Не умеют понять исторической перспективы те, кто придавлен рутиной капитализма, оглушен могучим крахом старого, треском, шумом, "хаосом" (кажущимся хаосом) разваливающихся и проваливающихся вековых построек царизма и буржуазии, запуган доведением классовой борьбы до крайнего обострения, ее превращением в гражданскую войну, единственно законную, единственно справедливую, единственно священную, – не в поповском, а в человеческом смысле слова священную войну угнетенных против угнетателей за их свержение, за освобождение трудящихся от всякого гнета. В сущности, все эти придавленные, оглушенные, запуганные буржуа, мелкие буржуа и "служащие при буржуазии" руководятся, часто сами не сознавая этого, тем старым, нелепым сентиментальным, интеллигентски-пошлым представлениям о "введении социализма", которое они приобрели "понаслышке", хватая обрывки социалистического учения, повторяя перевирание этого учения невеждами и полузнайками, приписывая нам, марксистам, мысль и даже план "ввести" социализм.
Нам, марксистам, такие мысли, не говоря о планах, чужды. Мы всегда знали, говорили, повторяли, что социализма нельзя "ввести", что он вырастает в ходе самой напряженной, самой острой, до бешенства, до отчаяния острой классовой борьбы и гражданской войны, – что между капитализмом и социализмом лежит долгий период "родовых мук", – что насилие всегда бывает повивальной бабкой старого общества, – что переходному периоду от буржуазного к социалистическому обществу соответствует особое государство (т. е. особая система организованного насилия над известным классом), именно: диктатура пролетариата. А диктатура предполагает и означает состояние придавленной войны, состояние военных мер борьбы против противников пролетарской власти. Коммуна была диктатурой пролетариата, и Маркс с Энгельсом ставили в упрек Коммуне, считали одною из причин ее гибели то обстоятельство, что Коммуна недостаточно энергично пользовалась своей вооруженной силой для подавления сопротивления эксплуататоров.
В сущности, все эти интеллигентские вопли по поводу подавления сопротивления капиталистов представляют из себя не что иное, как отрыжку старого "соглашательства", если говорить "вежливо". А если говорить с пролетарской прямотой, то придется сказать: продолжающееся холопство перед денежным мешком, вот – суть воплей против современного, рабочего насилия, применяемого (к сожалению, слишком еще слабо и не энергично) против буржуазии, против саботажников, против контрреволюционеров. "Сопротивление капиталистов сломано", – провозгласил добрый Пешехонов, министр из соглашателей, в июне 1917 года. Этот добряк и не подозревал, что сопротивление действительно должно быть сломано, что оно будет сломано, что такая ломка и называется, на научном языке, диктатурой пролетариата, что целый исторический период характеризуется подавлением сопротивления капиталистов, характеризуется, следовательно, систематическим насилием над целым классом (буржуазией), над его пособниками.
Корысть, грязная, злобная, бешеная корысть денежного мешка, запуганность и холопство его прихлебателей – вот настоящая социальная основа современного воя интеллигентиков, от "Речи" до "Новой Жизни", против насилия со стороны пролетариата и революционного крестьянства. Такое объективное значение их воя, их жалких слов, их комедиантских криков о "свободе" (свободе капиталистов угнетать народ) и т. д. и тому подобное. Они "готовы" были бы признать социализм, если бы человечество перескочило к нему сразу, одним эффектным прыжком, без трений, без борьбы, без скрежета зубами со стороны эксплуататоров, без многообразных попыток с их стороны отстоять старину или вернуть ее обходом, тайком, без новых и новых "ответов" революционно-пролетарского насилия на такие попытки. Эти интеллигентские прихлебатели буржуазии "готовы" вымыть шкуру, по известной немецкой пословице, только с тем, чтобы шкура все время оставалась сухою.
