единства был нарушен. Сейчас, когда я вспоминаю все это, возникает вкус горечи: нас, как тот веник в пословице, просто выдернули по прутику – и коллектив сломался, рассыпался. "Еще бы, – рассуждают некоторые умные головы, – что вы хотите? Мы в себе раба еще не изжили! Потому и боимся каждого окрика. Крепостное-то право когда отменили? Разве это срок для истории народа?" – "Может быть, может быть", – рассуждаю я. Но я меряю все не сотнями лет, – а людьми, их судьбами, характерами. Ребятами, ставшими мне близкими. Друзьями, соратниками. И прямо вижу, ощущаю, как тяжеленный каток – "страж государственной безопасности" – бесцеремонно наехал и раздавил, как хрупкую скорлупку, все, что защищало наше сокровенное "я", наши планы, мечты – все, что оберегалось от досужего любопытного вмешательства. Оголив, рассмотрел в увеличительное стекло: "А что это у тебя там такое? Какие такие мечты? Артистом захотел стать, дорогой? А есть ли у тебя на это право? Не рано ли ты стал рыпаться, трепыхаться?.. А кто и что у тебя там, в третьем колене?.."
Напомню, это было начало пятидесятых.
Дворец культуры ЗИЛ
Вспомнились другие эпизоды тех лет…
Начало 1950-х, когда почти каждый день ездил на метро во Дворец культуры ЗИЛ. Все ездили без опаски – метро самый безопасный вид транспорта. Никому и в голову не могла прийти мысль, что может что-то случиться. Какие там аварии? Какие террористические акты? Какой "человеческий фактор"?! Это сейчас подобные заголовки и сообщения не сходят со страниц газет, сыплются ворохом с экрана телевизора по всем каналам. А тогда… Другое время! Я помню, рубрика происшествий в газете "Вечерняя Москва" занимала не более полутора десятков строк. А сейчас: собака у президента Буша закашляла – целый подвал! Актриса Памела Андерсен сделала новую операцию по увеличению бюста – сенсация. Трансвеститы вышли с демонстрацией на улицу – сообщение из "горячей точки". Другими мы были тогда – в сороковые, пятидесятые. И интересы у нас были другие.
Во Дворце культуры мы занимались в театральном коллективе под руководством педагогов ВГИКа Лебедева и его жены, ставили спектакль "Бронепоезд 14–69" по пьесе Всеволода Иванова. В то время я работал в трехсменном режиме (утром, днем, ночью) на ЗИЛе формовщиком в третьем литейном цехе и учился в школе рабочей молодежи. Причем – не ради хвастовства, а чтобы был понятен стержень, настрой нашей жизни, замечу: работал не так, как представляют себе сейчас многие молодые: отпахал кое-как смену – и в койку! Не-ет! И еще раз нет! Помню, я подал четыре рационализаторских предложения, и приняты они были сразу. И практически сразу внедрены в производство! Ценили меня. И когда я собрался увольняться, уговаривали: "Зачем тебе это искусство? Что тебе этот театр, когда ты прирожденный рационализатор! Не уходи!" Начальник цеха даже сулил мне установить особую ставку – на уровне моей сдельной. Но я все же ушел. Мечта – это штука, брат, такая! Как серебристая лунная дорожка на ночной поверхности моря. И тянет, и манит, и завораживает. И не отпускает. Словом, я твердо решил готовиться к театральному или киноинституту. Но пока еще работал в "литейке".
Занятия в театральном коллективе были интересные. Мне в готовящемся спектакле была поручена роль Миши-студента.
До выхода спектакля оставалось несколько дней. Декорации готовы. Автору – Всеволоду Иванову показали, одобрение получили. Перед генеральной репетицией нужно было сдать спектакль партийной, профсоюзной комиссиям и представителям Министерства культуры, – в общем, половина зала ответственных людей. Бояться было нечего: спектакль сложился, декорации проверены, все исполнители – на подъеме, играют с воодушевлением, увлеченно.
