Японский фестиваль, 1988 год
По словам С.Т., фестиваль возник по инициативе богатого владельца некоего концерна.
– Приехали представитель этого концерна и фотограф, который сделал плакат для фестиваля с намерением изобразить три века.
XVIII век: неинтересная абстрактная живопись японца, которая называется "БАХ"! Яйцо с узорами в середине – это "строгость". Профессионально – неплохо, но зачем делать Баха символом современного искусства? Безобразие.
XIX век. Морис фон Швиндт. Декаданс, поздний, делал музыкальные обложки с соответствующей графикой. Он вроде Бердслея, но слабее. А надо было бы Сезанна или Левитана.
XX век – Кандинский.
На плакате три интерьера, все с инструментом, и все совершенно похожи. Везде окно, везде рояль. Совсем не видно разности веков. А лучше бы три архитектурных композиции или картины, чтобы показать разницу.
Первый фестиваль был в Яцугатаке, на высоте 2000 метров, с видом на море, горы, а вдали Фудзияма. Там специально построили для Маэстро два зала.
– Они сделали все равно по-своему, хотя я говорил, как надо. Что бы я ни говорил, сколько бы ни настаивал, что все это надо построить с японскими деталями, они, конечно, все равно сделали типично по-американски. Я играл там уже дважды, в зале гостиницы, когда этих залов еще не было.
– Святослав Теофилович! Я знаю, что японцы перед вами преклоняются. Вы их настоящий кумир. Они ведь не только зал для вас построили, но и фильм о вас сняли. Вы видели этот фильм?
– Да, но надо отобрать материал… Там есть хорошее, но необходима большая работа. Недостаток в том, что они перестарались. Снимали только меня, а тех, кто вокруг, как будто нет. Получается монотонность. Но природа… Вы видели этот фильм? Нет? Ну, природа там замечательная! Я смотрел фильм в Москве.
Надо сказать, что автор – молодой кинорежиссер, и он очень хорошо все сделал, а концерты снимала довольно известная операторша, – она же дочка знаменитостей; во всяком случае, очень интеллигентная; но она сделала ужасную вещь: вместо того, чтобы просто снимать концерт, она стала устраивать комбинированные съемки! Руки отдельно, и еще что-то. Это никуда не годится, хотя она знаменитая, а он – нет. Она – persona grata и сделала плохо, а он – пока никто, и сделал хорошо.
Вообще же эти фильмы отнимают полжизни, когда их просматриваешь. Есть еще старый фильм; кстати, он у меня даже есть, мне его подарил Ниаз. Потом меня снимал еще такой немецкий режиссер Иоганнес Шааф, в Туре. Это получилось не очень хорошо. Его у нас не показывали. Я в этом фильме все время разговариваю и как-то противно, по-моему. Ну не знаю.
Я смотрел еще его постановку "Смерть Дантона" во Франкфурте-на-Майне. Я бы сказал, что это хороший спектакль, кроме одного "но". Главная женская роль мне не понравилась. Ее играла его падчерица (это очень распространенное явление). У него желание поставить обязательно что-то совершенно непристойное. Там театр теней, которым развлекались в XVIII веке, и в нем показывали черт его знает что. Правда, я это все не видел, потому что спектакль поставлен так: большой цирк, и действие происходит в разных местах, то там, то здесь. Рядом со мной стояла кровать, на которой происходила любовная сцена между Дантоном и его женой. Но все-таки дух Французской революции был передан. Вы знаете, кто очень здорово передал дух Французской революции? Питер Брук. Называется "Убийство Марата по маркизу Саду" (по-моему, у нас это "Марат-Сад"). Сюжет такой: сумасшедший дом, и престарелый маркиз Сад тоже там, и он ставит спектакль про убийство Марата. Это все больные. И больны они самыми разными болезнями. Притом они все раздеты, в исподнем. Вы видели "Короля Лира", поставленного Питером Бруком? Нет? Ну тогда ладно. А то там Лира играет тот же актер, который здесь – Марата. У Шарлотты Корде, например, сонная болезнь. Она его убивает и в это время засыпает… Она все время засыпает. А у кого-то другого повышенная эротичность, и он совершенно неприлично себя ведет, и все так, как у Брехта: песни, интермеццо и масса белья, всюду белье, почему-то это белье ужасно похоже на Французскую революцию. Правда, мне не понравился конец, когда все они уже пришли в полный раж, устроили вакханалию, оргию и начали поливать друг друга из шлангов, а маркиз де Сад – он задумывал, что так именно все и кончится, – стоит и хохочет. Это как-то не очень… В конце женщина вдруг издает бешеный крик, – знаете, как скульптурная маска "А-а – а-а-а-а-а-а-а", она с дикой гримасой кричит, – мне кажется, что пусть бы она даже открывала рот, но чтобы закричали многие, чтобы вой раздался, сразу сто человек.
