Для артиста все происходит "здесь и сейчас". История исполнительства - вплоть до новейшего времени - как затонувшая Атлантида: от нее остались лишь легенды и воспоминания… То, к чему мы так быстро привыкли, сделалось возможным благодаря техническим достижениям XX века: искусство исполнителя приобрело "осязаемую" форму, будучи запечатленным в аудио- и видеозаписях. Мы не знаем, как играли Лист и Антон Рубинштейн, но мы слышим "живыми" Рахманинова и Гилельса. Между тем в судьбе артиста, несмотря на дарованную его искусству жизнь, ничего принципиально не изменилось - успех необходим, именно он и является высшим "званием" артиста…
Надеюсь, что встречающиеся в книге "однообразные" свидетельства признания Гилельса не набьют оскомину читателю и не наскучат ему.
Отмечу один достаточно деликатный момент.
Особое положение Гилельса - явившееся следствием известных нам причин - не могло служить стимулом для нежной любви к нему и братского расположения его коллег. Он, единственный - случайные исключения не в счет - разъезжает по белу свету, в то время как они накрепко заперты в пределах наших границ. Справедливо?! У него привилегии, которых у них нет. Ко всем его "недостаткам" прибавился еще и этот. Музыканты чувствовали себя обделенными и обойденными, - будто он был в этом виноват; кстати, он приносил славу своей стране и в этом отношении сделал для нее больше, чем кто-нибудь другой. Но кого это волнует: важно, что их обошли; такие вещи не прощаются.
Оставим эту тему. Забежав немного вперед, возвращаюсь к послебрюссельскому времени.
Концерты лауреата и немного о поэзии
Он играет много, очень много - его, что называется, рвут на части; кто только не слышит его в эти годы…
Как повелось с первых гилельсовских шагов, каждый объявленный им концерт вносил элемент некоего беспокойства, связанного с ожиданием предстоящего события.
Георгий Капралов, известный кинодеятель, вспоминает: "После триумфа в Брюсселе в 1938 году его имя у всех на устах, попасть на его концерты было практически невозможно. Мы долго ждали и дождались: в 1940 году Гилельс приехал в Ленинград.
Идти за билетами выпало мне. Я в пять утра был у кассы, где уже стояли человек двести. Когда же кассы открылись, сосчитать в очереди людей не представлялось возможным. Потрясение, откровение - трудно выразить словами то, что мы пережили во время концерта и после него. Я написал стихи и послал их Эмилю Гилельсу с просьбой разрешить напечатать их с посвящением музыканту в знак уважения к восхищения. Тогда же, в 1940 году, они были опубликованы в "Огоньке" по рекомендации С. Маршака…"
Перед вами - фрагменты этого большого стихотворения.
Посвящается Эмилю Гилельсу
Он, фалды раскинув, садится и ждет,
Пока опоздавших терзает простуда.
Но кашель и говор стихают. И вот
Молчанье взрывают аккорды прелюда.И крови биенье, и чувства твои
Звучат, словно звуки вливаются в вены.
Сегодня ты прав не имеешь: живи,
Послушный тому, кто диктует со сцены.
[* * *]
Мы отдали другу всю нежность свою.
Я музыкой этой сижу покоренный.
Я слушаю дважды и дважды ловлю
Роялем и сердцем мотив повторенный.
С волнением открыв свежий номер журнала и увидев собственные строки, автор пришел в изумление: последнее четверостишие было не его - он не писал ничего подобного. Когда же Капралов поинтересовался в редакции, что, собственно, произошло и как это понимать, - ему ответили: "Мы же спасли ваши стихи!"
Дело было вот в чем. Подлинный текст стихотворения имел такое заключение:
Я слушаю дважды и дважды ловлю
Мотив, повторенный роялем и сердцем.
Сегодня не будет никто иноверцем:
Мы сдали без боя свободу свою.
