Литературным сценарием были предусмотрены съемки редчайших музейных экспонатов – старинных бурханов (уникальные иконы, писанные на шелке специально приготовленными красками, стойкими и яркими, замешанными на печени байкальского осетра); съемки ритуальных масок – удивительно выразительных по мимическому рисунку и раскраске. Помню, они меня поразили своей живописностью куда более, чем маски африканские. Уже представлялось, в какой восторг приведут зарубежного зрителя подобные кадры, ведь за границей еще менее, чем у нас, знают о Бурятии, стране с древними тибетскими и буддийскими традициями.
Так-то так, но в разрешении на эти съемки нам категорически отказали. Мы в дирекцию музея – отказ! Мы в Министерство культуры – отказ, это де предметы религиозного культа и пропагандировать их на весь мир мы не позволим. Ни райком, ни обком помочь нам не брались…
А после встречи с Модогоевым все решилось как-то само собой, хотя, естественно, я ему ни на что не жаловался и словом не обмолвился об этих наших проблемах.
И какие же добротные получились эпизоды с масками. Они выстроились как-то неожиданно смело, профессионально, пластически интересно. Решение пришло по наитию – в процессе монтажа. Поясню…
Снимали эпизод с Василием Найдаковым. Наш новоявленный герой, уважаемый директор солидного Института общественных наук, идет с тяжелым портфелем по улице Улан-Удэ после работы, в костюме, несмотря на жаркий день, и беседует с представителем съемочной группы. Отвечая на вопросы Лары (специально – по режиссерскому замыслу), Василий Церенович принялся рассказывать ей о ритуальных масках. Все длиннее фразы, все быстрее жестикуляция… Найдаков так увлекся темой, что забылся. Ему мешал портфель. Прислонив его к электрическому столбу, он размахивал руками, живописал всем лицом. Приседал, устремлялся вперед – ну прямо хотел взлететь!.. Наблюдать за ним было чрезвычайно интересно – творческий человек, увлекающийся, эмоциональный. И мы наблюдали – с противоположной стороны улицы скрытой камерой!
Портфель явно мешал нашему искусствоведу. Явно. Он сковывал его движения. Все чаще Найдаков ставил его на землю, продолжая активно жестикулировать… А потом, в монтаже, родилась идея контрапунктом врезать в эту монтажную фразу кадры отснятых масок! И получилось!..
Найдаков рассказывает. Увлеченно, гордясь национальными традициями, торопясь передать как можно больше информации – живо, в красках… И вдруг – маска! Грозная, с всклокоченными седыми прядями… Или другая – черная зловещая, с хищным оскалом… Найдаков чуть задумался, улыбнулся… И маска ухмыляется – хитро, лукаво…
Василий Церенович так увлекался, что уходил довольно далеко от оставленного на тротуаре портфеля. И, вдруг опомнившись, бросался бегом назад – совсем как школьник. Он и был молод – наш искусствовед – не более сорока. Густые черные волосы, живая добрая улыбка, быстрые порывистые жесты. Хитроумный проницательный взор. Как человек образованный, умный, тонкий, он был начисто свободен от наносной шелухи условностей, какой-либо скованности. Абсолютно самодостаточный, "человек – сам в себе". Уверенно чувствующий себя в любой ситуации и в то же время – увлекающийся, порывистый. Он из тех людей, о которых говорят – "на всякого мудреца довольно простоты".
Да, перейдя рубеж необходимости согласования кандидатур героев фильма с Бурятским обкомом КПСС, мы даже вроде бы смирились. Много ездили по Бурятии, много сняли: сюжет о балерине, народной артистке СССР, новеллу о молодом многообещающем инженере-физике. Страна, "куда никогда не дойдет цивилизация", как категорично заявлял забытый всеми европейский ученый, имела блистательную балерину, успешно развивала современную науку, участвуя на равных в международных симпозиумах. Лариса Сахьянова – выдающееся явление не только национальной бурятской культуры, но и в целом – советской. Народная артистка СССР, она танцевала все ведущие партии в прекрасном современном Театре оперы и балета Улан-Удэ. Имея представление об уровне танцевальной школы на примере великой Плисецкой и опыт съемок с Катаняном, мы приложили все усилия, чтобы показать достижения балета в далекой Бурятии.
Уже после завершения фильма, через год, а может, и более, Найдаков, будучи в Москве, заезжал ко мне домой. Рассматривая мою библиотеку (книг уже тогда у меня было довольно много и размещались они на большом открытом стеллаже, который я сам и смастерил), гость извлек томик Омара Хайяма:
– Как же я хотел иметь Хайяма! Ты не представляешь! Все-таки в Москве, видимо, проще достать. Вон и Хэмингуэй, четырехтомник новый, уже есть у тебя!.. Какая библиотека у тебя, в двух комнатах не умещается!.. Хайямчик, – он нежно погладил обложку рукой, – обожаю! Я украду его у вас!
