По ряду сложных для объяснения причин в советской науке 1930 – 1960-х годов Фонвизин – политик и общественный деятель, борец против деспотизма и "фавера" – заслонил Фонвизина – создателя действительно смешных и потому живых комических типов, хотя самые документированные определения общественных позиций писателя, степени его близости к Панину и вражды к рабству не помогают нам понять некоторые, казалось бы, простые и самоочевидные вещи. Поэтому мы пока не видим удовлетворительного ответа на естественно возникающий вопрос: почему, когда Фонвизин заставляет Простакову повторять шутку Вольтера об извозчике, который заменяет дворянину знание географии, мы, люди конца XX века, дружно этой шутке смеемся, хотя давно уже нет дворянства как правящего сословия, нет уже более и извозчиков, а пользу географии сегодня никто не решится оспаривать? В советской науке заметно странное желание оправдать Фонвизина от обвинений в комизме и представить Простакову, каждую реплику которой неизменно сопровождает смех зала, в виде трагического персонажа, некой русской Гекубы. Замечание Вяземского о том, что Простакова "стоит на меже трагедии и комедии", получило слишком расширительное толкование. "Комедия превращается в трагедию порока", – пишет Г.А. Гуковский. П.Н. Берков полагал, что "о смешной трактовке роли Простаковой говорить не приходится". Он же находил, что актеры XVIII века, например Шумский, ошибались, когда играли роль Еремевны "в грубо фарсовых тонах".
Такое отношение к комизму и смеху в "Недоросле" смещает историческую перспективу и превращает Фонвизина в современника Достоевского, в некое подобие Сухово-Кобылина, "Дело" которого, пожалуй, и впрямь не поддается смешной трактовке.
Кому же должен верить читатель Фонвизина – науке или своему непосредственному впечатлению?
Уважение к науке, к именам ученых, которым принадлежит эта странная трактовка комедий Фонвизина, не лишает нас права апелляции к истории, к историческим фактам. И среди этих несомненных и неоспариваемых фактов в первую очередь должна быть рассмотрена и понята двойственность структуры его комедий; двойственность, которая дает нам право сказать, что между персонажами "Недоросля" воздвигнута незримая, но непроходимая преграда. Это люди разных миров, разных культур, разного образа мысли, и говорят они на разных языках. Мир двоится в комедиях Фонвизина. Миру зла и всех пороков он противопоставляет мир чести и добродетели. Стародум и его друзья говорят и делают то, чего хочет от них автор, часто автор и сам говорит за них, вкладывая в их реплики свои мысли. Простаковы – Скотинины, выпущенные на сцену, не думают, а действуют, подчиняясь своим, часто отвратительным побуждениям; они не мыслят, а живут на сцене, поскольку в них нет ничего, кроме сатирически изображенной стихии самой жизни. По отношению к ним Фонвизин может только усилить или ослабить комизм изображения, но он не может, не разрушая природу этих характеров, заставить их обсуждать на сцене какие-либо вопросы общего порядка.
Зато с друзьями Стародума Фонвизин волен поступать, как ему угодно. И он действительно заставляет их обсуждать на сцене весь круг злободневных политических и нравственных проблем эпохи. Их назначение предопределено, они – эти персонажи – должны служить эталоном этического совершенства, смех не должен их касаться. Очень чтимый Фонвизиным Руссо, как известно, не мог простить Мольеру, что он сделал Альцеста в "Мизантропе" смешным: "Великое и благородное" не может и не должно смешить. Эта мысль Руссо лежит в основе всего европейского искусства предреволюционного времени. И Фонвизин, и Шиллер в одинаковой степени убеждены, что изображение великого и благородного не терпит примеси смешного, не может возбуждать смех, не разрушая силы высоких чувств.
Конфликт между двумя группами персонажей, только намеченный в "Бригадире" и ставший основой всей комедии в "Недоросле", представлен в прямом и буквальном смысле как конфликт двух языков, двух способов высказывания. "Мир Стародума и Правдина – это мир людей думающих и осознающих свои поступки, свое место в обществе, это мир рефлексии и самопознания".
Мир Простаковых – Скотининых трудно поддается определению. Можно было бы сказать, что это мир без рефлексии, мир без мысли, но такое определение будет только негативным по сравнению с миром Стародума – Правдина. По-видимому, для того чтобы понять, как взаимодействуют эти группы персонажей и как сталкиваются между собой их "языки", следует рассмотреть обе комедии Фонвизина как некое художественное единство. Тогда, быть может, мы приблизимся к пониманию действительного соотношения комического и серьезного в них и перестанем рассматривать комическую трактовку персонажей Фонвизина как нарушение авторской воли.
Современники Фонвизина, равно как и люди эпохи Пушкина – Гоголя, не сомневались в том, что Фонвизин прежде всего писатель комический. И формировался Фонвизин как литератор под влиянием своего природного комического дара, вопреки клерикальной реакции второй половины 1750-х годов. В это время православная церковная верхушка стремилась использовать охватившую Елизавету Петровну набожность для преследования малейшего появления религиозного свободомыслия, в том числе идей гелиоцентризма.