Призадумаемся. Ведь наша демократия была, как известно, в тысячу раз демократичнее любой буржуазной демократии, - так мог ли советский человек быть "иноверцем"?! Действительно, в 1940 году такое могло привидеться лишь не вполне здоровому индивиду. Плюс к тому советский человек еще отдавал - подумайте только! - свою свободу (а более свободной свободы не было нигде в мире!) - и кому? - пианисту! Причем, этот пианист диктует со сцены - прозевали! - как ты должен жить, а таким правом пользовались совсем другие "инстанции"…
Короче говоря, автор явно хватил через край. Необходимо было искать выход. Нашли. И вправду: стихотворение было спасено.
Несколько слов еще об одном - более позднем - стихотворении чешского поэта Франтишека Бранислова. Перевел его - по просьбе ученика и друга Гилельса В. Блока - Давид Самойлов, отнесшийся к нему более чем сдержанно; в письме к Блоку он писал: "Стихи, как у всех модернистов, маловразумительные. Перевел их по своему разумению. Кажется мне, что самое важное в них то, что они посвящены Гилельсу. Остальное бог простит".
Но, как нередко случается, стихотворение, переведенное "по своему разумению", становится фактом той литературы, того языка, на который оно переведено, если, конечно, с ним имел дело настоящий поэт. Нечего и говорить: так и случилось с прекрасным переводом Давида Самойлова.
Вот два последних четверостишья.
Слетают листья - не собрать их.
Свет осени горит повсюду.
Мне жизни музыку сыграйте.
Не позабуду. Позабуду?Ах, мастер, задержите бури
Под пальцами, где страсть и нега.
Светает на клавиатуре
Для облака, росы и снега.
Поэты "следили" за Гилельсом - или посвящали ему стихи, как Татьяна Щепкина-Куперник ("В честь Эмиля Гилельса"), или упоминали его в стихах, как, скажем, Лев Озеров.
Великолепные строки принадлежат Андрею Вознесенскому. Поставив рядом два имени - Шостаковича и Гилельса, чутьем подлинного поэта он уловил их родственность - обжигающую экспрессию высказывания.
Есть лирика великая -
кириллица!
Как крик у Шостаковича - "Три лилии!" -
Белеет "Ш" в клавиатуре Гилельса…
Автор одного из последних стихотворений, ему посвященных, - японский поэт Масахисо Кои; названо оно просто: "Гений Гилельса".
Но продолжаю.
На осень 1939 года планировалась поездка Гилельса - в составе большой группы музыкантов - в США. Гастроли подготавливались как ответственнейшее начинание, имеющее международное значение. Газеты сообщили: "…На 14–16 сентября намечается отъезд в Америку советских исполнителей, лауреатов всесоюзных и международных конкурсов Э. Гилельса, Я. Флиера, Д. Ойстраха, Л. Оборина, Л. Гилельс (правильнее было бы не "Л" - Лиза, а "Е" - Елизавета. - Г. Г.), М. Козолуповой, Д. Шафрана. Исполнители будут давать самостоятельные концерты. Кроме того, намечены их выступления группами по два–три человека. Предполагается, советские музыканты будут выступать в сопровождении симфонического оркестра под управлением виднейших дирижеров США… Гастрольная поездка продлится около двух месяцев…" Заметка называлась: "Советские музыканты едут в Америку".
Но все сорвалось: над Европой сгущались тучи Второй мировой войны.
Сороковые роковые
Обращение к современной музыке
Настало утро 22 июня 1941 года - катастрофа для многомиллионной страны. Жизнь переходит на военные рельсы. Тому, кто помнит те дни, - не дано их забыть.
Первое побуждение Гилельса - пойти на фронт. И он, как и несметные тысячи людей, записывается добровольцем в народное ополчение. Лидия Фихтенгольц свидетельствует: "Они с моим братом ушли в ополчение в самые первые дни войны. От консерватории многие ушли. Тогда у всех был очень сильный патриотический настрой, и у них, конечно, тоже. Иначе они просто не могли поступить… Им сшили какие-то полотняные котомочки, и помню, как они, с этими котомочками через плечо, шли, удаляясь по улице, а мы с балкона смотрели, как они уходят вдвоем… Куда они попали, я не помню, но через две недели они вернулись. Это было, конечно, счастье! Кто-то распорядился, чтобы их вернули, что здесь они нужны больше". Да, государство проявило волю и решимость не рисковать своим "золотым фондом", вопреки всему сохранить его.