Посмеялись.
– Не боишься, что уведу?..
Я с удивлением посмотрел на него.
Сели за стол, который, расстаравшись, накрыла Лара (времена-то были весьма и весьма непростые, достать что-либо вкусненькое для гостя было почти невозможно). Приятных воспоминаний хватило надолго, засиделись допоздна…
Спустя какое-то время обратился я зачем-то к книжному стеллажу. Глядь, – а Хайяма-то нет! Искал, искал – нет, и всё!..
Василий Церенович, плут, признайся, неужели и впрямь ты увел моего Хайяма?!
Я тогда не принял всерьез его реплику. А после отъезда, оказалось, украл-таки, сукин сын!.. Ну да ладно, человек он хороший. Пусть будет ему на пользу. Я сам виноват. Он предупредил, – и мне надо было решить, что делать. Подарить!..
У щучьего озера
После съемок возвращаемся из Баргузина. Интересная деталь: пока ехали туда по долинам Бурятии, было лето. Приблизились к хребту – запахло осенью, прохладой. Поднялись еще выше, перевалили через горный хребет, – холодная зима. Мы стали буквально мерзнуть! Поехали быстрее, спустились до "весны"…
"Летом" сняли, что надо. И возвращались в том же порядке: осень, зима, весна. Уже был вечер, и в темноте что-то белело, непонятно что… Но весь луг впереди – белый. Думали, снег. А зима-то прошла! Мы уже ее не чувствуем – тепло, снег бы давно растаял. Остановили машину, все вылезли размять ноги. Подошли ближе…
Боже! Это ромашки! И их так много, как сплошным ковром выстлано. И все как одна крупные. Крупнее садовых. И аромат – удивительный!.. Кстати, не могу не сказать, хотя бы чуть-чуть, о других сибирских цветах.
Багульник! Вы знаете, что это такое? Нет, это не те сухие ветки, что продаются в Москве перед 8 Марта и удивляют горожанок быстро распускающимися цветками. Багульник – это сиренево-розовые сопки! Это ароматное чарующее марево, тянущееся на десятки километров.
Или лиловые ирисы, красующиеся под жарким солнцем на полянках в тайге, крупные, высокие. А рядом в лощине – лед!.. Или жарки! Это уж вообще не передать словами! Рыжее жаркое пламя в соцветиях! Ах, как долго мне снилась Сибирь после отъезда в Москву!..
Словом, впечатлений много. Да, чуть не забыл досказать. Когда приехали на ромашковый луг, уже стемнело. Сколько оставалось до населенного пункта, никто из нас не знал, ехали без консультанта. Положились на водителя, Василия Ивановича. Поскольку мы все были голодные, то отказались от предложения оператора Михаила Петровича ехать в лисий питомник – лис черно-бурых смотреть. Решили ехать к свояку водителя, живущему на берегу Щучьего озера, и там перекусить.
– Ну и зря! – смачно уговаривал Михаил Петрович. – Я там был, ел котлеты из лисички!.. А что, вкусно! – горячо заверил он, заметив, как Лара передернулась. – Правда, когда домой приехал, предложил остатки трапезы жене, – она не стала есть. Предложил собаке – и она, сучка, не стала есть. Сам все съел. Вкусно было!..
– Не-е! – возразил водитель, – я москвичей нормальной едой попотчую. Тут до Щучьего озера – рукой подать!..
Как он находил дорогу в темноте? Немыслимо! Машина двигалась только потому, что у нас был военный газик: ехали по оголенным многолетним корням, медленно, опасно кренясь то на одну сторону, то на другую. Терпели… и только потому, что с голодухи охотно верилось во "вкусную" сказку Василия Ивановича:
– Место жизни свояка – сказочное! И покушаем, и отдохнем! А утром, увидев всю красоту, вы сами не сможете уехать! Рыбки наловим!..
Из леса вынырнули – и чуть было не выпали в озеро!.. Сдали назад, круто повернули влево…
Водитель отсчитал три избы: "В четвертой свояк живет!.." Остановились. И вдруг фары выключились! Почему?.. Даже водителю это показалось подозрительным. Он вышел из машины, куда-то сунулся и… пропал в темноте! Вдруг ворота со скрипом открылись. Водитель сел в машину…
– Это я ворота открыл! Вижу, фары не зажглись… – Василий Иванович чертыхнулся чересчур выразительно, но все-таки в кромешной тьме машину во двор загнал.
– Ты как ворота открыл? – с некоторым беспокойством спросил я.
– Очень просто. У них тут все одинаково, не волнуйтесь! Дома никого нет. Свояк, верно, у тещи. Вы заходите в избу, располагайтесь. Я щас за ними схожу.
Я было отказался, но водитель на правах хозяина настоял.