Когда буржуазия и привыкшие служить ей чиновники, служащие, врачи, инженеры и пр. прибегают к самым крайним мерам сопротивления, это ужасает интеллигентиков. Они трепещут от страха и вопят еще более визгливо о необходимости вернуться к "соглашательству". Нас же, как и всех искренних друзей угнетенного класса, крайние меры сопротивления эксплуататоров могут лишь радовать, ибо мужания, созревания пролетариата к власти мы ждем не от уговоров и уговариваний, не от школы сладеньких проповедей или поучительных декламаций, а от школы жизни, от школы борьбы. Чтобы стать господствующим классом и окончательно победить буржуазию, пролетариат должен научиться этому, ибо сразу ему неоткуда взять такого уменья. А научиться надо в борьбе. А учит только серьезная, упорная, отчаянная борьба. Чем более крайним является сопротивление эксплуататоров, тем энергичнее, тверже, беспощаднее, успешнее будет подавление их эксплуатируемыми. Чем разнообразнее будут попытки и потуги эксплуататоров отстоять старое, тем скорее обучится пролетариат выгонять своих классовых врагов из их последних закоулков, подрывать корни их господства, устранять самоё почву, на которой наемное рабство, нищета масс, нажива и наглость денежного мешка могли (и должны были) произрастать.
По мере роста сопротивления буржуазии и ее прихлебателей растет сила пролетариата и присоединяющегося к нему крестьянства. Эксплуатируемые крепнут, мужают, растут, учатся, скидывают с себя "ветхого Адама" наемного рабства по мере того, как растет сопротивление их врагов-эксплуататоров. Победа будет на стороне эксплуатируемых, ибо за них жизнь, за них сила числа, сила массы, сила неисчерпаемых источников всего самоотверженного, идейного, честного, рвущегося вперед, просыпающегося к строительству нового, всего гигантского запаса энергии и талантов так называемого "простонародья", рабочих и крестьян. За ними победа".
Необходимо учесть то, что столь откровенный анализ был впервые опубликован лишь 22 января 1929 г. в "Правде".
Буквально двумя днями раньше была опубликована и другая работа Ленина, написанная в то же время и во многом перекликающаяся с его политическим отчетом. В статье "Как организовать соревнование?" Ленин настойчиво продолжает резкую критику не только "прихвостней, прихлебателей, приживальщиков" буржуа, помещиков-крепостников, попов, подьячих, чиновников, интеллигентов, но и рабочих и крестьян, которые "ломают, – к сожалению, еще недостаточно твердо, решительно и беспощадно…". Ленин требует: "Война не на жизнь, а на смерть богатым и прихлебателям, буржуазным интеллигентам, война жуликам, тунеядцам и хулиганам… Богатые и жулики – это две стороны одной медали, это – два главных разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это – главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно. Всякая слабость, всякие колебания, всякое сентиментальничанье в этом отношении было бы величайшим преступлением перед социализмом…"
"Надо организовать соревнование, – писал Ленин, – практиков-организаторов из рабочих и крестьян друг с другом… в способах осуществления контроля, в путях истребления и обезврежения паразитов (богатых и жуликов, разгильдяев и истеричек из интеллигенции и т. д. и т. п.)". Вождь за "многообразие в подробностях" при уничтожении "разгильдяев и истеричек из интеллигенции и т. д. и т. п.".
Ленин предлагает: "Тысячи форм и способов практического учета и контроля за богатыми, жуликами и тунеядцами должны быть выработаны и испытаны на практике самими коммунами, мелкими ячейками в деревне и в городе. Разнообразие здесь есть ручательство жизненности, порука успеха в достижении общей единой цели: очистки земли российской от всяких вредных насекомых, от блох-жуликов, от клопов-богатых и прочее и прочее. В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы (так же хулигански, как отлынивают от работы многие наборщики в Питере, особенно в партийных типографиях). В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, что-бы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом – расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве. В пятом – придумают комбинации разных средств и путем, например, условного освобождения добьются быстрого исправления исправимых элементов из богачей, буржуазных интеллигентов, жуликов и хулиганов. Чем разнообразнее, тем лучше, тем богаче будет общий опыт, тем вернее и быстрее будет успех социализма…"
Какой социализм представлял Ленин – понятно, но его ненависть к богатым неясна. Стремление к повышению своего благосостояния, т. е. богатства, являлась на протяжении веков стимулом трудовой активности. Недостаток материального вознаграждения рождал трудовую апатию.