Сталин сказал о Гилельсе: "Вот настоящий герой". Если можно так выразиться, с подачи вождя он вступает в партию; он был вместе со своим народом в час страшных испытаний.
Он продолжает делать то, что делал всегда, - играет там, где его ждут и хотят слышать; его деятельность наполняется новым смыслом; выступления проходят в госпиталях и воинских подразделениях; он выезжает на передовые позиции. Иван Семенович Козловский вспоминал, как рояль Гилельса стоял на двух грузовиках. Весь мир обошли кадры кинохроники, где его слушают - с какой "отдачей"! - летчики на прифронтовом аэродроме и самолеты жужжат над головой.
Однажды на фронте Гилельсу торжественно вручили высокую немецкую награду - металлический матового темного тона крест, снятый с убитого полковника.
Пианист - символ мирной жизни, того времени, когда люди ходили "на Гилельса". Видя и слыша его теперь, они убеждались, что та жизнь не отошла в прошлое, она как бы продолжается и, несмотря на неимоверные трудности, станет прежней, мирной, - в это верили! Но когда - никто не мог знать.
Гилельс стал часто получать письма от слушателей, от солдат с линии фронта со словами благодарности за доставленные минуты радости, за то, что его искусство вселяло в них веру и поддерживало их. Он исколесил всю страну. "Иногда, - пишет Хентова, - пропуская воинские эшелоны, сутками сидел на станциях без сна, полуголодный".
Сейчас я подумал о том, в каких условиях в это же самое время концертировали, скажем, Рахманинов или Горовиц. Боже упаси меня задним числом упрекать государство, которое вело кровопролитнейшую войну, в том, что оно не обеспечило Гилельсу надлежащего комфорта. Какая нелепость! Хочу сказать совсем другое: Гилельс прошел вместе со своей страной весь ее тяжкий путь - имею в виду не только военные годы. И он, конечно, разделял многие заблуждения своего времени; вряд ли могло быть иначе. Но сейчас не об этом.
В труднейших условиях Гилельс неутомим.
Вот рассказ С. Гешелина: "…Зима 1943 года… Мы с матерью в эвакуации в Душанбе… Мы бедствуем. 27-летний Гилельс, тогда уже пианист с мировым именем, приезжает на гастроли в Таджикистан.
Разыскав нас, он появляется перед самым концертом с двумя контрамарками, изюмом, урюком, рисом и большим куском конины - лакомством неслыханным даже для тех, кто вынужденно преодолевал неприязнь к непривычно пресному и тощему мясу".
И дальше: "Из всей программы концерта в памяти осталось (Гешелин учился в шестом классе. - Г. Г.) одно сочинение - Прелюдия g-moll Рахманинова. Гилельс показался мне тогда полубогом… Отзвучали последние аккорды, и зал взорвался аплодисментами. Я не понимал тогда, что это был не просто успех блестящего исполнителя. Это был триумф художника, который своим искусством поведал о преодолении зла, о торжестве правды, о жертвах, без которых Победы не бывает… он сумел сказать все. И все его поняли".
В этом же 1943 году Гилельс летит - одним из первых - в блокадный Ленинград; это было небезопасно, но он считал своим долгом играть для людей, переносивших, казалось бы, непереносимое. Большой зал филармонии был переполнен. Рассказывают, что, когда Гилельс играл, слушатели не замечали артиллерийской канонады.
Нет необходимости перечислять все города и веси, где играл Гилельс за четыре военных года.
Но его слышали не только те, кто имел возможность быть на его концертах: благодаря радио его искусство вошло в жизнь миллионов людей; можно было даже не знать, кто играет, но звучал его Бетховен, его Чайковский. Это было у всех "на слуху".
