Я писал о чудесной силе таких случайных встреч для меня самого. Хотелось бы думать, что и я, возможно, оставил какую-то зазубринку в ее сознании, чем-то помог ей определиться в жизни. Жаль, что больше я не встречался с ней, и не знаю, не ведаю, как сложилась ее судьба.
"Шаганэ ты моя, Шаганэ…"
Великий дар
Да, чем дольше живешь, тем больше поражаешься, какое же непостижимое явление – человек. Как многое ему дано: мыслить и страдать, видеть, обонять и слышать, любить, наслаждаться, проникаться чужой болью, жертвовать собой и ненавидеть – немало: на любой вкус и потребность, Но…
…Есть один особый дар, ниспосланный каждому, дар великий… Эх! Опять меня на обочину занесло. Я имею в виду не какую-то особенность, одаренность как черту человеческую, – нет! Я говорю о великом даре, которым награждаются буквально все, каждый человек, не ценя его и принимая как должное. О чем я?.. Да, о памяти! Память делает человека личностью, индивидуумом, мыслящей субстанцией. И чем больше, чем чаще человек эксплуатирует этот свой великий дар, тем более он – Человек. С ней он могучее древо с корнями, плоть от плоти своей земли, своей страны, семьи. И вместе с тем самостоятельная ячейка цивилизации.
Вы только вдумайтесь, что такое память. Это история. Это время, сконцентрированное в века. Это искусство и культура. Это языки, средство общения стран и народов. Это высшее творение матери-природы – "гомо сапиенс", человек разумный с бессмертной душой. А без нее – просто Иван, не помнящий родства, так, растение…
Ой!.. Куда меня потянули размышления? А ведь я и не хотел вовсе умствовать…
Итак, память. Кем дана она нам? За какие такие заслуги? Но точно, не за грехи, потому что открывает перед нами новые, невиданные горизонты, потрясающие возможности. Ах, Боже мой, какое же это волшебство – память! И ты сам – великий волшебник. Вот попробуйте! Включил память, щелк… – и ты в детстве! И трава не расти! Опять ты быстроногий малец. Все тебе нипочем, бегаешь, как стригунок, в коротких штанишках, с вечными синяками и ссадинами. Прятки, лапта, игра "в войну". Девчонок за косички "метишь" – моя любовь!.. Снова расшибаешь многострадальные коленки, плачешь, смеешься. И, несмотря на то, что прожил ты на свете не один десяток лет, в эти мгновения ты такой же легкий, невесомый, как тогда, такой же бездумно счастливый… И небо над тобой – то же. И звуки, и крики, и прозвища ребят. Но обратите внимание: проживая снова прожитое, ты его невольно корректируешь. В воспоминаниях ты тот же, но действуешь уже без прежних ошибок. Благодаря памяти ты исправляешь прошлое, а это уже, согласитесь, и вовсе что-то из высших сфер, из теории относительности. И все это память! Понимаете?.. Вот!..
Кинешься в юность, – и ты снова в плену подросткового очарования, первой любви. С ней вместе мечтаешь, строишь какие-то планы, воздушные замки. В голове мысли о дальних дорогах, какими мы будем, когда станем взрослыми, да и о будущих детях, которых, наверное, воспитать не просто. О сынах думаешь. Об их судьбах, службе в армии… Б-а-а!.. Да ты ли это?
– Э-э-э, да у тебя живот полез! Как вас величать по батюшке? Как?! А где шевелюра?.. Да и была ли она?..
Да!.. Эх, бывало: "Дядь, меня, мама сказала, "под мальчика" надо стричь…" Текут годы…
– Дядь, "под полубокс" пожалуйста…
– "Под польку…"
– Знаете, постригите так, чтоб сама стрижка была художественной, а волос на голове было больше. Ну вот так, как у Гамлета. Видели в театре Маяковского? "Быть или не быть…"
– Как у Самойлова, что ль?
– Да! Только, по-моему, там сейчас Казаков играет или Марцевич… Вот как у Марцевича!..
