Любопытная психологическая подробность: так, как писал Нейгауз о Гилельсе в письмах, - они изданы - он почти никогда не писал в книгах (имею в виду и его вторую книгу, где собраны работы разных лет) и статьях. "Мои 2 рыжие (в примечании: "Э. Г. Гилельс и С. Т. Рихтер". - Г. Г.) отличаются по-прежнему: 15-го был блистательный концерт Мили, надеюсь, Вы слышали по радио". "Слава играет гениально, Гилельс - тоже феноменально". "Сейчас Вы, наверное, наслаждаетесь Милей Г[илельсом]. Он играл здесь изумительно". "Миля играл 3-ю и 8-ю сонаты Прокофьева так, что лучше, пожалуй, и нельзя. Софроницкий слушал по радио и так был потрясен, что, говорит, всю ночь не мог спать".
Это - в частном письме; почему же не сказать об этом в печати?
Есть во всем этом что-то общее с одним маленьким эпизодом из истории великой русской литературы. Н. Лесков неожиданно наткнулся на отзыв о себе в только что вышедшем томе писем Достоевского, которого уже не было в живых. Отзыв более чем десятилетней давности, - о нем Лесков, разумеется, ничего не знал. Достоевский признает: фигура Ванскок в романе "На ножах" - гениальна: "ничего и никогда у Гоголя не было типичнее и вернее". Прочтя это, Лесков с обидой делится в письме: "Достоевский… говорит… о какой-то моей "гениальности", а печатно и он лукавил и старался затенять меня".
Я не открою Америки, если скажу, как важен контекст Времени - с большой буквы! - для всего происходящего. Именно Время многое диктует, многое и объясняет. Времена, однако, проходят - вернее, меняются - достаточно быстро; только на моих глазах произошли невероятные метаморфозы: "величайший гений человечества", "корифей всех наук" превратился в уголовника, а "тунеядец" и "подонок" - в лауреата Нобелевской премии. Я это говорю к тому, что книга Нейгауза появилась в те годы, когда доверие к печатному слову, воспитанное у советского человека десятилетиями, было почти "обязательным" - сейчас это даже трудно себе представить; напомню, что выход книги совпал с печальной памяти пастернаковской эпопеей, когда все единодушно "одобряли и поддерживали" то, что изготовляли газеты о Пастернаке (не читая, разумеется, его самого).
В книге П. Робинсона о Герберте фон Караяне знаменитый дирижер Георг Шолти назван посредственностью (можно привести еще и не такие примеры!). Что с того?! - от Шолти, как говорится, нисколько не убыло.
Иное дело в государстве тоталитарном. Напечатанное слово - особенно если оно не очень-то одобрительное - становится чуть ли не приговором, не подлежащим обжалованию. Безусловно, соглашаюсь со словами С. Хентовой: "Характерные для советского общества многолетние культы отдельных личностей коснулись и искусства: культ К. Станиславского - в театре, культ С. Рихтера - в пианизме". Но одно только уточнение: рядом с именем С. Рихтера должно, понятно, стоять имя Г. Нейгауза - он и преподавал, и писал книги.
И попробуйте в чем-нибудь переубедить какую-нибудь студентку, которая и "Патетическую-то сонату" ни разу в жизни не слышала, - попробуйте ее переубедить, раз "Нейгауз сказал"! А еще "Светланов сказал"! Да мало ли кто и что еще говорил!
Теперь пора досказать печальную и горестную повесть. Как вы знаете, отношения между Гилельсом и Нейгаузом были натянутыми - в те периоды, когда они были. В принципе ничего небывалого не произошло - таких примеров известно немало; искать виноватого бессмысленно и бесполезно. Но на факты посмотреть - не помешает.
В толстой книге воспоминаний о Нейгаузе - разумеется, восторженных - один только Гилельс выглядит просто возмутительно. Вот отрывок из воспоминаний Н. Л. Дорлиак: "Генрих Густавович, кроме Рихтера, по-настоящему любил Наумова, любил Малинина; конечно, в свое время любил Гилельса, Зака, ценил их очень высоко. Потом Гилельс его страшно обидел, и Нейгауз это тяжело переживал. Это была глубокая рана. Он жил у нас, когда получил письмо, в котором Гилельс отрекался от него. Гилельс писал: "Я Вам ничем не обязан. Всем, что я имею, я обязан Рейнгбальд". Генрих Густавович тайком показал письмо Славе, мне ничего не говорил, а потом не выдержал: "Нинон, посмотрите, какое письмо я получил…"
Он был совершенно сражен".
