Глава шестнадцатая
"Роза и Крест"
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло.
А. Блок
На пасхе завязалось новое знакомство, имевшее важные последствия; Михаил Иванович Терещенко, очень богатый человек, знаток и любитель искусства, затевал в Петербурге большое театральное дело и хотел поставить в своем будущем театре какую-нибудь новую, значительную вещь. Он знал и исключительно любил стихи Блока и пожелал познакомиться с поэтом. Знакомство состоялось через посредство Ремизова. Но желанию Терещенки Блок взялся написать сценарий к балету. Балет из провансальской жизни. Музыку будет сочинять Глазунов. Александр Александрович тотчас же стал работать над балетом. Скоро выяснилось, что будет не балет, а либретто к новой опере, но и эта мысль вскоре была оставлена, и на свет явилась драма – "Роза и Крест".
…Всю первую половину сезона 1912-13 года Александр Александрович был занят писанием драмы "Роза и Крест". Когда пьеса была закончена, он собрал у себя на дому небольшой кружок, которому прочел свою новую драму. В числе присутствующих был Мейерхольд и Евгений Павлович Иванов, слушали, разумеется, и мы с Александрой Андреевной. Драма произвела очень сильное впечатление. Мейерхольд был поражен, между прочим, стройностью развития действия и законченностью отделки. "Вы никогда еще так не работали", – сказал он автору. "Роза и Крест" появилась в печати в том же году во вновь возникшем издательстве "Сирин", основанном Терещенко.
М. А. Бекетова
Вдали от большой дороги четыре серьезных писателя издали альманах "Сирин". Судя по объявлению, приложенному к книге, не замедлят выйти и следующие сборники.
Таким образом, перед нами новое литературное явление.
В первом сборнике помещены вещи Блока, Белого, Сологуба и Ремизова.
В этих именах заключена уже целая программа.
Как у всех необычных и талантливых людей, у вышеназванных писателей есть друзья и враги.
И можно даже сказать, что друзей, как будто, больше, чем врагов.
Если Андрей Белый почти не вхож в "толстые журналы", то остальные сотрудники нового альманаха попали даже на страницы "Заветов". Редакция почтенного журнала, по-видимому, признает, что серьезные таланты, по существу своему, не могут противоречить заветам русской интеллигенции.
Д. Философов. Поэт и критики
Осенью "Сирин", с "Сирином" – "Роза и Крест", лучшая ваша драма, по отзывам всех, хоть я всегда любил, а Вы не любили и даже готовы были выбросить из томика "Театр" "Короля на площади".
О "Сирине" Вы мне говорили:
– Я очень многим обязан Терещенко. Он заставил меня кончить "Розу и Крест".
– Заставил?
Улыбка (кивок головы).
– Заставил. Я ходил к нему читать каждый акт снова и снова, пока все стало хорошо.
Помолчав, наивно и скромно:
– А то бы не закончить…
В. Н. Княжнин
"Долгие споры" начались у нас [у Иванова-Разумника с Блоком] только около этого времени (т. е. скорее всего к концу 1912 года), в уютном кабинете "Сирина". Издательство это родилось осенью 1912 года, и основатель его, впоследствии известный на политической арене М. И. Терещенко, предложил мне быть редактором новорожденного издательства. М. И. Терещенко был тогда близко знаком с А. А. Блоком – и быть может сама мысль об устройстве издательства возникла у него после бесед с Блоком и А. Ремизовым, тоже его знакомым.
Вспоминаю "учредительные собрания" нового издательства на квартире Ремизова: вспоминаю "Пушкинскую 10", где все мы встречались в "Сирине" почти ежедневно; вспоминаю без огорчения издательские деяния "Сирина", собрания сочинений Валерия Брюсова, Алексея Ремизова, Федора Сологуба; вспоминаю с удовлетворением о трех сборниках "Сирина", в которых появились такие вещи, как "Петербург" Андрея Белого и "Роза и Крест" А. Блока. Но прежде всего вспоминаю – две небольшие комнаты, обитые красным сукном, с широкими оттоманками и глубокими креслами: в этих комнатах почти каждый вечер велись "долгие споры", читались новые вещи, собирались вообще все мы уютно посидеть за стаканом чая.