В работе "Очередные задачи Советской власти", опубликованной 28 апреля 1918 г., Ленин отмечал: "Буржуазия побеждена у нас, но она еще не вырвана с корнем, не уничтожена и даже не сломлена еще до конца. На очередь дня выдвигается поэтому новая, высшая форма борьбы с буржуазией, переход от простейшей задачи дальнейшего экспроприирования капиталистов к гораздо более сложной и трудной задаче создания таких условий, при которых бы не могла ни существовать, ни возникать вновь буржуазия. Ясно, что это – задача неизмеримо более высокая и что без разрешения ее социализма еще нет".
Ленин быстро осознал, что экспроприация экспроприаторов – временный успех, который лишь дает возможность организации социалистического производства. "Речь идет, – разъяснял он, – об изменении центра тяжести нашей экономической и политической работы… Теперь на первом плане ставится организация учета и контроля в тех хозяйствах, где экспроприированы капиталисты, и во всех остальных хозяйствах".
Итак, по мнению Ленина, ставились новые задачи диктатуры пролетариата– организация строительства социализма, создание социалистического уклада в экономике, привлечение к управлению производством рабочих, повышение производительности труда. И все это за обещание светлого будущего для потомков.
"Русский человек – плохой работник…" – считал Ленин, а посему: "Учиться работать – эту задачу Советская власть должна поставить перед народом во всем ее объеме", – утверждал он. Наряду с овладением рабочими учетом и контролем над производством и распределением продуктов Ленин выдвигал идею организации социалистического соревнования, при котором "сила примера впервые получает возможность оказать свое массовое воздействие". Определив формы повышения производительности труда, которые Ленин открывал не "впервые", он предложил и методы их исполнения, в основе которых лежала "стройная организация" и диктатура. Что такое "стройная организация", не пояснял, хотя замечал, что "все средние решения – либо обман народа буржуазией… либо тупость мелкобуржуазных демократов".
"С другой стороны, нетрудно убедиться, – уверял он, – что при всяком переходе от капитализма к социализму диктатура необходима по двум главным причинам или в двух направлениях. Во-первых, нельзя победить и искоренить капитализма без беспощадного подавления сопротивления эксплуататоров, которые сразу не могут быть лишены их богатства, их преимуществ организованности и знания, а следовательно, в течение довольно долгого периода неизбежно будут пытаться свергнуть ненавистную власть бедноты. Во-вторых, – писал Ленин, – всякая великая революция, а социалистическая в особенности, даже если бы не было войны внешней, немыслима без войны внутренней, т. е. гражданской войны, означает еще большую разруху, чем война внешняя…"
Ленин был прав, никто добровольно не отдает свои богатства и тем более организованность, опыт и знания. И вполне естественно, что никто не будет приветствовать "власть бедноты", кроме нищих. Развязав методами разбоя гражданскую войну, Ленин уверяет, что "все элементы разложения старого общества, неизбежно весьма многочисленные, связанные преимущественно с мелкой буржуазией (ибо ее всякая война и всякий кризис разоряют и губят прежде всего), не могут не "показать себя" при таком глубоком перевороте… иначе, как увеличением преступлений, хулиганства, подкупа, спекуляций, безобразий всякого рода". И на все это большевики шли сознательно, ибо знали: "Чтобы сладить с этим, нужно время и нужна железная рука", т. е. шли испытанным методом всех диктаторов – "разделяй и властвуй".
По мнению Ленина, в предыдущих революциях народ "не проявлял спасательной твердости" и вследствие этого проигрывал. "Этот исторический опыт всех революций, – считал Ленин, – этот всемирно-исторически-экономический и политический урок подытожил Маркс, дав краткую, резкую, точную, яркую формулу: диктатура пролетариата… А наша власть, – сокрушался Ленин, – непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо". Понимая, что это призыв к ужесточению власти, Ленин после нескольких оправдательных фраз о катастрофическом положении в России уверял: "…никакого принципиального противоречия между советским (т. е. социалистическим) демократизмом и применением диктаторской власти отдельных лиц нет".
Рассуждая "о значении именно единоличной диктаторской власти с точки зрения специфических задач данного момента", Ленин особое внимание уделял производственной сфере, неоднократно повторяя, точно удар хлыста: "…беспрекословное подчинение единой воле для успеха процессов работы, организованной по типу крупной машинной индустрии, безусловно, необходимо. Для железных дорог оно необходимо вдвойне и втройне. И вот этот переход от одной политической задачи к другой, по внешности на нее совсем не похожей, составляет всю оригинальность переживаемого момента… сегодня та же революция и именно в интересах ее развития и укрепления, именно в интересах социализма, требует беспрекословного повиновения масс единой воле руководителей трудового процесса".