На самом деле все было иначе. С чего бы вдруг Гилельс написал такое письмо? Нет, - это Нейгауз написал Гилельсу; он просил простить его за необдуманные высказывания, за те обиды, которые он, не желая того, может быть, ему нанес; писал Гилельсу, что всегда любил его…
Ненадолго приостановимся здесь. Недавно Дмитрий Башкиров обнародовал два письма, которые он долгие годы хранил у себя; это письмо Нейгауза А. Гольденвейзеру - и ответ Гольденвейзера. Цитирую их здесь так, как их опубликовал Башкиров.
Дорогой Александр Борисович! Прости мне мое недавнее поведение. Лет 16–17 назад во мне что-то свихнулось - неизлечимая болезнь (полиневрит рук - примечание Д. Башкирова. - Г. Г.), личные невзгоды, смерть сына. Да, я люблю жизнь, но не себя в ней… у меня бывает, стремление быть противным для людей, но я никогда не делал людям специально гадостей, хотя имел возможность возмущать их, как и Тебя… Может быть, Ты почувствуешь, что я заслуживаю скорее Твоего сострадания, чем гнева…
Твой старый и несчастный коллега Генрих Нейгауз.
Ответ А. Б. Гольденвейзера:
Дорогой Генрих Густавович! Твое письмо глубоко, до слез взволновало меня. Спасибо Тебе за нравственное доверие, без которого Ты не написал бы мне так. Я Тебя люблю и высоко ценю Твой прекрасный талант и исключительную культуру. Я всегда стараюсь людей не осуждать, а за Тебя я всегда страдаю и глубоко Тебя жалею… Обнимаю Тебя как друга и от души желаю Тебе освободиться от тяжелого гнета, который отравляет физически и морально твою жизнь.
Твой очень старый друг А. Гольденвейзер
10.01. 1958
Сходного содержания письмо Нейгауз отправил и Гилельсу. Гилельс ответил (приводимых Н. Дорлиак слов в письме нет). Он писал, что просит Нейгауза, чтобы тот ни при каких обстоятельствах не называл его своим учеником.
Жестко? - да. Гольденвейзер простил. Гилельс - нет. Вот он и хлопнул дверью. Таков был его характер, и нужно принимать его таким, каким он был. Нейгауз страдал, но и Гилельсу этот шаг дался ценой тяжких переживаний. Что тут значат слова…
Обращаю внимание на любопытный момент: при переиздании воспоминаний о Нейгаузе весь приведенный мною фрагмент воспоминаний Н. Дорлиак (со слов "Потом Гилельс его страшно обидел" - и до конца) - изъят. Так что новое поколение читателей этой книги ни о чем знать не будет.
Советская "табель о рангах"
Теперь необходимо восстановить в памяти события тех лет - рубежа 50–60-х годов - события, выражаясь по-современному, знаковые, последствия которых чувствуются до сей поры; они развивались стремительно и с захватывающей интригой. Будем внимательны.
Важно отметить: свою книгу Нейгауз писал, всеми силами пытаясь покончить с несправедливостью, - в те годы Рихтера не выпускали за границу, что было, конечно, вопиющим безобразием, ни с чем не сообразным; этим и объясняются многие ее, книги, перехлесты. Что же касается тона, взятого Нейгаузом по отношению к Гилельсу, то объяснение этому отчасти лежит в той же плоскости: что ж, мол, о нем распространяться, сами знаете: он повсюду знаменит, "всем известно"… ну и дальше в том же духе. Сколько еще могло бы продолжаться "заточение" Рихтера? Но нежданно-негаданно пружина начинает раскручиваться: случилось так - для читателя это не новость, - что в год издания книги Нейгауза на Первом Международном конкурсе в СССР побеждает американец. С точки зрения властей - это позорное поражение нашей страны на культурном фронте: уступить Америке перед лицом всего мира! Недопустимо, поправить дело немедленно! Вот здесь-то, в противовес Клиберну, и потребовался - с железной необходимостью - наш пианист, да не какой-нибудь, а настоящая величина. На кого пал выбор, догадаться ничего не стоит. Да, вы не ошиблись. Но почему же Рихтер, а не Гилельс?! Ответ однозначен по очевидной и простой причине: Гилельс давным-давно признан целым светом; он, конечно, по-прежнему с неизменным триумфом продолжает приносить "дивиденды" своей стране. Но именно в силу этого, единственное, чего он не мог уже дать, так это впечатления новизны, открытия, - того, что и было самым главным: заставить мир вновь вздрогнуть от неожиданности…
Вы что думаете - у нас только один Гилельс?! Ошибаетесь, господа! И была развернута в периодических изданиях настоящая пропагандистская кампания, равной которой трудно припомнить. Нейгауз сообщал в письме: "…Раздался малиновый звон в печати…" Отзвуки этого звона слышны до сих пор. Посмотрим, как выглядит этот фрагмент нейгаузовского письма почти полностью: "…Рихтера после его триумфального турне по Финляндии начальство решило отправить в Америку и другие запстраны…
По сему случаю раздался малиновый звон в печати, и мне пришлось написать 3 статьи (плюс один довольно бездарный разговорчик в "Известиях", не я писал, а корреспондент). Тут моим и Славиным друзьям нравится моя статья в "Сов[етской] культуре" от 11 июня… Я даже получил много приятных телеграмм и писем. Ну, вот я и хвастанул".
