Москву для первой работы по постановке пьесы. Блок тотчас же откликнулся на приглашение, приехал, как будто работа закипала.
Н. Эфрос . Московский Художественный театр (1896–1923)
Блок уже в апреле, т. е. после первых проб, пишет матери, что "все, за исключением частностей, совершенно верно и все волнуются: хороший признак".
Ю. Соболев
Мама, я так занят, что только теперь собрался написать. Несмотря на то, что к вечеру устаю до неприличия, чувствую себя в своей тарелке. Каждый день в половине второго хожу на репетицию, расходимся в шестом часу. Пока говорю, главным образом, я; читаю пьесу и объясняю. Еще говорит Станиславский, Немирович и Лужский, а остальные делают замечания и задают вопросы. Роли несколько изменены. Качалов захотел играть Бертрана, а Гаэтана будет играть актер, которого я видел Мефистофелем в Гетевском "Фаусте" (у Незлобина) – хороший актер. Графа – вероятно Массалитинов. За Качалова мало боюсь, он делает очень тонкие замечания, немного боюсь за Алису – слишком молодая и тонкая, может быть, переменим (Вишневский справедливо заметил, что для нее нужны "формочки"). Алискан-Берсенев, думаю, будет хороший. У Станиславского какие-то сложные планы постановки, которые будем пробовать… Волнует меня вопрос, по-видимому уже решенный: о Гзовской и Германовой. Гзовская очень хорошо слушает, хочет играть, но она любит Игоря Северянина и боится делать себя смуглой, чтобы сохранить дрожание собственных ресниц. Германову же я вчера смотрел в пьесе Мережковского и стал уже влюбляться по своему обычаю, в антракте столкнулся с ней около уборной, она жалеет, что не играет Изору, сказала: "Говорят, я состарилась". После этого я, разумеется, еще немного больше влюбился в нее. При этом говор у нее для Изоры невозможный (мне, впрочем, нравится), но зато наружность и движения удивительны.
А. Блок
Первоначально режиссером был Немирович-Данченко при ближайшем участии Лужского. Большая часть пьесы была срепетирована, налажена. Затем "Роза и Крест" перешла к Станиславскому. У него был свой план постановки, отличный от первоначального. "У Станиславского какие-то сложные планы постановки, которые будем пробовать", – писал Блок. Спектакль стал делаться заново.
Н. Эфрос
Темп работы над "Розой и Крестом" замедлился. В театре произошли колебания, собиралась уходить, и ушла Гзовская. Огорченный Блок в одном из писем говорит, что хотя "Станиславский действительно любит искусство и сам искусство, но "Роза и Крест" совершенно ему непонятна и не нужна: по-моему, он притворяется, хваля пьесу. Он бы на ней только измучил себя".
Ю. Соболев
По-видимому, что-то не ладилось. Оттого энергия падала… Блока известили, что работа откладывается на осень. Весною следующего года Блок писал: "уверенности в том, что пьеса пойдет на будущий год, у меня нет". Впрочем, работа не прекращалась.
Н. Эфрос
Но вот наступает новый подъем интереса к постановке. Вместо ушедшей Гзовской должна была получить роль Изоры или Коренева или Тиме, о поступлении которой в Художественный театр говорилось тогда, как о деле решенном. Усердно работал над декоративным воплощением постановки и Добужинский. Блок видел у него эскизы: "очень красивы, но боюсь, что четвертое действие слишком пышно". (Из письма поэта к матери).
И все-таки постановка не была осуществлена.
Ю. Соболев
Было ясно, – метод психологический и реалистический, который применялся Станиславским, не давал того результата, был непримирим с характером произведения, с его романтизмом и символизмом.
Н. Эфрос
Его романтизм всегда был предчувствием катастрофы, признанием несостоятельности всякого мечтательства. Его "Роза и Крест" – это мистицизм, обнаживший свои язвы.
П. С. Коган . Литература этих лет
Глава семнадцатая
Последние годы перед революцией
Но счастья не было – и нет.