Русская журналистика конца 1750-х – начала 1760-х годов полна статей, в которых строго осуждается деизм, а в литературе идет борьба между противниками "суеверия" (условное определение православной ортодоксии), такими как Сумароков, и теми, кто опасался свободомыслия, считая его дорогой к атеизму.
К сожалению, эту борьбу религиозных взглядов в русском обществе приходится восстанавливать по разрозненным и скупым свидетельствам. Укажу на одно показательное явление в драматургии Хераскова. Смена тем от "Венецианской монахини" (1758) к "Безбожнику" (1761), может быть, по-своему отражает развитие свободомыслия в московском обществе конца 1750-х годов. Херасков, три года назад смело осудивший монастыри как очаги изуверства и фанатизма, в "Безбожнике" (поставленном 10 июля 1761 года) представил персонажа, который "отвергает не только Бога, но и все человеческие установления". Руфин, главный герой "Безбожника" не только атеист, но вообще аморальный человек, клеветник.
Само слово "клевета", как показал еще Г.А. Гуковский, о которой Херасков и поэты его круга постоянно пишут в это время, имело свою семантику и отражало острую религиозно-философскую борьбу, происходившую среди московской интеллигенции.
П.Н. Берков думал, что едва ли в "Безбожнике" изображен, хотя бы и в измененном виде, какой-либо реальный случай из жизни московского дворянского общества тех лет.
Но, может быть, есть смысл сопоставить со стихами о клевете и "Безбожником" то, что пишет о себе Фонвизин в своих воспоминаниях: "Природа мне дала ум острый… весьма рано во мне проявилась склонность к сатире. Острые слова мои носились по Москве; а как они были для многих язвительны, то обиженные оглашали меня злым и опасным мальчишкой… Меня стали скоро бояться, потом ненавидеть…"
Я сопоставляю эти синхронные явления не для того, чтобы представить молодого Фонвизина прототипом персонажа комедии Хераскова или стихов о "клеветниках". Интересно для нас должно быть совпадение этих свидетельств о существовании в русском обществе вольнодумцев, свободомыслие которых граничило с атеизмом. Сам Фонвизин со своих позиций конца 1780-х годов осуждает свои "сатиры", но из того, что он о себе рассказывает, видно: его юность – это бунт против тех православных верований и традиций, которыми было проникнуто его воспитание в родительском доме (II, 87).
Перевод "Альзиры" Вольтера говорит о том, что Фонвизину очень дорога была идея веротерпимости и что он склонялся к признанию "естественной религии" единственно разумной формой отношения человека к Богу. Дальнейшее развитие свободомыслия Фонвизина связано с кружком князя Козловского, в котором "лучшее препровождение времени состояло в богохулии и кощунстве" (II, 95). Написанное тогда же (в 1763 – 1764 годах) "Послание к слугам", как говорит сам Фонвизин, принесло ему репутацию "безбожника" (II, 95).
"Послание к слугам" получило вполне однозначную оценку в научной литературе, поэтому, не касаясь его философской проблематики в целом, я укажу на тот его аспект, который как-то остается вне поля зрения при анализе и который произвел, по-видимому, очень сильное впечатление на современников, на содержавшееся в нем отрицание разумности миропорядка. Ведь на поставленный в самом начале вопрос ("На что сей создан свет?") не могут ответить ни домашние философы-слуги, ни их образованный барин. А если ответа нет, если наличие разумного порядка и разумной воли в основе всего сущего недоказуемо, то и вся человеческая жизнь в ее наличных социальных формах представляется легкомысленной комедией, разыгранной жалкими марионетками, в поступках и поведении которых преобладает одно всеопределяющее свойство – глупость. Автор "Послания" вполне солидарен с Ванькой, когда тот заключает свои наблюдения над жизнью следующими словами: "Куда ни обернусь, везде я вижу глупость".
Мир – сборище глупцов, объект его сатирического дара и его острот – таким представляется молодому Фонвизину все, с чем он сталкивается, кроме того немногого, в чем он видит проявление ума.
Ум Фонвизин позднее определял как то "качество души", которое "содержит в себе все пространство понятия, всю силу воображения и всю действительность души" (I, 232). Глупец же для него – это человек, "которого ум весьма ограничен" (I, 225). Антитеза ум – глупость оказывается главным водоразделом, который разделяет человеческое общество. Не социальные различия, не иерархия положений в системе сословной монархии, а чисто характерологический критерий дает ему возможность построить свою школу ценностей. При этом человеческая глупость по Фонвизину бесконечно разнообразна в своих видах и формах и способна довести человека на самой своей последней степени до состояния животного. В письме к сестре от 23 – 24 января 1766 года, где речь идет о какой-то даме, он замечает: "Без лести можно ей сказать… что превосходит уже всякую скотину" (II, 338).