Разумеется, дело не в Финляндии. Организованная, выражаясь по-современному, рекламная акция набирала силу - и Нейгауз с радостью и совершенно искренне принял в ней участие. Все совпало с его собственными убеждениями. А. Ингер констатировал: "В конце 40-х годов, а также в 50-е и 60-е Г. Нейгауз опубликовал ряд статей в газетах и журналах, в которых культ С. Рихтера достиг апогея… Восторги автора этих статей… принимали подчас достаточно необузданный характер".
Примеры хорошо известны - воздержусь от их демонстрации. Начала выстраиваться советская иерархическая пирамида, наверху которой - Рихтер.
Благоволение "верхов" к Рихтеру началось давно. Вспоминая конкурс 1945 года, Рихтер поведал Монсенжону: "Позднее председатель жюри Шостакович рассказывал мне, как ему звонил Молотов. "Вы боитесь дать первую премию Рихтеру? Принято решение дать вам на это разрешение, ничего не бойтесь"".
Была и такая история, невозможная ни с кем другим. В "Правде" - "главной" газете - была напечатана, разумеется, хвалебная, рецензия на концерт Рихтера, причем, на следующий же день, вернее, утро после концерта (тогда как по тем временам приходилось ждать хоть какого-нибудь отзыва месяцами - если он вообще появлялся, - да и то в специальном музыкальном журнале). Оперативность неслыханная! Так вот, рецензия-то появилась, а самого концерта не было - Рихтер его отменил! Впечатляет?!
По советским порядкам надежным мерилом деятельности человека любой профессии были звания и награды; стрелка барометра всегда показывала "ясно" и ее направление говорило на красноречивом языке. И вот происходит то, что должно было произойти: Рихтер первый, раньше Гилельса, стал получать знаки государственной благосклонности: в 1961 году он стал лауреатом Ленинской премии; Гилельс вслед за ним - в 1962 году. В 1975 году Рихтер - Герой социалистического труда; Гилельс - на следующий год, в 1976-м. Это ли не показатель: в верхах произошла, так сказать, переориентация в культурной политике с Гилельса на Рихтера. По советской шкале ценностей Гилельс стал официально вторым. Поразительно: никто ничего не заметил, настоящих музыкантов, таких далеких от злобы дня, ничто не смутило. И на Рихтере все происходящее никак не "отразилось": никто и никогда не бросил ему упрека в том, что он стал любимцем властей, - хотя сигнал был недвусмысленным; Гилельса же продолжали этим донимать - и не без успеха, - как бы умаляя тем самым его чисто музыкальные заслуги. Он до сих пор обвиняется в "советскости", в то время как Рихтер - "вне подозрений".
Картина мне представляется совсем иной.
Рихтер вписался в советские "декорации" как мало кто другой. Никто не пользовался такими привилегиями, как он. Сошлюсь на свидетельство А. Ингера: "Помню совершенно изумивший меня факт: как-то Нина Львовна Дорлиак сказала, что не сможет встретиться со мной в условленное время, потому что к ней должны прийти чиновники Министерства культуры, чтобы обсудить с нею план предстоящих в следующем году зарубежных гастролей Святослава Теофиловича". Было от чего изумиться: чиновники идут домой, чтобы согласовать свои планы с женой крупного исполнителя, который сам вообще до этой прозы жизни не снисходит.
Гилельса, объехавшего весь свет, никогда так не "обслуживали". Но сколько к нему претензий! Например: почему это он гастролировал, а другие - нет. Как будто это он решал, кому и куда ехать, как будто это зависело от него. Какая глупость! Он и сам-то не мог предположить, куда его пошлют, - и не мог играть там, где хотел. Недавно, уже в новом веке, Вера Горностаева рассказала в телепередаче, как Гилельс, задержавшись на несколько "лишних" дней в Вене - погулять, посмотреть, - должен был по возвращении писать объяснительную записку в министерство. Рихтер был свободен от таких унижений. Конечно, все были равны, но, как сказано у Оруэлла, некоторые были еще равнее; и равнее всех был Рихтер. Но музыкальная общественность ничего не хотела замечать. Нет и нет! Теперь, когда ранее обиженный наконец-то получил то, что заслужил, и справедливость восторжествовала, - все, казалось, обрело "окончательные" формы. С тех пор о Рихтере стали дружно писать, мягко скажу, несколько искажая факты. Так продолжается до сегодняшнего дня.