Свидетельствует Константин Аджемов: "…В памяти моей… неповторимые мгновенья встреч с Эмилем Григорьевичем Гилельсом. Было это в суровые годы Великой Отечественной войны, когда молодой, но уже знаменитый пианист принимал участие в музыкальных программах радио. Мне, как редактору таких передач, не раз доводилось быть свидетелем выступлений Гилельса перед микрофоном. Концерты передавались непосредственно из студий Дома радиовещания, в то время почти не отапливавшихся, причем нередко эти концерты организовывались в ранние утренние часы. Масштабность, монументальность игры Гилельса удивительно соответствовали духу времени. Запомнились в его интерпретации 32 вариации Бетховена, Первая баллада Шопена, этюды Листа, транскрипции Рахманинова, "Арабески" Шумана, ряд пьес Прокофьева… За выступлением пианиста следовали обычно политические материалы, "Сводки Советского информбюро", "Письма на фронт", литературные программы. В иных передачах Эмиль Григорьевич встречался в студии с блестящим созвездием мастеров, среди которых были В. Барсова, И. Козловский, Н. Обухова и А. Пирогов, С. Лемешев и М. Рейзен, Д. Ойстрах, Л. Оборин и С. Кнушевицкий, Квартет имени Бородина, многие корифеи Малого, Художественного театров. Чаще всего такие концерты мастеров искусств проводились непосредственно вслед за салютом в честь очередных побед Советской Армии. Исполнительские шедевры Гилельса украшали эти программы.
В кругу своих коллег Эмиль Григорьевич выделялся удивительной самодисциплиной. Собранный, неразговорчивый, он, прежде чем сесть к роялю, внутренне подготавливался к исполнению, а затем играл с необычайным вдохновением. Имя Гилельса появилось и в программах симфонических передач, где звучали Первые концерты Чайковского и Листа, Второй концерт Сен-Санса. Помню однажды - это было 1 мая 1943 года - Гилельс незабываемо сыграл в ансамбле с Малым симфоническим оркестром радио Andante spianato и Большой полонез Шопена".
В эти годы Гилельс испытывает естественную потребность играть больше русской музыки и музыки, только что созданной. Он много учит для себя нового, не игранного ранее, учит быстро и выносит сделанное на эстраду. Среди сочинений русской классической музыки - 6 пьес ор. 19 Чайковского, Прелюдии и "Этюды-картины" Рахманинова, Вторая соната Глазунова. Обращается Гилельс и к "Петрушке" Стравинского, ставшей не только одной из вершин его безбрежного репертуара, но и золотой страницей пианистического искусства вообще.
В те годы отношение в нашей стране к Стравинскому было, мягко сказать, не слишком приветливым. Проявив волю и смелость, Гилельс не посчитался с "установками".
Михаил Ботвинник, чемпион мира по шахматам, вспоминал:
"1944 год, война. Радиоприемников у населения нет, в каждой квартире - репродуктор. Он почти всегда включен, ждем известий с фронта, остальные передачи идут, но их не замечаем.
Смотрим с женой друг на друга с удивлением: кто это исполняет "Петрушку" Стравинского? Такое впечатление, что на двух роялях! Но диктор объявил: исполнял Эмиль Гилельс…" И дальше: "Когда я думаю о Гилельсе, всегда сравниваю его с Капабланкой. У Капабланки не было отдельных ходов - они всегда были крепко сцеплены и создавали шахматную картину. У Гилельса не было отдельных нот, он создавал картину музыкальную". (Ботвинник и Гилельс не встречались лично, но, конечно, знали друг о друге. "В 1958 году, - рассказывает Ботвинник, - когда я отвоевал звание чемпиона мира в матче со Смысловым, Эмиль Григорьевич прислал теплую телеграмму. Никогда не забуду этого знака внимания со стороны великого музыканта".)
То, что сделал Гилельс для советской - скажу так: для современной музыки - поистине бесценно. Все не упомянешь, но основные вехи - не обойдешь.
Начну с Мечислава Вайнберга - композитора большого значения, обязанного Гилельсу своим "возникновением".