И так с помощью этого чудодейственного дара – памяти, выравнивая изгибы судьбы, ты и любишь по-новому, и веришь по-другому, обретаешь новые идеалы и святыни. Ты учитываешь все прошлые изъяны. Проживая помятые, тронутые промахами и ошибками годы, видишь себя более зрелым, в улучшенном варианте. И твое прошлое видится тебе иначе, волнует по-другому, и будоражит так сильно, будто ты преодолеваешь спирали спружиненного памятью времени, врываясь в то или иное мгновение.
Мгновения спрессованы в года.
Мгновения спрессованы в столетия!
И я не понимаю иногда,
где первое мгновенье, где последнее…
Да-да, именно так!..
Ведь это же великое счастье снова и снова проживать в памяти события, знаменательные даты, годы… Ты обретаешь право прожить вторую жизнь или третью. Ты, словно Творец, строишь ее дальше, гармонизируешь, создаешь и даже – интересней, мудрее…
Хотя… Хотя нельзя не согласиться и с таким мнением, что мы ни в чем не властны над событиями своей жизни.
Ни на йоту!.. Все – свыше, и все – без нас. Вспоминаю, как глубоко и парадоксально охарактеризовала сей факт одна знакомая стареющая женщина:
– А ведь жизнь наша коротка, как детская распашоночка. Коротка, коротка!.. И даже, может, и опачканная!..
А дар великий, дар памяти продлевает ее. И многократно! Вспомнить такое – тоже толк, ибо на ошибках не ты, так другие учатся.
Как-то удивительный артист Ефим Копелян сказал: "Жизнь, брат, она штука озорная. Ее так, на табачок, не променяешь! Вот ведь как!.."
Это я так, между прочим, рассуждал. Не судите…
И так бывает
Сегодня со мной произошел любопытный случай. Смешной, нелепый, несуразный – всего понемножку. Попробую рассказать.
Последнее время у меня здорово болят ноги. Лара ворчит:
– Это твой вес! Носишь на себе лишних двадцать килограммов! Представляешь, какая нагрузка и на суставы, и на сосуды, и на сердце… Прилип к своему компьютеру! А надо каждый божий день заставлять себя выбираться на прогулки. Ходить. Недаром говорят, "движение – это жизнь"… И все в таком духе. Сама, конечно, не бегает. Иногда, видимо, с целью проверки, идет со мной.
Ну ладно, убедила. Хожу скорым шагом – "бегаю". А расстояние от нашего подъезда до остановки "Детский сад", освоенный мною маршрут, – минут пятнадцать ходу, строго по часам. Туда и обратно – тридцать. Стараюсь не останавливаться. "Движение – это жизнь", – тикают в мозгу слова Лары. Иди, иди!..
Многое еще в этой жизни не сделано! – твержу себе. И продолжаю свой маршрут по второму разу. Ну, понятное дело, время не убывает. Это уже сороковые минуты моей "спортивной" ходьбы, Ноги тяжелые, но тащу. Сбиваюсь с ритма. Устал. Конечно, устал!..
Измочаленный, присаживаюсь на край металлического заборчика. Настроение – хуже унылого. Держусь двумя руками за свою трость, подаренную сыном. Без трости, пожалуй, скоро трудно будет ходить. А она опора – будто сына рядом чувствую. Сижу. Размышляю…
По тротуару шеренгой, гуляючи, идет группа женщин. Человек пять, лет от тридцати до сорока. С ними девчонка лет десяти – видно, семья с гостями. Та, что с краю, ближе к бордюру, смотрит на меня и, улыбаясь лукаво, что-то говорит… Понял – обо мне, потому что все стали разглядывать меня с пристальным любопытством. Подошли ближе. Крайняя, не останавливаясь, с легкой, озорной улыбкой вдруг звонко так, уверенно заявила с вызовом:
– Ну, дядя, и много же девок было у тебя!..
Все заулыбались. А девчонка – аж обернулась и приостановилась, – так хотелось ей, видно, приметы какие-то разглядеть! Я был ошарашен и не нашелся, что ответить. А самая бойкая – та, что начала разговор, с лукавинкой игриво продолжила:
– Ох и много девок было! Много-много!.. – и, уже удаляясь, форсируя голос, все продолжала: – Краса-а-вец был! Красавец!.. И сейчас красивый…
Они ушли. Я долго смотрел вслед и недоумевал: "С кем-то, наверное, спутала меня". Но тут же, признаюсь, поплыли и другие мысли: "А может, и правда? Я еще… это?.." Захотелось взглянуть на себя в зеркало.