Никогда не бывало много народа; но почти каждый вечер, часов с пяти, заезжали и заходили в "Сирин" все одни и те же постоянные посетители: А. А. Блок, А. М. Ремизов, Ф. К. Сологуб (реже), М. И. Терещенко с двумя сестрами, Μ. М. Пришвин, во время частых своих наездов в Петербург; также, но изредка, В. Я. Брюсов и К. Д. Бальмонт; совсем редко – проезжавший из-за границы и за границу Андрей Белый. Не называю десятков имен литературной молодежи, которую перевидали эти сиринские комнаты; повторяю только, что постоянным посетителем в течение почти трех лет был А. А. Блок.
Слишком долго было бы рассказывать здесь, как в комнатах этих отразились и прошли в беседах с Александром Александровичем – "племен минувших договоры" (помню долгие беседы о мировой империи, о Наполеоне, о власти – в связи с мировой войной 1914 года), "плоды наук" (многое часто говорил тогда Александр Александрович об авиации и ее судьбах), "добро и зло" (первый наш "долгий разговор" – о гнозисе времен первохристианства, в связи с идеей символизма) "и предрассудки вековые" (шумным эхом отозвался в наших тихих комнатах пресловутый "процесс Бейлиса") "и гроба тайны роковые, судьба и жизнь".
Иванов-Разумник. Вершины
7 ноября 1912 г.
Вчера вечером позвонил ко мне М. И. Терещенко и приехал. Сидели, говорили, милый. Говорили о разговоре с Л. Андреевым – отказался окончательно субсидировать его журнал ("Шиповник"). Андреев поминал обо мне с каким-то особым волнением, говорил, что я стою для него – совершенно отдельно, говорил наизусть мои стихи "Матроса", "Незнакомку", говорил о нелепых отношениях, которые создались с летней встречи (которая для меня совпала, как всегда, с одним из ужаснейших вечеров моей жизни: Сапунов, месяц, Аквариум).
Что меня отваживает от Андреева: 1) боюсь его, потому что он не человек, не личность, а сплав очень мне близких ужасов мистического порядка, 2) эта связь нечеловеческая (через "Жизнь человека"-не человека) ничем внешним не оправдывается, никакая духовная культура не роднит, не поднимает. Андреев – один ("одно"), аневсоборе культуры.
1 декабря 1912 г.
Мейерхольд: он говорил много, сказал много значительного, но все сидит в нем этот "применяющийся" человек, как говорит *** – Мейерхольд говорил: я полюбил быт, но иначе подойду к нему, чем Станиславский; я ближе Станиславскому, чем был в период театра Комиссаржевской (до этого я его договорил). – Развил длинную теорию о том, что его мировоззрение, в котором есть много от Гофмана, от "Балаганчика", от Метерлинка – смешали с его техническими приемами режиссера (кукольность), доказывая, что он ближе к Пушкину, т. е. человечности, чем я и многие думают. Это смешение вызвано тем, что в период театра Комиссаржевской ему пришлось поставить целый ряд пьес, в которых подчеркивается кукольность. Театр, – говорит Мейерхольд, – есть игра масок; "игра лиц", как возразил я, или "переживание", как назвал то же самое он – есть по существу то же самое, это только – спор о словах.
Утверждая последнее, Мейерхольд еще раз подтвердил, что ему не важны слова. Я понимаю это, он во многом прав… Таким образом, для меня остается неразрешимым вопрос о двух правдах – Станиславского и Мейерхольда ("я – ученик Станиславского", – сказал Мейерхольд, между прочим).
Дневник А. Блока
* * *
Часто бывало: зимняя ночь подходит к середине, все давно разошлись из "Сирина", мы вдвоем с Александром Александровичем за стаканами остывающего чая, дымя трубкой и папиросами, заканчивали давно начатый, внешне спутанный, а внутренне цельный клубок долгого спора.
Иванов-Разумник
2 января 1913 г.
Сегодня – оскомина после вчерашних лжей и омута на сердце. Днем – в "Сирине", Ремизов, Разумник, все смута. А. М. Ремизов бранит Брюсова, говорит, что романы его – "просто ничто", хочет хлопотать о том, чтобы издал "Сирин" полное собрание Гиппиус ("если уж Брюсова"). Вернулся – письмо от Бори – двенадцать страниц писчей бумаги, все – за Штейнера; красные чернила; все смута.