Пошли в избу – в ногах и, тем более, в темноте – правды нет. Вошли. Василий Иванович зажег спичку.
– Откуда взял?
– В печурке!.. Здесь у всех спички в печурке. Могут быть над лампой, – он поднял руку. – Вот, видите, и здесь спички! Так у всех… – достал из печи чугунок с кашей: – Кто будет? Вкусно пахнет! – Из прихожей занес сметаны, разлил всем по чашкам: – Кушайте, я пошел за свояком!.. – На ходу жуя, торопливо вышел. И тут же вернулся: – Во! Я тут все знаю! – в руках у него бутыль с мутным содержимым и кус, килограмма на два, сала с мясными прожилками. У нас у всех во рту аж повлажнело. Он достал другие чашки. Удивился: – Надо же, где купил? Таких у них сроду не было!
Разлил самогон по чашкам, нарезал аппетитные куски сала. На столе под салфеткой были теплые еще лепешки. И мы прилично подкрепились. Василий убежал. Поев, мы разделись и, кто где мог, расположились спать. Вырубились… Вдруг!.. С грохотом распахивается дверь:
– Братцы, бежим! Мы не в тот дом зашли, свояка дом рядом!..
– А мы у кого?
– У соседа! Плохого соседа! Не дай бог с ним встретиться! Они все, видать, на свадьбе на другом конце деревни. Оттуда песни свадебные слышатся!..
– А твои родственники где?
– Там же. Мне девчушка ихняя рассказала. Бежим, братцы! Некогда!.. Человек этот плохой! Я в прошлый раз с ним повздорил, добро еще мне свояк помог! Сейчас он спьяну дел может натворить! Да бежим же!.. Быстрей все выходим со двора!..
Мы быстренько собрали вещи. На ходу предлагаю:
– Надо деньги оставить за самогон, за сало там, лепешки…
– Ка-а-кие деньги?! Кому они тут нужны? Тут и магазинов-то нет! Они на местном питании живут: орехи, рыба, свинина, ягоды. Люди-то лесные! Ди-и-кие!..
Он завел машину, – странно, что завелась! И фары зажглись. Выехали.
Василий Иванович вышел из машины закрывать ворота, но с внутренней стороны…
– Чего возишься? Просто прикрой. Едем быстрей!
– Не-е!.. У них с внутренней стороны закрываются. Нельзя!..
Уже светлело. Мы бежали, как волки от собак. Машина завернула в лес и, будто мстя за соседа, подбрасывая нас, как мячики, поскакала по грубым оголенным сосновым корням. В лесу стал слышней шум веселившихся лесных жителей. Что они подумают?.. Лишь бы не догнали… Ой!..
Дары Хамба-Ламы
Снимая фильм о Бурятии, мы колесили по многим районам, ездили долгими безлюдными дорогами. Бывало, между поселками сто пятьдесят и более километров. Тогда мобильных телефонов не было. Трудно даже представить, как могли жить без такой, казалось бы, безделицы, которую и в руке-то не ощутишь!.. Случись что в дороге – и вроде попал, как кур в ощип! Конец!
Но, оказывается, это не совсем так: местные жители выезжали в любой конец без страха. Во-первых, перед выездом вся техника проверялась на совесть. Разрабатывался маршрут. Выясняли, кто еще едет или поедет по этой дороге, когда поедет, – и несчастные случаи миновали. И потом, по дорогам в лесу попадались легкие деревянные строения – вроде буддийских часовен. В них можно было и непогоду переждать, и отдохнуть, во всяком случае, это уже что-то… Но главное, внутри строения для новичка – просто музей! По стенам висят бурханы тибетской и китайской работы – не древние, но, несомненно, произведения искусства. Красиво. На полках бронзовые ряды статуй – раскосые будды, всевозможные бронзовые чаши, глиняные фигурки особого обжига, любопытные данциги – колокольчики, от малейшего соприкосновения издающие звук, который длится до трех минут; большие звенят до пяти минут. Словом, прямо пещера Али-Бабы, полная удивительных сокровищ, достойных украсить любой музей или квартиру ценителя искусств. А внизу – большая глиняная чаша, полная монет. Я было нагнулся, чтоб разглядеть, какого они достоинства. Консультант, завотделом пропаганды района, что выезжал вместе с нами, напугал меня окриком:
– Стой!
Я удивился, отдернул руку:
– В чем дело?
– Нельзя! Вы что, не знаете, ведь это дацан в лесу! Это все равно что церковь в России. Нельзя ничего трогать, тем более брать!.. Можем, не дай бог, до дома не доехать!..
– Ку-у-да?! Что за шутки? Вы же пропагандист, а верите в чепуху!..