А они отошли метров на пятьдесят и женщина, что с лукавинкой, обернулась и, пятясь, продолжала мне что-то говорить. Улыбнулась. Прощаясь, помахала рукой. А у меня мысли неслись вскачь, неожиданные, совсем по Пушкину:
Еще не раз гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь.
И, может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной…
– Ну уж нет! Дудки!.. Это совсем не про меня, я ведь далеко не тридцатилетний, как Александр Сергеевич.
Мои радости и утешения – в верности, преданности, тепле семейного очага. А закат… Пусть он будет наоборот – как теплая ласковая золотая осень – ярким и, по возможности, долгим. Ну вот и с Пушкиным поспорил! Спасибо озорной обаятельной женщине. Всколыхнула что-то во мне!..
Рассказал о случившемся Ларе. Супружница посмеялась в ответ, но я видел, что и она согласна с кокеткой, отпустившей мне комплимент! Приятно! Настроение сразу улучшилось, ноги перестали болеть. Хорошо!.. Хорошо, когда есть надежда на радость, на удовлетворение жизнью, на любовь близких. Спрашиваю:
– Лар, а как ты думаешь, что бы Катанян сказал в такой ситуации?
– Захихикал бы рассыпчато и заявил: "Ой, девочки, вы мне теперь совсем не нужны!.."
Мне понравился такой ответ. Но где-то в глубине подсознания все-таки прозвучало противоречие: "А мне самому? Слова этой женщины – не скажешь, что не были приятны!.."
– Слушай, а Медведкин что бы сказал?
Лара задумалась:
– Александр Иваныч строго поманил бы ее пальцем, посадил бы рядом и сказал: "Не всегда самая легкая, самая первая мысль – лучшая. И всегда – не самая умная. И уж конечно, не стоит ее сразу выплескивать и обнародовать…"
Я согласно покивал головой и подумал, что я-то как раз мог сгоряча нагрубить, обидеть эту женщину. С сокрушением признался в этом Ларе. А она тут же с пониманием подхватила:
– И хорошо, и молодец, что не брякнул. Не нахамил. Не обидел. Может, ты ей действительно чем-то понравился! Может, похож на кого-то… Ведь остановилась же Скобцева посередине Арбата, с удивлением глядя на тебя! Помнишь?.. Даже обернулась несколько раз, ты тогда на Бондарчука похож был…
Действительно, мне многие говорили: "Ты похож на Бондарчука, когда без усов".
А может, и вправду я еще не совсем стариком выгляжу. А насчет "девок"… Ну, не знаю. Очень уж это сокровенное. Хотя…
Странный человек
Как-то случайно то ли на газетной, то ли на журнальной странице мне попалась на глаза фотография мужчины. Он был снят в непривычном для репортеров ракурсе – выразительно, крупно, портретно. Фото мгновенно зацепило мое внимание: пронзительный взгляд, широковатое мужественное лицо с особым взлетом бровей. Очень знакомое лицо. Где я его видел?..
Но тогда я не стал копаться в памяти – занятие это довольно бесполезное, сколько ни терзай ее, она все равно не откроет свои тайники, до времени, конечно. Даже в звучание фамилии не стал тогда вдумываться, уж больно необычно имя – Рихард Зорге. Нет! Не знаю… Да и откуда? Немец. Разведчик. Легендарная личность. Не всплыло, не вспомнилось, – да и ладно. Скорее всего, он просто похож на кого-то.
Но все-таки этот облик, это лицо что-то взбудоражило, замутило во мне. Периодически оно всплывало передо мной. Цепляло, общалось где-то там внутри, в подсознании… Я хотел, я мучительно пытался вспомнить… Военные годы – нет… Эвакуация – нет! Такое благородное лицо да в глухой Пензенской области – конечно, нет. Так и не вспомнил.