Таким образом, основными методами решения экономических проблем Ленин считал прежде всего подчинение, повиновение "воли тысяч воле одного" диктатора, по приказу которого будет осуществляться "мерная поступь железных батальонов пролетариата".
Оправдывая насилие как необходимую меру слома старого государственного аппарата и сопротивления эксплуататорских классов, Ленин весной 1918 г. подчеркнет: "Сегодня только слепые не видят, что мы больше национализировали, наконфисковали, набили и наломали, чем успели подсчитать. А обобществление тем как раз и отличается от простой конфискации, что конфисковывать можно с одной "решительностью" без умения правильно учесть и правильно распределить, обобществить же без такого умения нельзя".
Кошмарную реальность той страшной эпохи правдиво описала Зинаида Гиппиус: "…в силу бесчисленных (иногда противоречивых и спутанных, но всегда угрожающих) декретов, все было "национализировано" – "большевизировано". Все считалось принадлежащим "государству" (большевикам). Не говоря об еще оставшихся фабриках и заводах, – но и все лавки, все магазины, все предприятия и учреждения, все дома, все недвижимости, почти все движимости (крупные) – все это по идее переходило в веденье и собственность государства. Декреты и направлялись в сторону воплощения этой идеи. Нельзя сказать, чтобы воплощение шло стройно. В конце концов это просто было желание прибрать все к своим рукам. И большею частью кончалось разрушением и уничтожением того, что объявлялось "национализированным". Захваченные магазины, предприятия и заводы закрывались; захват частной торговли привел к прекращению вообще всякой торговли – нелегальной, спекулятивной, воровской. На нее большевикам поневоле приходилось смотреть сквозь пальцы и лишь периодически громить и хватать покупающих-продающих на улицах, в частных помещениях, на рынках; рынки, единственный источник питания решительно для всех, тоже были нелегальщиной. Террористические налеты на рынки, со стрельбой и смертоубийствами, кончались просто разграблением продовольствия в пользу отряда, который совершал налет. Продовольствие прежде всего, но так как нет вещи, которой нельзя встретить на рынке, то забиралось и остальное – ручки от дверей, бронзовые подсвечники, древнее бархатное Евангелие… обивка мебели… Мебель тоже считалась собственностью государства, а так как под полой дивана тащить нельзя, то люди сдирали обивку и норовили сбыть ее хоть за полфунта соломенного хлеба… Надо было видеть, как с визгами, воплями и стонами кидались торгующие врассыпную при слухе, что близки красноармейцы! Всякий хватал свою рухлядь… бежали, толкались, лезли в пустые подвалы, в разбитые окна… Туда же спешили и покупатели – ведь покупать в Совдепии не менее преступно, чем продавать, хотя сам Зиновьев отлично знает, что без этого преступления Совдепия кончилась бы, за неимением подданных, дней через 10… Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, к которой вся остальная часть населения, в грамотном большинстве, относится отрицательно и даже враждебно. Получается истинная картина чужеземного завоевания. Латышские, немецкие, австрийские, венгерские и китайские полки дорисовывают эту картину. Из латышей и монголов составлена личная охрана большевиков. Китайцы расстреливают арестованных, захваченных. (Чуть не написала "осужденных", но осужденных нет, ибо нет суда над захваченными. Их просто так расстреливают…) Чем не монгольское иго?"
Декретом ВЦИК от 21 января 1918 г. были аннулированы все иностранные займы царского и Временного правительства, превышавшие 16 миллиардов рублей золотом. Хорош куш! Через три дня перед агитаторами, посылаемыми в провинцию, Ленин заявит: "Вся буржуазия, чиновники, саботажники идут против вас, ибо они знают, что если народ это всенародное достояние, которое до сих пор находилось в руках капиталистов и кулаков, распределит между собой, то он очистит Россию от трутней и плевел"; ясно сознавая, что это грабеж, подтверждает слова старика большевика: "…мы грабим награбленное".