Он стал объяснять, понизив голос:
– Мы здесь не одни. Всего этого даже коснуться нельзя!.. Не желательно. На руках может оказаться язва, может закружиться голова. Врача здесь нет… Если кто вздумает забрать бронзовую скульптурку, у домашних могут возникнуть непредсказуемые неприятности. Это общеизвестно. У нас в райкомах были на эту тему лекции. Тут особое дело: с машиной может случиться что-то такое – застрянем не на один день! Мы же машину сейчас не видим? А он, невидимый, все видит и раньше нас доложит кому надо…
– Ну и что? Кого не видим? Что за чепуха? Кто доложит?!
– Нельзя ни-че-го трогать! Об этом все буряты знают. Вы видите – ничего не тронуто! И денег здесь немало, да и бурхан – сам по себе ценность!.. По дороге расскажу, а сейчас пойдемте. Нельзя машину надолго оставлять.
Он, скосив и без того узкие глаза (наверное, у него в роду были и буряты), едва заметно, но выразительно кивнул в сторону большого куста, сплошь увешанного цветными ленточками, почти закрывающими листья. И демонстративно громко стал нам объяснять:
– Это дацан в лесу. Место поклонения нашей достойной вере. Все равно что церковь в России. Трогать ничего нельзя. Вы правильно поступили, что ничего не трогали. Вот постоим, немного попьем, напитаемся веры буддийской и поедем. Оставим с уважением все как есть!.. Можете оставить мелочь. Из уважения к Будде можете привязать ленточки…
Мы, ничего не понимая, положили в чашу, у кого была, мелочь. Лара поправила ленточки на ветке. И, украдкой оглядываясь, мы гурьбой пошли к машине… Ощущение было, прямо скажем, не из приятных. Думалось, – клянусь, думалось всерьез! – что ненароком мы могли коснуться какой-либо святыни в этом дацане и теперь нас может постигнуть кара небесная. Хотелось как можно скорее покинуть это место! Омыться, что ли?! Жутковато! Жутковато было на душе. Словом, завотделом пропаганды райкома зарядил нас тревогой и мистикой надолго!
В машине он молчал. То ли не хотел возвращаться к неприятному разговору, то ли надеялся, мы не будем интересоваться. Я не выдержал:
– Ну-ка, пропагандист, давай рассказывай! Здесь все свои, вводи нас в курс дела. Что за мистика?! Раз мы уже приобщились в какой-то мере к буддийской вере, поняли, что там, в молельне… м-м-м, в дацане, говорить на эту тему нежелательно, если не сказать нельзя, мы вас сейчас внимательно слушаем. Это должно быть очень интересно.
– Дело в том, что никакой мистики нет. Просто вера буддийская так крепко организована, что похожа на что-то сверхъестественное. Вот мы были сейчас в дацане. А к машине могли подойти чужие люди, что-то сделать, сломать… Мы это обнаружили бы только в дороге и не знали бы до самой смерти, чья это работа. Если бы кто-то просто тронул статуэтки, на руках могли образоваться язвы! Привезли фигурки домой, а через несколько дней убедились бы, что зря тронули! Ламы большие травники. Вы наверняка слышали о тибетском учении и чудесах тибетских лам, их медицине…
Я поглядел на своих спутников и убедился, что все они также встревожены. Лара усиленно оттирала пальцы носовым платком, – еще бы, ведь она прикасалась к ритуальным ленточкам на ветках!
– Эти дацаны под строгим наблюдением. И ничего трогать нельзя. Ничего не пройдет незамеченным, – на этом все и стоит. Долго стоять нельзя, может закружиться голова. Это для того, чтобы люди не имели возможности и времени спрятать что-либо. Если ламы сами что-нибудь дарят, то и при этом предупреждают… Значит, все нормально до тех пор, пока вы не нарушите их предупреждение. Они скажут: "Вот видите, лама вас предупреждал, вы не послушались…" У них все схвачено, как говорится. Словом, это своего рода этика буддизма: что можно, что нельзя. При этом преследуется, в основном, интерес Будды. Главное, держать народ в страхе – "у Будды длинные руки, он все знает, все видит и за все грехи и проступки накажет. Будда – это всё…"
В главном дацане Бурятии мы снимали большой буддийский праздник. Все чрезвычайно красочно. Ламы в оранжевых одеждах, толпы народа. Крутятся с глухим стуком вертушки, отпускающие буддистам грехи. Звенят данциги. Гремят трубы. Ламы речитативом поют молитвы… Главный лама – Хамба-Лама попросил снять об этом празднике и дацане фильм, все торжество, со всеми атрибутами – ритуалами, трубами, барабанами. Поскольку для любого фильма снимается, как правило, весь обряд – несколькими дублями, мы выполнили просьбу Верховного буддийского святителя. Хамба-Ламе фильм понравился. У них до тех не было ни одного цветного фильма. А тут – яркий солнечный день, сотни верующих и само торжественное празднество во всей красе и стати.