Хоть в этом больше нет сомнений.
А. Блок
В мае Блоки стали готовиться к отъезду за границу. 12-го июня они выехали из Петербурга по направлению к Парижу.
М. А. Бекетова
Лето 1913 года мы с Александрой Андреевной проводили в Шахматове вдвоем.
М. А. Бекетова
Я очень рад, что вернулся… по Германии я ехал ночью и великолепно спал один в купе первого класса, дав пруссаку три марки. В России зато весь день и часть ночи принимал участие в интересных и страшно тяжелых разговорах, каких за границей никто не ведет. Сразу родина показала свое и свиное и божественное лицо…
Письмо к матери (1913?)
Грешить бесстыдно, непробудно,
Счот потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в божий храм.Три раза преклониться долу,
Семь осенить себя крестом,
Тайком к заплеванному полу
Горячим прикоснуться лбом.Кладя в тарелку грошик медный,
Три, да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И зацелованный оклад.А, воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть.И под лампадой у иконы
Пить чай, отщелкивая счот.
Потом переслюнить купоны,
Пузатый отворив комод,И на перины пуховые
В тяжелом завалиться сне… -
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне.
26 августа 1914
Осенью 1913 года произошла знаменательная встреча Александра Александровича с певицей Любовью Александровной Андреевой-Дельмас.
М. А. Бекетова
Сердитый взор бесцветных глаз.
Их гордый вызов, их презренье.
Всех линий – таянье и пенье.
Так я Вас встретил в первый раз.
В партере – ночь. Нельзя дышать.
Нагрудник черный близко, близко…
И бледное лицо… и прядь
Волос, спадающая низко…
О, не впервые странных встреч
Я испытал немую жуткость!
Но этих нервных рук и плеч
Почти пугающая чуткость…
В движеньях гордой головы
Прямые признаки досады…
(Так на людей из-за ограды
Угрюмо взглядывают львы).
А там, под круглой лампой, там
Уже замолкла сегедилья,
И злость, и ревность, что не к Вам
Идет влюбленный Эскамильо.
Не Вы возьметесь за тесьму,
Чтобы убавить свет ненужный,
И не блеснет уж ряд жемчужный
Зубов – несчастному тому…
О, не глядеть, молчать – нет мочи,
Сказать – не надо и нельзя,
И Вы уже (звездой средь ночи),
Скользящей поступью скользя,
Идете – в поступи истома,
И песня Ваших нежных плеч
Уже до ужаса знакома,
И сердцу суждено беречь,
Как память об иной отчизне, -
Ваш образ дорогой навек…
А там: Уйдем, уйдем от жизни.
Уйдем от этой грустной жизни
Кричит погибший человек…
И март наносит мокрый снег.
25 марта 1914
В "Музыкальной Драме" он увидел в роли Кармен известную артистку Любовь Александровну Дельмас и был сразу охвачен стихийным обаянием ее исполнения и соответствием всего ее облика с типом обольстительной и неукротимой испанской цыганки. Этот тип был всегда ему близок. Теперь он нашел его полное воплощение в огненно-страстной игре, обаятельном облике и увлекательном пении Дельмас.
Александр Александрович много раз слышал "Кармен" в том же пленительном исполнении. В марте произошло его первое знакомство с Л. А. Дельмас в Театре "Музыкальной Драмы". И в жизни артистка не обманула предчувствия поэта. В ней он нашел ту стихийную страстность, которая влекла его со сцены. Образ ее, неразрывно связанный с обликом Кармен, отразился в цикле стихов, посвященных ей.
М. А. Бекетова
Все – музыка и свет: нет счастья, нет измен…
Мелодией одной звучат печаль и радость…
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен.
31 марта 1914 г.