Дневник А. Блока
1913 год. Издательство "Сирин" – М. И. Терещенко и его сестры – канун войны, когда мы встречались всякий день и еще по телефону часовали. Вы жили тогда на Монетной, помните Острова, помните двугривенный, ведь я отдал его последний! – как вы смеялись и после, еще недавно, вспоминая, смеялись.
А. М. Ремизов
С Блоком в эти зимы установились очень близкие отношения.
Он приходил, и мы часто рылись в старых бумагах и если находили стихи, которые приходилось переписывать, Блок отверженно садился и переписывал до конца. Блок уже написал тогда "Розу и Крест". Но вещь обманула мои ожидания. Он мне подробно рассказывал о ней, когда ее задумал. В ней могло быть много пленительности и глубины. Но написанная она оказалась слабее. Блок это знал и со мной о пьесе не заговаривал.
Часто разговаривали по телефону, и речь Блока была еще тогда медлительнее, говорил он долго, с паузами. Мы спорили порою, забывая о разделяющем пространстве, о том, что не видим друг друга. И расставались, – как после свидания.
3. Н. Гиппиус
31 января 1913 г.
Вчера… вечером у А. М. Ремизова читал "Розу и Крест" (Терещенки, Серафима Павловна , Зонов. Потому, как относятся, что выражается на лицах, как замечания касаются только мелочей, вижу, что я написал, наконец, настоящее. Все остальное – тяжело, трудно, нервно. Что будет с пьесой дальше, – не знаю.
23 февраля 1913 г.
Вот эсотерическое, чего нельзя говорить людям (одни – заклюют, другие используют для своих позорных публицистических целей). Искусство связано с нравственностью. Это и есть "фраза", проникающая произведение ("Роза и Крест", так думаю иногда я).
Дневник А. Блока
Первое, что я хочу подчеркнуть, это то, что "Роза и Крест" не историческая драма. Дело не в том, что действие происходит в южной и северной провинции Франции в начале XIII столетия, а в том, что помещичья жизнь и помещичьи нравы любого века и любого народа ничем не отличаются один от другого. Первые планы, чертежи драмы, в тот период творчества, когда художник собирается в один нервный клубок, не позволяет себе разбрасываться, – все это было, так сказать, внеисторично. История и эпоха пришли на помощь только во второй период, когда художник позволяет себе осматриваться, вспоминать, замечать, когда "распускает" себя.
А. Блок. Роза и Крест (К постановке в Художественном театре)
20 апреля 1913 г.
Посыльный принес необыкновенно милый ответ от К. С. Станиславского. Может быть, он придет завтра слушать "Розу и Крест".
Все утро прождал я К. С. Станиславского. В 1-м часу позвонил он – жар, боится, послал за градусником – будет сидеть дома, может быть, завтра. В 1 час пришел А. М. Ремизов, дал я ему цветной капусты и ветчины.
Поразил меня голос Станиславского (давно не слышанный) даже в телефон. Что-то огромное, густое, "нездешнее", трубный звук.
М. Добужинский. Иллюстрация к драме "Роза и Крест".
1919 г.
Как всегда, вокруг центрального: пока ждал Станиславского, звонок от Зверевой, которая хорошо знает одного из режиссеров студии Художественного театра – Вахтангова. Хочет познакомиться, хочет ставить "Розу и Крест" с "любым художником – Бенуа, Рерих (!!??)". Это через третьи руки, и этот "бабий" голос. Нервный и путает. Нет, решаю так:
Пока не поговорю с Станиславским, ничего не предпринимаю. Если Станиславскому пьеса понравится и он найдет ее театральной, хочу сказать ему твердо, что довольно насмотрелся я на актеров и режиссеров, не даром высидел последние годы в своей мурье, никому не верю, кроме него одного. Если захочет – ставил бы и играл бы сам – Бертрама.
Если коснется пьесы его гений, буду спокоен за все остальное. Ошибки Станиславского так же громадны, как и его положительные дела. Если не хочет сам он, – я опять уйду в "мурью", больше никого мне не надо. Тогда пьесу печатать. А Вахтангов – самая фамилия приводит в ужас.