Итак, день сдачи спектакля. Все идет хорошо. Принимают нас в абсолютной тишине. Подспудно у всех нарастает предощущение триумфа, все чувствуют: "Слава богу! Все идет как надо!.."
Настает время сцены, где китаец-патриот, чтобы наверняка остановить бронепоезд, должен подняться на насыпь и лечь на рельсы. Зал с ужасом следит за происходящим; драматизм и напряженность событий заставили всех оцепенеть. В глухой тишине, когда, кажется, даже дыхания не слышно, зрители следят, как Син-Бин-У карабкается по насыпи. Быстро приближаются огни бронепоезда. Последний миг!..
Син-Бин-У поднимается… Осталось повернуться к залу и крикнуть: "Прощайте, товарищи!.." А… его на насыпи – нет! Пропал! Будто и не было совсем!..
Первая шальная мысль, как потом говорили многие: "Син-Бин-У – струсил!.." Но тут раздался такой оглушительный грохот, такой непонятный, сверлящий скрежет и продолжительный визжащий скрип!.. Что там какой-то "бронепоезд 14–69"?! Китаец исчез, – вот проблема!.. Бронепоезд прогрохотал… И вдруг на весь замерший в тишине зал, вместо: "Прощайте товарищи!", откуда-то из-под земли – отчаянный крик Син-Бин-У:
– А-а-й!.. Ва-шу ма-ать!.. Ни хрена не вижу! Бл…и!
Зал грянул раскатистым озорным смехом. Зажгли свет!
Син-Бин-У – нет! А на гребне насыпи зияет огромная дыра!..
Кстати сказать, исполнитель роли китайца – забубенный парень, молотобоец Лешка Пивоваров частенько закладывал "за воротник", опаздывал на репетиции, и крепкое словцо было для него привычным.
Наконец, из дыры высовывается ошалелое лицо Син-Бин-У:
– Мать вашу… кривую!.. Понаделали тут! О-ой!.. Гвоздей понатыкали!.. Кажись, ноги разодрал! Ну хоть помоги кто вылезти-то, бл…и! – И вся эта реплика – прямо в зал – зрителю, присутствующим: – Ой!.. Ну, Вась, ты мне этот спектакль!.. Пропади он пропадом!..
Но тут его окружили, прикрыли спинами от зала. Начали утихомиривать, совестить.
– Да пошли вы все со своей комиссией! В гробу я их видал, эту комиссию Я чуть с ума не сошел!..
К нему подошли члены комиссии – солидные дяди от профсоюза, райкома:
– Ну как? Ничего!.. Парень молодой… до свадьбы заживет!..
– Какой заживет? Иди отсюда! Заживет!.. Заживет, ежли гвоздем пузо тебе проткнут?! Вот кто насыпь строил?! Декорации?! – не унимается Лешка Пивоваров. – Ему бы самому под бронепоезд лечь! Ох, я б ему помог! С бо-ольшой охотой, ма-ть евонную! Мне, бл…ь, показалось, что я действительно под бронепоезд попал: ни хрена не видно, над головой грохот! Темнота! Я даже забыл, что это на сцене, мать его ети!.. Думаю, подставили… Вась! Где ентот Васька Окорок-то? Он мне ответит! Окорок!.. Меня сукин сын сагитировал китайцем стать, а сам – речи толкать!.. О-ой!.. Пойду напьюсь!
Он действительно напился и всем рассказывал, что его поездом хотели задавить:
– Но я не китаец какой-нибудь "Бину-син", а Пивоваров! Пивоваров!..
А шум бронепоезда и в самом деле был отличный, правдивый. Звукооператор специально выезжал за город и несколько дней дежурил, ждал приближения тяжелого, груженого товарного состава.
Комиссия, мягко говоря, упрекнула руководство дворца в пренебрежении техникой безопасности, но спектакль сочли готовым, поздравили всех исполнителей.
На следующий день параллельно с работами по ремонту декораций начали вводить на роль китайца нового исполнителя – Виктора Носика, он вместе с Алексеем Локтевым перешел из детского сектора художественной самодеятельности в наш коллектив. А бедолага Пивоваров – ушел в запой…