Затем разговор зашел о Гете.
– Он был действенно-положительный, как Вариации Диабелли или Вариации Брамса на тему Генделя. Мудро-правильный. Мне очень нравятся "Герман и Доротея" и "Ифигения в Тавриде". "Стелла" – смелая пьеса в смысле морали: пожалуйста, можно любить двух женщин! Земная любовь, – смело для XVIII века. Очень хороший спектакль я видел в Burgtheater.
Терпеть не могу "Рейнеке Лиса". "Годы странствий Вильгельма Мейстера" трудно читать, много про масонство, про какие-то сады. А "Годы учения" хорошо читаются. Очень люблю "Сродство душ", замечательная автобиография "Поэзия и правда". Я по-немецки все это читал.
– После Гете традиционно спрашивают про Гейне.
– "Зимнюю сказку" совсем не люблю. Почему? Не знаю. А стихи и поэзия, "Любовь поэта", это, конечно, очень хорошо.
В ночь с 24 на 25 августа отпраздновали день рождения Жени Артамонова, чуть-чуть выпили, посидели до часа ночи и разошлись.
25 августа 1988 года
Едет поезд, стучат колеса, в окне мелькают холмы, горы, реки, озера, все зелено, тепло. Иногда – очень древние каменистые скалы. Вроде Трех монастырей под Усть-Каменогорском.
В поездной жаре все разомлели. Играли в игры: мне загадали "кофр". Потом С. Т. предложил игру в "папу и маму" и загадал мне один раз "фотоаппарат и фотографию", а в другой – Оффенбаха и "Прекрасную Елену".
Долго разговаривали о Наумове, Виардо и Гаврилове. Об инсценировках вообще, об "Анне Карениной", Бальзаке, Дюма, Бенжамене Констане и его романе "Адольф", мадам де Сталь, музыке в кино (возмущался, что в "Диктаторе" Чаплина использована музыка из "Лоэнгрина"), фильме "Главное – это любить", Роми Шнайдер, о Шнитке (но ведь Шостакович лучше!), Берио, о виолончельной сонате Шостаковича и ее исполнении Ростроповичем.
И, как это часто бывало, прозвучал и "музыкальный лейтмотив": опера Прокофьева "Война и мир". С.Т. читал этот роман, когда началась война, целый год.
– Надо же было в конце так противно вывести Наташу и Пьера. И какой противный оказался Николай!.. Это все-таки очень хорошая опера… Прокофьев написал хорошую оперу. И либретто совсем неплохое.
– Пруста надо читать несколько лет.
26 августа 1988 года
В Москве половина шестого, а здесь уже половина двенадцатого. Все спят. За окном с обеих сторон тонкоствольный смешанный лес. Желтеют листья, леса сменяются голыми скалами, покрытыми лесом горами. Но это лес, а тайгу я теперь повидала по-настоящему. Из Барнаула в Прокопьевск большой кусок чудовищной ухабистой дороги пролегал через тайгу, и из Прокопьевска в Ачинск, и из Ачинска в Красноярск.
Поезд опаздывает уже на четыре часа, потом на шесть, потом на девять. Весь день играли в слова. На ночь я все-таки читала Монтерлана по-немецки, роман "Холостяки". По точности и обилию деталей напоминает Набокова.
Сейчас мы должны были уже два часа как быть на месте, а вместо этого предстоят еще долгие часы в поезде. С.Т. очень устал, поезд останавливается каждую минуту. Состоится ли завтра концерт в Благовещенске?
27 августа 1988 года
Поезд опоздал в Белогорск на 11 часов, прибыли туда в семь утра. В Белогорске Рихтера встретили три машины, – ГАИ, "Чайка", "Волга". Едем на "Чайке". С.Т. плохо себя чувствует.
Белогорску 125 лет. Новые здания, как почти везде, довольно убогие, блочные. Очень зеленый город.
Новая магистраль ведет из Белогорска в Благовещенск. Выехали из Белогорска, дорога – прямая, как стрела. До Благовещенска 120 километров. Въезд в Благовещенск начинается с моста через реку Зея, – мост, наверное, не меньше двух километров в длину. Очень красиво. Совсем тепло. Мост переходит в эстакаду, ведущую на широкую улицу под названием Театральная. Одноэтажные домики, потом – новые трех– и четырехэтажные. Бросается в глаза чистота. Жители хорошо одеты. Громадный исполком.