Буду писать до времени – про себя, хотя бы и пьесы. Современный театр болен параличом – и казенный (Мейерхольд; ведь "Электра" прежде всего – бездарная шумиха). Боюсь всех Мейерхольдов, Гайдебуровых (не видал), Обводных каналов (Зонов не в счет), Немировичей, Бенуа…
Дневник А. Блока
В конце мая Александр Александрович узнал, что "Роза и Крест" пропущена цензурой без всяких ограничений. Около этого времени он сообщал матери, что написал краткие сведения о "Розе и Кресте" для композитора Базилевского, который написал музыку на его драму и собирался исполнять ее в Москве. Сведения нужны были для концертной программы. Тут же Александр Александрович прибавляет: Базилевский пишет, что Свободный театр думает о постановке "Розы и Креста". А. Н. Чеботаревская сообщила, что Немирович-Данченко тоже "думает" и сказал кому-то об этом.
…В этом сезоне Александру Александровичу пришлось съездить в Москву. Слухи о том, что Немирович-Данченко "думает" ставить "Розу и Крест", оказались верными. Художественный театр известил об этом Александра Александровича и пригласил его в Москву для первых работ по постановке пьесы.
М. А. Бекетова
И действительно, в марте 1913 года Блок получил от Немировича-Данченко телеграмму, приглашавшую его в Москву для переговоров о постановке "Розы и Креста" в МХТ. Блок договаривается о постановке, которая в общих чертах уже выяснена театром, и присутствует на ряде бесед руководителей постановки с исполнителями. Так, дневник занятий театра отмечает беседы В. И. Немировича-Данченко, К. С. Станиславского и В. В. Лужского в присутствии А. А. Блока…
Работа над драмой увлекла на первых порах весь театр.
Ю. Соболев . Театральный путь А. Блока
В Московском Художественном театре начинал обозначаться в репертуарных устремлениях некоторый новый уклон.
Любопытно, что в эту новую сторону подталкивал театр и сам же Леонид Андреев. Это он указывал Художественному театру на "Розу и Крест" Блока, как на ценный ему репертуарный материал. "Прочел на днях "Розу и Крест" Блока, – пишет он руководителю театра, – и показалось мне, что эта пьеса могла бы пойти в Художественном театре: есть в ней душа". – "Я снова напоминаю Вам о трагедии Блока "Роза и Крест", о которой писал еще осенью, и всей душою моею заклинаю вас поставить ее вместо Сургучевской – ремесленной драмы". "Трагедия Блока "Роза и Крест" – вещь поистине замечательная, что могу говорить с особенно спокойною уверенностью, не состоя с оным символистом ни в дружбе, ни в свойстве. И если можно было до сих пор, хотя с некоторою натяжкою, обходить Сологуба и Блока и остальных, то теперь, когда в наличности имеется такая вещь, – упорство театра переходит в односторонность и несправедливость". И очень любопытная прибавка: "Ставя ее (трагедию Блока), театр нисколько не отойдет от заветов правды и простоты: лишь в новых и прекрасных формах даст эту правду и простоту". (Письмо Андреева руководителю театра [Станиславскому?] от 20/V-1914 г.).
Может быть, именно от того, что театр, как думал Андреев, "не отошел от заветов правды и простоты", от того, что попробовал сценически воплотить тончайшую и иной художественной структуры поэзию "Розы и Креста" только своими прежними сценическими методами, когда-то давшими ему максимальное торжество, в спектакле Достоевского, – пьеса Блока и не стала спектаклем Художественного Театра. В репертуарном его облике не прибавилась эта прекрасная черта – Александр Блок, хотя театр искреннейше этого хотел. Его сценизм оказался к тому неприспособленным. При первом знакомстве с пьесой, еще до того, как на нее указал театру Леонид Андреев, она Станиславскому не понравилась, как будто не заинтересовала. Во время весенних гастролей театра в Петербурге в 1913 году (приблизительно тогда пьеса была окончена) Блок пригласил к себе Станиславского, прочел ему "Розу и Крест", – вопрос о включении ее в репертуар даже не был поднят. И только в 1915 г. – может быть, и под влиянием приводившихся выше настояний Андреева, об этом зашла речь.
…Первые беседы о "Розе и Кресте" в Художественном театре происходили в середине декабря. Первая беседа с участием А. А. Блока [происходила], как занесено в "Дневник репетиций", ведущийся в театре, – 29 марта 1916 г. Блок присутствовал на этих беседах, предваряющих начало репетиций на сцене, восемь раз. Весною же затем, в марте 1916 г., театр известил об этом Блока и пригласил приехать в