Прошли годы – немного, правда. На экраны вышел французский фильм "Рихард Зорге". На громадной афише кинотеатра "Россия" появилось лицо, очень похожее на моего знакомого незнакомца. Мы с Ларой попали на премьеру. Не назову фамилии режиссера, но вспоминаю его в фойе, окруженного почтительной свитой, рядом с очаровательной экзотической актрисой Анук Эме в японском кимоно. Она была чрезвычайно популярна у нас в стране после проката полюбившегося фильма "Мужчина и женщина". Все стены были увешаны фотографиями Зорге, проспектами, знакомящими зрителя с подробностями биографии знаменитого разведчика, одним из первых оповестившего Сталина о дате начала Второй мировой войны, о том, что 22 июня 1941 года Гитлер бросит всю свою военную армаду на Советский Союз.
И опять это лицо! Этот знакомый взгляд!.. Говорю Ларе:
– А я где-то встречался с Зорге! Не помню где и как, но… мне кажется, он был у нас в подвале перед войной!..
– Ты что? Кто он, и кто тогда был ты?! Законспирированный разведчик – и ты, мальчишка!.. Да и был-то он тогда в Японии!.. – Не поняла! Не поверила.
А где-то в конце 90-х или в начале нового века узнаю, что умер наш родственник, земляк, тоже Мамин, Абубекар – тезка моего отца. Он жил на Пятницкой в многоэтажном сером доме, неподалеку от Серпуховской площади. Дом этот примечателен тем, что в нем на первом этаже был большой банк. Помню, проходя с кем-то из ребят мимо металлической решетки, мы зачарованно глядели в открытое окно подвала на женщин, считающих деньги. В их руках мелькали пачки, толстенные пачки купюр. Господи, Боже мой! Как же лихо они перебирали, пропускали сквозь пальцы, пересчитывая, дензнаки! Невообразимо!.. Женщинам не понравилось такое разглядывание. Нас поругали, и мы ушли. Потом, спустя какое-то время, окна банковского подвала совсем закрыли от обозрения. Но дело не в этом, я опять увлекся.
Так вот, дом этот был еще интересен и тем, что с торца здания банка, в первом этаже, была жилая квартира, где жил наш родственник, тот самый Мамин Абубекар. Квартира имела два входа: с Пятницкой и со двора на Малой Ордынке. Зайти к родственнику можно было с одной улицы, а выйти – во двор другой. А чтобы обойти снаружи эти два входа, понадобилось бы пройти часть улицы Пятницкой, половину Серпуховской площади и не малую часть Ордынки – это минут пятнадцать скорым шагом! С какой надобности в двадцатых годах, а может, и раньше был построен этот дом? Неведомо. А может, и скорее всего, – специально! Не каприза же ради! Но я-то, навещая Абубекара-абзи, всякий раз думал, что здесь, наверное, собирались революционеры-подпольщики, а может, и Ленин бывал!.. Очень-очень интересная квартирка! Вот бы где с ребятами в прятки или в войну поиграть: никто не найдет!..
Так вот, приехав выразить соболезнования семье усопшего родственника, я вошел в его "особенную" квартирку и мгновенно вспомнил лето 1939-го, а может, 1940 года.
И человека, так похожего на Зорге! Тогда по свадебным делам старшего брата Хасана мы были у земляка Абубекараабзи, и там впервые увидел я его гостя – русского, не москвича. Познакомились.
Гость был общителен, оживлен, весел. Он располагал к беседе, шутил, много рассказывал. Вообще он очаровал всех, и в первую очередь, конечно, меня. Я смотрел на него, слушал и как будто разглядывал волшебный фонарь или смотрел кино про путешествия: еще бы, таких людей я еще не встречал! Этот столько знал, столько видел! Во многих странах побывал. И занятие его звучало как иностранная речь, как музыкальное созвучие – ком-ми-вояжер.
Он говорил, что занимается фарфором, хрусталем; продает свои товары в иностранные государства, каким-то известным компаниям. Рассказывал о Германии, что-то про другие страны. Я многого не понимал, но не отрываясь смотрел на него и видел доброе привлекательное лицо. Оно мне нравилось. Видимо, поэтому и запомнилось на всю жизнь.
Этот необыкновенный человек понравился и моим братьям. Со старшим они сблизились настолько, что гость подарил ему свои часы. В ответ Хасан отдал свои – обменялись, словом. Как сейчас помню эти часы "Лимания", с маленькой кнопочкой: нажмешь – секундная стрелка бежит, еще раз нажмешь – остановится. Диво дивное, чудо чудное для тех времен! И даже для взрослых. Обо мне и говорить нечего: подержав их единожды в руках, я запомнил это чудо техники, как видите, на всю жизнь.
