19 августа 1988 года
– Таких яблок нам нигде больше не видать. Вы пробовали? – был первый вопрос утром.
Поделился своими размышлениями об "Утешении" Листа. "Утешение только в конце, очень наивный бас, – ну успокойся, детка, все хорошо. А вначале жалобы, истерика".
Потом С. Т. рассказал о своем концерте памяти Артура Рубинштейна, состоявшемся 12 июня в Париже (в первом отделении Двенадцать этюдов Шопена и Первая Соната Брамса).
– За кулисы пришли мадам Рубинштейн, мадам Помпиду. В артистической стоял букет белых роз от молодой дамы. Но я гулял за сценой, выходил во двор. Позади Эйфелевой башни. Переворотчик – "двойник" Жени Могилевского – переворачивал страницы назад.
Доктор Рене Марто похож на Сен Лу из Пруста. Успевает посмотреть Третьяковку за десять минут, но запоминает все, что на каждой стене. По верхам, хотя все понимает. Впился в статью Эгиона, очень хвалил, а второй номер (журнала "Monde de la musique". – В. Ч.)… уже не прочитал. Он – президент "Друзей Туренского фестиваля". "Рене, – говорю я, – они не делают того-то! Вы ведь президент". "Слава! Но у меня же нет времени!"
А все время уходит у него на светские обеды с принцессами.
Был концерт с бородинцами. Он пришел ко мне в артистическую перед самым моим выходом на сцену! "Слава, Слава! Приехали мадам Помпиду, мадам Ротшильд". Я не обращаю внимания. "Нет! (с возмущением). Его интересует только концерт!"
В три часа поехали смотреть Стрелку – слияние Иртыша и Ульбы. Справа Ульба, перпендикулярно ей – Иртыш. Серый день, серая вода, густота зелени, бело-красные кирпичные дома, напоминающие Хаммеровский центр. В месте самого бурного водоворота вдруг островок с высокими деревьями, зеленый. Смотрели на воду, тоже серую, в черноту, и вдруг шевельнулось в сознании что-то неуютное, страшное… Рыбы в реке нет. Вода мертва.
После обеда много разговаривали. Я рассказала о том, как в одном из романов Стругацких вылавливали "выродков" по признаку интеллигентности. С.Т. сразу сравнил роман с "Гигантами с гор" Пиранделло, пьесой, которую видел в Милане, где побивают актрису. Дворец в Ташкенте тоже против человека, подходишь – страшно, как эта пьеса "Гиганты с гор".
Записала несколько высказываний.
"Бездарность и скука – самое страшное в людях".
"Ревность, зависть, властолюбие – самые худшие черты! Скучные".
"Глупо желать славы. Слава может быть только результатом. А как можно стремиться к славе… Это даже непонятно".
Я никогда – никогда не видела в руках С.Т. газеты. В разговоре пришлось к слову упоминание о них. С.Т. сразу вспомнил, что Марина Цветаева называла читателей газет "глотателями пустот". А Монтерлан сказал: "Смотрите, какие у вас руки после газет, такие же, как мысли".
Концерт в Центральном доме культуры Усть-Каменогорска.
Перед выходом на сцену много шутил, но очень мрачно. "Может быть, мы уже не увидимся. Да". Я обещала немедленно спуститься вслед за ним.
– А если землетрясение?
– И я туда же.
– Вы, как Карел: "Слава, если будет трясти, ты согни ноги и приподнимись". А откуда я знаю? Когда и где будет трясти? Так же и с землетрясением.
(Вдруг!) – Как вы думаете, они (публика. – В. Ч.) понимают?
– Скорее, общее жаркое ощущение, чем конкретное восприятие именно этих произведений.
Между тем сегодня Моцарт и Лист были еще лучше. И Рихтер благодарен чуткости слушателей. Когда в Усть-Каменогорске С.Т. услышал сквозь общий восторг живую реакцию, пошел радостный (!) играть "бис". Хотя собирался уже кончать. Концерт длился больше двух часов. На "бис" гениально играл "Вечерние гармонии" Листа, счастливый от того, что "пробил" публику.
20 августа 1988 года
Ночью с Батыром, Линчевским и ГАИ отправились в Рубцовск. Приехали туда около шести часов утра, в гостиницу Алтайского тракторного завода, расположенную на широченной, очень грязной площади. С.Т. как ни в чем не бывало отправился гулять по площади, потом провожавшие повернули назад, а мы отправились спать по своим номерам. Помню белье, – сырое, прелое и серо-черное.