Набережная Амура. С той стороны – Китай. Старинные особняки и самый красивый – наша гостиница – немного в глубине.
В обычных гостиницах С.Т. всегда говорит: "Насколько здесь лучше!" (имея в виду партийные резиденции). Батыр объяснял: раньше это называлось резиденциями, а теперь – гостиницы. Но в Усть-Каменогорске это была именно резиденция с вышколенным обслуживающим персоналом, роскошью обстановки, столовым серебром и т. д. Немыслимо шикарная резиденция была в Прокопьевске, где Рихтеру предоставили целый этаж. А Маэстро понравилась деревенская гостиница в Ачинске, надраенная, впрочем, до блеска.
Гостиница "Амур". Если бы не гиганты скорости – рыжие тараканы, то очень хорошо и комфортабельно. В моем номере два телевизора, один стоит на другом, и оба не работают.
День прошел тяжело. С.Т. спал, чувствовал себя неважно, – и горячо сваливал все на поезд. Между тем, если бы не одиннадцатичасовое опоздание, все было бы отлично. А так получилась бессонная ночь, потом сон, ванна с солью, снова сон и повышенное давление, холодный пот. Пошел на концерт, как на работу, – даже в голову не приходило отказаться, отменить.
Пока Маэстро спал, я сбегала в "самоволку" – погуляла по набережной Амура, – вот уж речища, бурлит, пенится, несется, и странно видеть Китай на другой стороне.
Город носит отпечаток и пограничья, и порта, чем-то напомнил мне Одессу, старые здания красивые, с лепниной, достойные, не жалкие.
27 августа состоялся концерт в Благовещенске.
В филармонии мне рассказали, что на этот раз даже не решились вывесить афишу, помня о том, что в 1986 году публика чуть не разнесла концертный зал. Всего один раз сделали объявление по телевидению, и через полчаса ни одного билета уже не было.
Это был, наверное, единственный раз, когда усталость и плохое самочувствие сказались на форме Рихтера. Наш администратор Васильев торопил концерт (хотел, чтобы Маэстро успел на поезд в Хабаровск), заставлял тараторить ведущую и сократил антракт. Взмокшего, несчастного Рихтера заставили мчаться на сцену играть Листа (но он-то все равно всегда играет с полной отдачей). И все же вскочить на подножку нужного поезда не удалось. Напрасно проехали 120 километров до вокзала и 120 – обратно. Пришлось возвратиться в гостиницу.
Когда я уезжала из Благовещенска, С.Т. уже спал.
Сегодня – поездом в Хабаровск, 29-го в Хабаровске концерт, а 30-го – вылет в Японию. Он не опоздал никуда ни на один день, но и цена оказалась немалой…
По возвращении
Впервые после тура по Японии я увидела Святослава Теофиловича 6 ноября 1988 года на Большой Бронной.
Разговор начался с обсуждения фильма "Человек из железа" Анджея Вайды, который показался Маэстро скучным и претенциозным. Понравилась ему только одна сцена, как "она" нюхала папиросу, – это живая и талантливая деталь. Остальное – такой реализм, который недопустим в искусстве.
Снова восхищался (совершенство!) театром Кабуки. Пьеса идет пять с половиной часов – у Нины Львовны есть программа.
С трудом, но с удовольствием дочитывает тот самый роман про холостяков, который я несколько раз упоминала.
Программы в Японии. Первая – три сонаты Моцарта. Вторая – Лист (в первом отделении Полонез, Три пьесы и Скерцо и Марш), а во втором – восемь Трансцендентных этюдов. Третья программа – Прокофьев: Вторая соната; Шостакович: две прелюдии и фуги; Хиндемит, Сюита 1922 года; Барток, Стравинский (джазовая музыка). Из Сюиты 1922 года Хиндемита сыграл мне Марш (цирковой), Ноктюрн, Бостон, Рэгтайм. Играл по своему обыкновению, как на концерте. Руки какого-то небывалого устройства. Как и мозги и все остальное.
Ноктюрн я сравнила с Блоком. С.Т. согласился: "Да! Город – неуютный, с подстерегающими опасностями, страшноватый. Теплее, чем Стравинский, но менее гениально".
Сначала и слышать не хотел об игре, потом вдруг легко согласился. А получилось так. Я сказала:
– Перечитала "Шинель" и поняла, что Гоголь только Пушкину равен в гениальности. И подумала: недаром вы не так уж много читаете современную литературу, все же таких писателей, пожалуй, в ней нет.
– Но и в современной литературе есть замечательные писатели.
– Конечно, но в то же время и современная музыка не так меня волнует, как романтики, классики.
– А Хиндемит?