У родственника тогда был болен ребенок, поэтому разговаривали все вполголоса. И все же засиделись допоздна. Братья предложили гостю заночевать у нас, и он запросто согласился.
Так этот странный человек и оказался у нас в подвале у Павелецкого вокзала. Все расселись за столом, накрытым чем бог послал, но на тот случай мать исхитрилась состряпать "перемячи". Итак…
Жарко. Знойно. Несмотря на то что в подвале всегда было "тенистее" и прохладней, окна у нас распахнуты настежь. Комнаты наполнены ароматом вечерних цветов. Семья у нас, как я уже рассказывал, была большая, но на ночь все разместились – преимущественно на полу. Братья уступили гостю свою кровать, для нас это было обычным проявлением гостеприимства.
Что удивительно: когда проснулись, обнаружили, что гостя уже нет, он ушел от нас тихо и незаметно, видимо, через открытое окно, никого не разбудив. На столе обнаружили оставленный им фотоаппарат-гармошку "Фотокор" (по-моему, он так назывался).
За завтраком только и было разговору, что о ночном госте. Братья и отец, обсуждая, удивлялись: "Зачем в Японию через Китай везти из Германии сервизы и вазы, ведь у них там своего "такого добра" много, этим япошек не удивишь. И почему ушел не простившись?.. Зачем оставил фотоаппарат?.. Забыл?.." Хасан больше помалкивал. Может, он что-то знал или не хотел обсуждать нового приятеля.
Мать вмешалась:
– Добрый человек, не хотел беспокоить. Постеснялся будить… – Но Хосаин и отец не унимались, перебирая доводы, сомнения, недоумения…
Фотоаппарат, оставленный или забытый гостем, отец понес к земляку, своему тезке, поскольку с ним гость давно был знаком и, наезжая в Москву, ночевал у него много раз. Как я теперь понимаю, Зорге была удобно в той интересной квартирке с двумя тайными входами-выходами; разведчику, конечно, необходимы всякие запасные варианты – мало ли что. Родственник успокоил отца:
– Аппарат гость оставил, видимо, за ночлег. Не беспокойтесь. Это подарок. Он всегда что-нибудь оставляет…
Я тогда занимался фотографией, и наш гость видел мои снимки. Поэтому домашние, перебрав различные варианты, остановились на одном: фотоаппарат он оставил мне. К кассетам его аппарата наши пластинки подходили. Я начал снимать им, но снимки не получались: не было контраста, отсутствовали белый и черный цвета. Фотографии получались мутными, неприятно серыми. Короче, я в нем не разобрался и вынужден был вернуться к своей камере. Хотя наверняка этот аппарат был таким же чудом техники и механики, как часы "Лимания". Но никто не знал, как им пользоваться, в чем его особенность… Подарок! Неразгаданная тайна.
В эвакуации отец поменял этот иностранный аппарат на четверть пуда муки. Рассказывал, как покупатель долго рассматривал камеру и остался очень доволен. На вопрос: "А зачем она вам, ведь здесь нет нужных химикатов, нет пластинок?" – ответил вопросом: "А сколько кассет к нему?" – "По-моему, было шесть, но остались в Москве". – "Не страшно, не всю же жизнь жить в Пензенской области…"
Наверное, он разгадал какой-то секрет и понял ценность аппарата. Ведь это был, скорее всего, фотоаппарат из Германии, а всем известно, какая у немцев техника и оптика. Только мне, постреленку, тогда это было невдомек. А жаль! Была бы не только память сердца, но сохранился бы и подарок удивительного, легендарного человека.
Ну что тут скажешь?! Превратности судьбы и случайности встреч, конечно, не случайны. Видимо, судьбе было почему-то угодно свести меня с такой глыбой, как Зорге. Она, эта затейница судьба, столкнула меня с ним и распорядилась так, чтобы я вспомнил эту встречу и уже никогда не забывал. Более тридцати лет было в памяти это лицо. Зачем? Почему? Для чего?..