В 12 часов уже выехали в Барнаул в сопровождении красавицы в фиолетовом – Полетаевой.
ГАИ вывезла из Рубцовска. Дорога очень красивая, вокруг поля и необычно расположенные по обе стороны шоссе перпендикулярно к нему прозрачные дубравы, рощи, перелески, светло– и темно-зеленые, редкие и частые, высокие и низкие. На склонах оврагов множество дачных домиков. Легенда: юноша Катунь и девушка Бия превратились в реки, чтобы быть вместе, из их слияния возникла Обь, она течет в Барнаул.
На концерте в Барнауле не была, – грипп. После концерта зашел С.Т., рассказал про зал в небольшом двухэтажном доме с лепными украшениями, – мог быть и оперным театром, – чудный, маленький, старинный, с люстрой, как в Ленинграде. "Для Листа "Блютнер" был очень хорош, и Скерцо, и Марш сегодня вышли, летели. Брамс тоже хорошо, без огрехов. А Моцарта на "Блютнере" трудно играть, потому что надо все время уменьшать звук. Для "Серых облаков" Листа не подходит ни один инструмент из здешних. Обязательно какая-нибудь нота вылезет. Город, по-моему, чудный. Старый русский город, почти неиспорченный. И люди тоже сохранившиеся".
– Какие же у вас теперь планы?
– Завтра концерт.
– Где?
– В Прокопьевске.
– Все-таки поедете? Это же через тайгу, нет дороги.
– Это неважно. Но раздражает, что никто не знает, сколько туда километров. Никто не знает географии. Некоторые даже не знают, где запад, где восток.
21 августа 1988 года
Из Барнаула переезжаем через широченную Обь – зеленые берега с узкими песчаными пляжиками, тополя с невиданно пышными кронами, как у каштанов. Забыли кофр! Полетаева ринулась обратно.
Кто не бывал в Алтайском крае, пусть вспомнит самые живописные кинопейзажи Англии или Франции, – в те времена я не видела еще этих стран – только фильмы. Цветы – ярче, не голубые, а синие-пресиние, леса легко взбираются на холмы, трава нехоженая, красота естественная, но кем-то взлелеянная. С.Т., как бы угадав мои мысли, говорит:
– Такие пейзажи видишь в фильмах с Жаном Маре: все погони происходят на таком фоне.
Остановились у березовой рощи. Нашла подберезовик. Березы тонкие, березы мощные. Напоминает звенигородский лес, разве что привольнее. Ели помидоры, огромные, красные, сладкие, душистые.
Целинное, Ельцовка – благодать, благость, – ну просто Швейцария. Но уже в Ельцовке появились островки тайги, а потом началась жутчайшая тряска. С.Т. сидел как изваяние. Не проронил ни слова по этому поводу.
Пуштум – граница Алтайского края с Кемеровской областью. На границе, как и положено, встретили машины ГАИ, три машины филармонии. Огромные перегоны, сотни километров в день. Верный себе, Святослав Теофилович не хотел отказаться ни от одного из запланированных городов и концертов. И то, что из Барнаула в Прокопьевск нужно было ехать через тайгу, при полном бездорожье, нисколько его не смущало – разве что он никак не мог понять, почему никто не знает точно, сколько же километров от Барнаула до Прокопьевска.
Помню, как мчались через Кузбасс, как, поседев от пыли, добрались до Прокопьевска, и уже через час во Дворце культуры имени Артема Рихтер давал концерт из произведений Моцарта, Брамса и Листа. Правда, перед выходом на сцену сказал:
– Мне кажется, что я еще в машине.
Прокопьевск, окруженный шахтами (Кузбасс!), мог бы показаться уютным и зеленым городком, не запущенным и не грязным, как Рубцовск, если бы не покрывающая все белая пыль.
Поселили в роскошном доме – тогда я и узнала, что такое роскошь. И с большим вкусом. Разве что все полы-ковры покрыты белоснежной тканью, чтобы ноги не касались этих ковров-полов. Что-то деревенское. Там же в зеркале я увидела свое будущее: на меня смотрела совершенно седая женщина. Не успели прочувствовать партийный размах, как началась подготовка к концерту.
Дворец культуры имени Артема. Все кругом говорили, что до последнего момента не верили в то, что Рихтер приедет в самом деле. Концерт прошел очень хорошо, люди – славные. Сияющий молодой человек просил благословить его на успехи в игре на гармошках, жалейках и прочих музыкальных инструментах этого типа.
После концерта С.Т. сказал о Брамсе: "Это обетховененный Шуман".