– Ну, я плохо его знаю. Вы ведь его не играете здесь.
– Вот послушайте еще раз, какой у него Ноктюрн в Сюите 1922 года.
Подошел к роялю, показал ноты:
– Посмотрите, как он чудно нарисовал – сам!
На первой странице нотной тетради и в самом деле очаровательный городской пейзаж начала века, много транспорта, конки, трамваи… И тогда он сел и сыграл несколько номеров.
Рассказал, как любит Японию, но заметил, что, вернувшись в Москву, обрадовался разным лицам.
По сравнению с немецкой больше любит французскую публику, потому что она хоть и меньше понимает, но больше чувствует.
Удивлялся критике на свое первое исполнение Первого концерта Бетховена с Эшенбахом: "Они пишут, что я играл этот концерт, как позднего Бетховена, и Эшенбах не совсем меня понимал. Хотя у нас был полный альянс, – ну что это такое?!"
Задавал свой любимый вопрос "Откуда это?" "Приди – открой балкон. Как небо тихо!" ("Каменный гость" Пушкина).
На пюпитре Пушкин, "Медный всадник", С.Т.: "Это лучшее, что есть у Пушкина, разве нет? Хотя "Евгений Онегин"… И потом Бенуа…"
Как всегда, привез нам всем подарки; что бы это ни было – шаль, галстук или майка, – обязательно шедевр.
Глава третья. "Врываясь в мировой оркестр"
В 1988 году журнал "Наше наследие" обратился ко мне с предложением провести со Святославом Теофиловичем беседу о современной культуре. Конечно, как и следовало ожидать, С.Т. отказался и пошутил, что к современной культуре относится отрицательно. Однако как только оттенок "обязательности" исчез, завязавшийся разговор коснулся многих тем и в результате оказался плодотворным. Свободная форма беседы позволяет мне дополнить очерк материалами, которые не поместились в него тогда из-за "разбухшего" для журнальной публикации объема.
В ранних сумерках январского дня серебрятся зеленые шторы и стены небольшой столовой. Справа – многоцветный выразительный "Портрет Веригиных" кисти Кончаловского, слева – "Зеленый натюрморт" Трояновской.
Прошли "Декабрьские вечера" 1987 года.
За большим, накрытым скатертью овальным столом – Святослав Рихтер. Предотъездное настроение – впереди Иена – мешает заниматься. Молчат рояли, сложены стопками ноты, которые составят основную часть багажа; лежат на скатерти в праздности прекрасные руки.
– Нужно окончательно отобрать мои пастели для Тура, – говорит Святослав Теофилович. – Десять или двенадцать. Хотите посмотреть?
Мы проходим через большую комнату-зал – два рояля, кушетка, несколько кресел, торшеры, пюпитр с постоянно сменяющими друг друга раскрытыми живописными альбомами и скромный по нынешним временам проигрыватель, достаточно мощный, впрочем, чтобы заполнить квартиру громом оркестра, голосами певцов, скажем, в опере Леоша Яначека "Катя Кабанова", за прослушиванием которой я однажды застала Святослава Теофиловича. Рихтер обычно слушает музыку, стоя в дверях, полностью в нее погруженный, но иногда вдруг бросит взгляд на того, кто слушает с ним вместе: как, не ускользнуло ли от него что-то чрезвычайно важное? Иногда жду на лестничной площадке, в паузе звоню и попадаю, например, на третью часть Шестой симфонии Малера – Скерцо.
– Малер мудрил с этой частью, делая ее то второй, то третьей, наконец сделал второй, хотя, по-моему, лучше было бы ей остаться третьей.
– А кто дирижирует?
– Кубелик. Все быстро, неясно, бравурно и из-за этого одинаково. В четвертой части есть проникновенные мелодии, а он играет легкомысленно. Чрезмерные перепады в темпах. Все чересчур. И пафос чересчур. Третья симфония (помните, мы слушали?) была лучше.
Выходим в холл, где на стульях и на полу, прислоненные к стене, расставлены пастели Святослава Теофиловича: пейзажи, пронизанные стремлением передать время суток, тревожные настроения, световые эффекты, уловленные в красоте природы и на городских улицах, изящные по замыслу, поэтичные.
Святослав Теофилович много раз переставляет их, убирает одни, ставит другие, снова возвращает прежние. Наконец выбор сделан. В Тур поедут "Сумерки в Скатертном", "На траве", "Лето в Москве" и среди других – "Луна":
– Вы обратили внимание, что всюду сумерки? Почти на всех картинах. И "Луна"… Солнце-то еще не зашло. Жутковато.
– Напоминает луну, которую мы видели по дороге из Абакана. Тоже были сумерки…