В тяжелом 1942 году Гилельс познакомился в Ташкенте с композитором, сочинения которого никто не хотел исполнять. Вайнберг жил в изоляции и нужде. Он показал Гилельсу свою Вторую фортепианную сонату, музыка которой своей значительностью и самобытностью произвела на Гилельса сильное впечатление. Он решил выучить ее, хотя такой поступок не мог принести никаких выгод: играть совершенно незнакомую музыку никому не ведомого автора было неблагодарным делом. Но Гилельс был уверен в том, что настоящая музыка должна быть услышана - и настойчиво "приучал" к ней слушателей. Это не могло не иметь резонанса - и Вайнберга постепенно начинают играть, причем такие исполнители, как Д. Ойстрах, М. Гринберг, Д. Шафран, Л. Коган. Вайнберг становится, как теперь говорят, востребованным. Сам Гилельс не ограничивается Второй сонатой: в последний год войны он, совместно с Квартетом Большого театра, впервые исполнил фортепианный Квинтет Вайнберга.
Через много лет, в 1956 году в Большом зале консерватории Гилельс впервые играет посвященную ему Четвертую сонату Вайнберга, которой суждено было стать, пожалуй, самой известной из всех сонат, созданных композитором. Работая над фортепианными произведениями, Вайнберг советовался с Гилельсом, прислушивался к его замечаниям.
Так же поступал и Дмитрий Кабалевский, несмотря на то, что сам был прекрасным пианистом. В 1945 году он закончил Вторую фортепианную сонату, которую Гилельс выучил за короткий срок.
Впоследствии Кабалевский писал: "…К числу наиболее счастливых моментов своей собственной музыкальной жизни я должен отнести великолепное исполнение Гилельсом моей Второй сонаты. С чувством благодарности за его талант и мастерство, за постоянную готовность помочь еще в процессе сочинения своим чутким умным советом посвятил я ему эту сонату". Исполнение Гилельсом Второй сонаты Кабалевского, как и Четвертой Вайнберга, было записано на пластинки, что сыграло в жизни этих сочинений определяющую роль.
В связи с музыкой Кабалевского затрону и послевоенные годы. Кабалевский и Гилельс подружились, были на "ты".
В 1946 году - следующем году после создания Второй сонаты - Кабалевский сообщал Гилельсу в письме: "Завтра уже месяц, как я сижу в нашем благословенном Ивановском совхозе. Провел я это время не без некоторой пользы. В три недели написал Третью фп-сонату. По требованию публики демонстрировал ее здесь множество раз и уже заболтал, не успев начать учить. Она трехчастна - все части в мажоре (F - В - F), короче (15 мин.) и легче, чем вторая. Как говорится - почту за удовольствие показать ее тебе в Москве и посоветоваться насчет исполнителя - сам понимаешь, что на тебя я покушаться не собираюсь".
Трудно отделаться от впечатления, что Кабалевский немного лукавит. Но как бы там ни было, Гилельс по каким-то причинам Третью сонату не стал играть. Здесь будет уместно обратиться к словам Вайнберга: "Я знакомил Эмиля Гилельса с 5-й и 6-й моими сонатами, - вспоминает он. - К моему огорчению, они не были им исполнены. Вероятно - не понравились".
Как знать, может быть, это же приключилось и с Третьей сонатой Кабалевского… Позже ее выучил Горовиц.
На этом, однако, сотрудничество Кабалевского и Гилельса не прервалось. Отмечу два крупных сочинения для фортепиано с оркестром, исполненные Гилельсом: это Третий концерт и еще одно не совсем обычное создание. В письме Кабалевский информировал Розину Левину: "…Я надеюсь, что скоро смогу прислать Вам свою новую работу, которая, быть может, Вас несколько удивит: я недавно сделал транскрипцию для фортепиано с оркестром фа-минорной четырехручной Фантазии Шуберта. Получился настоящий фортепианный концерт. Эмиль Гилельс уже выучил его и сейчас же после возвращения из США будет его играть. Мне кажется, что пианисты и слушатели будут рады появлению, в сущности, почти совершенно неизвестного гениального шубертовского произведения…"