На вопрос журналиста из Прокопьевска: "Вы хотите приблизиться к народу?" – Святослав Теофилович ответил: "Мне интересно быть там, где я не был". Открещиваясь от "миссии", С.Т. отвечал и по-другому: "Удачно можно играть, только когда играешь часто". И еще: "Здесь самая лучшая публика, именно в таких городах".
Хотелось бы развеять легенды об инструменте, который якобы следовал за Рихтером. (Трудно представить себе рояль в юрте или в тайге!) Он играл на тех роялях, которые стояли в залах. Как и во время первого путешествия, их настраивал неизменный спутник Святослава Теофиловича, Евгений Георгиевич Артамонов.
22 августа 1988 года
Предстоит рывок в Ачинск – город преступников и медленной смерти (глиноземный комбинат и новый алюминиевый завод). Еще пятьсот километров.
Вопреки всем просьбам, уговорам и разумным доводам, Святослав Теофилович все же настоял на том, чтобы ехать туда с концертом.
Страшная тряска, а в дальнейшем и поломки, отказавшие по пути в Ачинск тормоза "Ниссана". Святослав Теофилович сидит впереди, не шелохнувшись, равнодушный ко всем неурядицам и колдобинам. К восьми часам вечера удалось добраться до зала музыкальной школы в Ачинске, и, неисповедимы пути Господни, такой концерт такого Рихтера услышишь нечасто.
В Ачинске же царил ажиотаж. О концерте накануне объявили по радио. Педагоги музыкальной школы постарались придать ей как можно более праздничный вид. Вдруг пронесся слух, что машина пошла на Красноярск, и началась паника. Огромное количество людей, с билетами и без билетов. Они ждут с семи вечера. Я поняла, что Святослав Теофилович был прав, не поддавшись на уговоры пропустить Ачинск из соображений усталости. Когда приехали туда, полуживые, Рихтер тут же лег на диванчик и на час уснул. Через час встал, надел фрак, не позволил мне идти на концерт в брюках ("конечно, платье!"), и… я уже сказала: концерт оказался в каком-то смысле уникальным. "Тормоза отказали не только у "Ниссана", – пошутила я в антракте.
Справедливости ради признаюсь, что из артистической украли (надо же было "оправдать" преступную славу!) флакон с жидкостью для хранения линз.
– Кто умел писать страшное? – такой разговор неожиданно завязался после концерта. – Лист – во Втором концерте: падение вниз в музыке вызывает ощущение страха. Прокофьев: начало Седьмой сонаты – хочется бежать. Или "Семен Котко" – умеет пугать. Чайковский: "Пиковая дама", "Мазепа".
Вы видели "Бал вампиров?" Поэтичный фильм, смешной. Гоголевский!
Первый драматический спектакль, который я видел, был "Ревизор", во время гастролей Малого театра в Одессе в 1924 году. Хлестаков – молоденький Аксенов, прелестный, симпатичный, красивый, не острый, но чем-то брал, играл обаятельно. Через пять лет они еще раз приезжали, и Хлестакова играл Рыжов, не очень молодой, менее удачно. Ильинский – это был шарж, мне не понравился. Горбачев сыграл Хлестакова на редкость хорошо, в Ленинграде, примерно двадцать лет тому назад. А лет тоже двадцать тому назад я видел "Ревизора" в Инсбруке. Все купцы были с пейсами, евреи с бородой (раз купцы – значит, евреи). Пять "Ревизоров": два в Малом, с Ильинским, с Горбачевым и в Инсбруке.
Две ужасные "Женитьбы", обе в постановке Эфроса. Преступник в искусстве. Я видел "Бориса Годунова" в Детском театре, тоже Эфроса. Большей серятины не видел. А в Малом театре в 1939 году бешено здорово, подлинно, пышно, но неталантливо.
– Как же вы так все помните?
– Но ведь это же интересно!
23 августа 1988 года
По приезде в Красноярск направились в гостиницу "Октябрьская" – тут при спуске по гостиничной лестнице подтвердилась в очередной раз наблюдательность Рихтера: есть одна "неполная", в половину обычной, ступенька. Как она его возмущала: "Не рассчитали! Безобразие".
Концерт в Красноярске. В отточенной игре немного сказывалась усталость. Горячий прием. "Вечерние гармонии" бисировал. Перед концертом в артистическую вдруг забежал Лев Дуров, сосед Рихтера по подъезду в Москве, поздоровался и сообщил, что выступает в соседнем зале. С.Т. был в прекрасном настроении. После концерта снова появился Дуров в костюме Яго. Со всех сторон раздавались слова благодарности, один раз даже с неожиданными рыданиями.