Да, велика притягательная сила этой женщины. Прекрасные линии ее высокого, гибкого стана, пышно золотое руно ее рыжих волос, обаятельно неправильное переменчивое лицо, неотразимо-влекущее кокетство. И при этом талант, огненный артистический темперамент и голос, так глубоко звучащий на низких нотах, В этом пленительном облике нет ничего мрачного и тяжелого. Напротив – весь он солнечный, легкий, праздничный. От него веет душевным и телесным здоровьем и бесконечной жизненностью. Соскучиться с этой Кармен так же трудно, как с той настоящей из новеллы Меримэ, на которую написал Бизе свою неувядаемую оперу. Это увлечение, отливы и приливы которого можно проследить в стихах Блока, не только цикла "Кармен", но и цикла "Арфы и скрипки", длилось несколько лет. Отношения между поэтом и Кармен были самые лучшие до конца его дней.
М. А. Бекетова
На Пасхе 1914 г. безобразная постановка "Балаганчика", и в полутьме Тенишевского амфитеатра сочувственно жму Вашу руку.
В. Н. Княжнин
В постановке, давшей образчик работы студии, было много праздничного и остроумного. Скучный Тенишевский зал расцветился пестрыми бумажными фонарями и другими украшениями, слуги просцениума в оригинальных костюмах на глазах у зрителей разбирали и ставили декорации, причем сам Мейерхольд работал наравне с ними. В антракте в публику бросали апельсины, под знаком которых давались спектакли. Сначала шла "Незнакомка". Два первых видения игрались внизу перед мостками. На месте кабачка был воздвигнут мост, на котором встречались все действующие лица последующего видения. Третье – в гостиной – происходило на подмостках и было поставлено в духе "гротеска". У действующих лиц были наклеены носы, и все они двигались автоматически, почти как куклы. Посетители кабачка были тоже с наклеенными носами. В "Балаганчике" первая картина шла на подмостках, вторая – внизу. Играли в общем слабо, были только отдельные удачные моменты. Но на спектакль этот не следовало смотреть как на театральное достижение, это была дружная и серьезная студийная работа, вполне бескорыстная. Все участники спектакля работали даром, горя желанием служить искусству, и с благоговением относились к замыслу автора.
Любовь Дмитриевна принимала живое участие в постановке пьес. Она шила костюмы и играла даму-хозяйку из третьего видения "Незнакомки". Жаль было видеть ее в этой неприятной роли, еще подчеркнутой трактовкой Мейерхольда. Александр Александрович отнесся к этому представлению как к интересной попытке, он был в тот вечер в хорошем настроении и все принимал благодушно. Кроме того, ему было все-таки приятно видеть свою пьесу на сцене: судьба не баловала его в этом отношении.
М. А. Бекетова
* * *
Летом 1914 года книгоиздательство К. Ф. Некрасова предписало А. А. Блоку взять на себя редактирование стихотворений Ап. Григорьева, маленькая книжечка которого, изданная в 1846 г., давно была библиографическою редкостью.
Издание стихов Ап. Григорьева не было для Блока только обычной работой редактора. Оно было его жизненным, творческим делом.
Н. Ашукин. А. А. Блок – ред. Ап. Григорьева (по неизд. письмам)
Вскоре по приезде из Шахматова он начал работать над собранием стихов Аполлона Григорьева, которое должно было выйти с его примечаниями и вступительной статьей. Для этого он ходил в библиотеку Академии Наук и в Публичную библиотеку, где разыскивал стихи Ап. Григорьева и собирал материалы для статьи и примечаний. Работа эта ему очень нравилась: "я каждый день занимаюсь подолгу в Академии Наук, а иногда еще и дома, – пишет он матери, – потому чувствую себя гораздо уравновешеннее". За работой проводил он часов пять в день.
М. А. Бекетова
В конце августа 1914 г. Вы показали мне, вынув из старинного заветного шкафа, маленькую in 16 "книжку стихотворений Аполлона Григорьева. Санкт-Петербург. 1846. Печатано в типографии К. Краич".
– А так вот откуда некоторые Ваши поэтические настроения! Не очень-то вы любили подобную резвость и, переводя разговор, стали расхваливать Григорьева. Эта маленькая книжка была у Вас давно, одно время Вы не расставались с нею. Книжка имела свою генеалогию – к Вам она перешла по наследству.