Первая оригинальная комедия Фонвизина – "Бригадир" – в своей структуре явно восходит к тому представлению о кукольной комедии человеческой жизни, которое увенчало все размышления фонвизинских философов-слуг. Все персонажи "Бригадира" за исключением Софьи и Добролюбова движимы элементарными внеидеологическими побуждениями, попадают в фарсовые положения и глупость каждого их них легко обнаруживается в столкновениях и спорах на самые различные темы.
Первые слушатели и читатели "Бригадира" единодушно оценили в комедии верную картину нравов, то есть совокупность персонажей, из сопоставления которых и возникла эта общая картина образа жизни и мысли русского дворянского общества 1760-х годов. После комедий Лукина, в которых "руссоизм" остался программным заявлением, "Бригадир" оказался подлинным открытием хорошо всем известного, но в русской литературе невиданного мира повседневности, быта и нравов. Восторгаясь не только "знанием" нравов, но и выдержанностью (то есть логикой поведения) характеров в ней, современники особо выделяли Бригадиршу. Как вспоминал Фонвизин, Никита Панин после "нескольких минут чтения" заметил: "Вы очень хорошо нравы наши знаете, ибо Бригадирша ваша всем родня; никто сказать не может, что такую же Акулину Тимофеевну не имеет или бабушку, или тетушку, или какую-нибудь свойственницу" (II, 98 – 99). Можно попытаться определить, какие именно реплики Бригадирши после этих "нескольких минут чтения" произвели "во всех слушателях прегромкое хохотание". По-видимому, речь идет о 1-м явлении 1-го действия, в котором Бригадирша дважды отличается. Первый раз после реплики Советника, которая кончается сентенцией о том, что у Бога "все власы главы нашея изочтены суть", Бригадирша находит свое применение для этой мысли: "Вить вот, Игнатий Андреевич, ты меня часто ругаешь, что я то и дело деньги считаю. Как же это? Сам господь волоски наши считать изволит, а мы, рабы его, мы и деньги считать ленимся, – деньги, которые так редки, что целый парик изочтенных волосов насилу алтын за тридцать достать можно" (I, 50). Вторично, когда в ответ на недовольное замечание Бригадира: "Благодарен я за ее экономию. Она для нее больше думает о домашнем скоте, нежели обо мне", – Бригадирша отвечает: "Да как же, мой батюшка? Вить скот сам о себе думать не может. Так не надобно ли мне о нем подумать? Ты, кажется, и поумнее его, а хочешь, чтобы я за тобою присматривала" (I, 52).
Панин, которому так понравилась Бригадирша в первом явлении, повторил свои похвалы этому персонажу и "по окончании чтения": "Я удивляюсь вашему искусству, как вы, заставя говорить такую дурищу во все пять актов, сделали, однако, роль ее столько интересною, что все хочется ее слушать" (II, 99).
Панин заметил, что после первых реплик Бригадирши читатель уже знает, что слова ее будут не только глупыми, но и смешными. Поэтому следует внимательнее отнестись к тому, что так удивило Панина, – к "искусству" Фонвизина в разработке характера и поведения Бригадирши, результатом которого было полное торжество смеха и комизма, именно к этому времени осужденных теоретиками серьезной комедии и слезной драмы.
Удачное, по мнению современников Фонвизина, решение проблем комического в образе одной "дурищи" может быть объяснено только в результате анализа комедии в целом, поскольку глупа не только Бригадирша, глупы все персонажи комедии (кроме Софьи и Добролюбова), однако приемы, которыми пользовался Фонвизин в работе над другими персонажами, не дали комического эффекта такой силы и долговечности, какого он добился с Бригадиршей.
В "Бригадире" нет слуг или других каких-либо недворян: "Мы все дворяне, мы все равны" (I, 49), – говорит советница. Нет в комедии и какого-либо отражения дворянско-крестьянских отношений, о которых уже много писалось в том же 1769 году в "Трутне" Новикова. Фонвизина, по-видимому, занимало другое. Он хотел показать современное состояние русского дворянского общества, выбрав для этого один общий критерий – отношение к культуре, к просвещению, как говорили в XVIII веке.
В комедии две возрастные группы персонажей. Между старшим поколением (Бригадир, Бригадирша, Советник) и молодежью (сын, Советница, Софья и Добролюбов) проходит резкая образовательная граница. Старшее поколение – это люди, выросшие вне влияния книги и книжной культуры (разумеется, современной!), вне мира идей, которые может дать человеку общение с книгой, с литературой. Разрыв поколений, показанный в комедии, дает представление о такой ситуации, которую Фонвизин в 1760-е годы считал самой важной чертой духовной жизни русского дворянского общества. С одной стороны, те, кто книг не читает вовсе, с другой – те, кто без книг уже не представляет себе жизни. Знаменитый разговор, в котором каждый из персонажей дает свое определение "чтению", показывает, где проходит размежевание поколений. Все что угодно рекомендуется читать, кроме книг, которых вообще нет как предмета первой необходимости в сознании старшего поколения персонажей. Троица старших представляет в комедии мир привычного невежества и нравственной пустоты, мир нечитателей. Но и читатели, противопоставленные в комедии нечитателям, разделены на две группы: Добролюбов и Софья, с одной стороны, Сын и Советница, с другой.