С.Т. очень веселый – Женя Артамонов и я, которые собирались уезжать, – решили остаться, и он доволен этим.
Смешные истории, стихи собственного сочинения в ответ на какую-то брошенную реплику вдруг сменились рассуждением о "Царской невесте". Лучшее в этой опере, по мнению Святослава Теофиловича, – это Любаша, ее песня – соло, – очень по-русски; совершенно замечательная увертюра. Сюжет надуманный, псевдо-Гюго.
А самая хорошая опера, может быть, – "Псковитянка". В ней чувствуется время. "Возьмите клавир, стоит прочесть либретто. Эпоха. Свежая опера, не на мастерстве, а так получилось. Римский-Корсаков и Мусоргский писали вместе: Мусоргский писал "Бориса", а Римский-Корсаков – "Псковитянку", за одним столом. И чувствуется влияние Мусоргского на Римского-Корсакова". Из опер Римского-Корсакова С.Т. больше всего любит "Снегурочку", "Псковитянку" и "Ночь перед Рождеством".
В два часа ночи сели в поезд Москва – Владивосток. Я упомянула письмо, которое С. С. Прокофьев написал мне во времена моего детства о "Золушке". С.Т. считает "Золушку" шедевром, а вот что касается балета "Ромео и Джульетта", то не нравится ни композиция в прямом смысле этого слова, ни постановка, ни даже характер номеров. На "Ромео и Джульетту", по его мнению, очень повлиял Файер, и в инструментовке, и в постановке. Он был блестящий балетный дирижер, но и все. Самосуд же подпортил своими советами "Войну и мир". "Эх, советчики, советчики", как Кутузов с генералами. По поводу "Ромео и Джульетты" (конечно, без всякой связи с Файером) я пустилась в горячий спор. С.Т. очень оживился и стал мне доказывать, что насколько хороша, гениальна музыка (Сюита), настолько неудачен балет: много повторений, Джульетта пробегает под одну и ту же музыку, смерть Джульетты сопровождает неподходящая музыка. Меркуцио не должен вызывать симпатию, а патеру Лоренцо нельзя делать антраша и т. д. и т. п. Спорили до умопомрачения. Перешли на балеты Чайковского.
– В "Спящей красавице" гениальный апофеоз, в миноре (пел). Это лучший балет. И конец "Лебединого озера", – пел со слезами на глазах. В "Щелкунчике" финал – сентиментальный, не такой грандиозный, как в этих двух.
– Вы, наверное, много думали об оперных постановках. Например, вы не раз говорили мне, что "Война и мир" Прокофьева больше подходит к постановке в камерном театре, чем в Большом. С детства играли все на свете оперы, аккомпанировали, смотрели. Что вы считаете главным в работе над оперным спектаклем?
– Прежде всего, я бы думал о том, как поставить певцов, с акустической точки зрения, чтобы голос несся – это самое главное. Потом, исходя из этого, можно уже думать о спектакле. Вообще, главное в опере – дирижер, а не режиссер, как это теперь стало модно.
– Лошади должны быть в операх дрессированные, как в цирке, а не обычные лошади.
Будем ехать до Благовещенска, вернее до Белогорска, полных три дня. С.Т. не любит поезд. (Этот называется "Россия".)
Сразу сделал "поездное лицо", не победно-невозмутимое, как в машине, а заранее унылое.
Мы долго сидели и разговаривали, а сейчас уже ни много ни мало четыре часа утра.
24 августа 1988 года
Станция Зима! (Не чаяла, что увижу.) Продают огурчики, соленые помидоры, молоко. Женя и Ник. Ив. принесли черемуху (ягоды) и "букет-моркови". Едим морковь. Хотел снимать, искал-искал, не нашел. "Вид закрыли", – пожаловался С.Т. на проходящий поезд.
– Я знаю, что мне чуждо в Моцарте: его испортило вундеркиндство. Виноват в этом только отец. Его музыка лишена свежести. Она совершенна, красива, витает "над", но нет свежести. Совершенство есть, но свежести нет. И еще есть такие композиторы. В ранних сонатах Бетховена такая свежесть! Моцарт слишком рано начал сочинять.
– Природа. Я всегда смотрю, хоть сто раз уже видел, и поэтому я езжу в машине. Когда я в первый раз ехал с Гавриловым в Париж играть Генделя, то, хоть и множество раз уже все это видел, смотрел в окно, а он читал Никулина.
– Или Ростропович – я ему говорю: смотрите, это собор Святого Стефана, а он взглянул и тут же отвернулся.