– Он замечательный поэт, – сказали Вы и тут же наизусть, откинув голову, прочли одно стихотворение ("К Лавинии"), такое Ваше, хотя и было оно написано в декабре 1843 года в Москве:
Для себя мы не просим покоя
И не ждем ничего от судьбы,
И к небесному своду мы двое
Не пошлем бесполезной мольбы…
Невидимые нити потянулись из прошлого и через Фета, Вл. Соловьева и немногих других соединили Вас с этим прошлым.
А слово "поэт", как и все другие слова, где неударяемое "о" звучит диалектологически "а", Вы всегда произносите, вкладывая старательно в артикуляцию "о".
В. Н. Княжнин
Несомненно, что тот элемент цыганщины, гитарного звона, дикого русского разгула, который есть в лирике Блока, возник в ней под прямым воздействием стихов Ап. Григорьева.
Н. Ашукин
Длинная статья Б(лока), напечатанная в виде предисловия к изданию сочинений Ап. Григорьева, до такой степени огорчила меня, что показалось невозможным молчать. Статья была принципиальная, затрагивала вопрос очень современный и важный: о безответственности поэта, писателя как человека. На примере Григорьева и Розанова Б(лок) старался утвердить эту безответственность и с величайшей резкостью обрушивался как на старую интеллигенцию с ее "заветами", погубившую будто бы Григорьева (зачем осуждала бесшабашность и перекидничество его), так и на нетерпимость (?) новой по отношению Розанова. Кстати восхвалялось "Новое Время" и Суворин старик, не смотревший ни на гражданскую, ни на человеческую мораль Розанова.
3. Н. Гиппиус
Саша оставался в Петербурге весь май и июнь. В Шахматове никакой большой литературной работы у него не было. Он много гулял и работал в саду, делая новые вырубки и посадки и наблюдая за работой земляника, который делал в саду перед домом насыпь, предназначавшуюся для новых цветников.
В конце лета приезжала на неделю Л. А. Дельмас, она пела нам, аккомпанируя себе на нашем старом piano саггё, напоминавшем клавесин, – и из "Кармен", и из "Хованщины", и просто цыганские и другие романсы. Между прочим, и "Стеньку Разина": "Из-за острова на стрежню". Необыкновенно хорошо выходил у нее великолепный романс Бородина "Для берегов отчизны дальней". Такого проникновенного исполнения этой вещи я никогда не слыхала. Саша особенно любил и эти стихи Пушкина, и музыку Бородина. Во время пребывания Дельмас погода была все время хорошая. Они с Сашей много гуляли, разводили костер под шахматовским садом (одно из любимейших занятий Саши).
М. А. Бекетова
Петроградская сторона была в то время излюбленным местом прогулок Блока. Часто встречал я его в саду Народного Дома; на широкой утоптанной площадке, в толпе, видится мне его крупная фигура, с крепкими плечами, с откинутой головой, с рукою, заложенной из-под отстегнутого летнего пальто в карман пиджака. Ясно улыбаясь, смотрит он мне в глаза и передает какое-либо последнее впечатление – что-нибудь из виденного тут же в саду. Ходим между "аттракционами"; Александр Александрович прислушивается к разговорам. "А вы можете заговорить на улице, в толпе, с незнакомыми, соседями по очереди?" – спросил он меня однажды и не без гордости добавил, что ему это в последнее время удается.
Тут, в Народном Доме, убедился я как-то, что физическая сила Александра Александровича соответствует его внешности. Подойдя к пружинным автоматам, стали мы пробовать силу. Когда-то я не мало упражнялся с тяжестями и был уверен в своем превосходстве; но Александр Александрович свободно, без всякого напряжения, вытянул двумя руками груз значительно больше моего. Тут же поведал он мне о своем интересе к спорту и, в частности, о пристрастии к американским горам. Физической силой и физическим здоровьем наделен он был в избытке и жаловался как-то на чрезмерность этих благ, его тяготящую.
В. Зоргенфрей