Между тем о Рихтере мы знаем очень многое - и спасибо, конечно, что знаем, - но подавляющая часть всевозможных историй - от мелких происшествий до значительных событий - все это известно не от кого-нибудь, а с его собственных слов. Он наговаривает целые книги - Чемберджи, Борисову, Монсенжону (книга В. Чемберджи так и называется: "О Рихтере его словами"), И что же? Неизменно в печати с упоением отмечается его "упорное нежелание говорить о себе", он, "один из самых закрытых гениев XX века", и т. д. и т. п. Особенно педалируется скрытность Рихтера, как отличительная его черта. Это - правда, если дружно закрыть глаза на то обстоятельство, что он неостановимо повествовал о себе - и с большим воодушевлением. Здесь нет ничего "нехорошего", тем более для человека такого масштаба. Поразительно другое. Принято наперебой убеждать читающую публику: Рихтер музыкант "нездешний" и витает в облаках, лишь изредка, в порядке исключения, вступая в контакт с "братьями по разуму".
Небылиц, написанных о Рихтере и в связи с ним - работающих на сознание "выгодного" образа, - не счесть; в "исполнении" серьезных издательств все выглядит правдой. Они, эти небылицы, оседают в сознании читателя. Не моя задача разбираться в них. Но хотя бы один пример приведу.
В упомянутой книге В. Чемберджи утверждается: "Современники С. Т. Рихтера хорошо знали, что книги о нем не выходили, так как казались ему велеречивыми и далекими от сути, наборы рассыпались, а интервью не появлялись".
Книги не выходили?! А монография В. Дельсона? А книга Г. Цыпина? Оставляю сейчас в стороне, скажем, внушительный труд Я. Мильштейна (издания 1983 года) под нейтральным названием "Вопросы теории и истории исполнительства", треть которого отведена Рихтеру и его высказываниям по самым разным, так сказать, областям человеческой деятельности. В своем начинании Мильштейн опередил и Чемберджи, и Борисова, и Монсенжона.
И интервью тоже печатались, к примеру, в журнале "Музыкальная жизнь". (И по телевизору Рихтер с удовольствием высказывался - с "Декабрьских вечеров".)
Не говорю уже о книгах типа "Портреты пианистов" Д. Рабиновича или "Портреты советских пианистов" Г. Цыпина, где Рихтеру, разумеется, посвящены большие очерки. (Упомяну и такие сборники, как "Гордость советской музыки" или "Лауреаты Ленинской премии", - в них Рихтер законно представлен).
Но мы ведем речь только о книгах, где целиком "солирует" Рихтер. Так вот, самое пикантное заключается в том, что книга о Рихтере самой Чемберджи издана в 1993 году, когда он, Богу слава, был жив (не принимаю в расчет еще более раннюю журнальную ее публикацию).
Пишущие считают своим долгом поведать и об одиночестве Рихтера. А на самом деле круг его общения - широчайший, когда только времени хватало! Здесь и артисты, и писатели, и художники (поименно долго перечислять), различные "деятели", и музыканты, с которыми играл (перечислять еще дольше), и окружение Н. Дорлиак… И едва ли не все пишут о нем. Давайте вспомним имена некоторых людей, входящих в рихтеровское окружение: Мильштейн, Золотов, Гольдин…
Но, возможно, скромнейший Рихтер не знал, что, скажем, А. Золотов с большой подсобной группой едет с ним за границу, чтобы снимать о нем фильм - и не один! (В фильмах говорится, что он, по застенчивости, не любит сниматься, избегает съемок.) Или он не знал, что В. Чемберджи, сопровождая его в поездке по стране, все за ним записывает, и это вскоре будет с большой помпой опубликовано?
Прекрасно знал, конечно. В книге Ю. Борисова, где тщательно зафиксировано все Рихтером произнесенное, вы найдете такие слова: "Если захотите что-нибудь сотворить с этими записями - опубликовать, нажиться (!) на них…"
И это - одиночество?! Может быть - внутреннее? Возможно, возможно…
В панегириках Рихтеру никто уже не заботится хотя бы о правдоподобии. Было "установлено": Рихтер - гений; так и знайте… Я. Мильштейн, премного потрудившись на этой ниве, нашел емкую формулу: "Никакая похвала не кажется достаточной, когда оцениваешь игру Рихтера". Что означает: употреби любую превосходную степень, любое уподобление, сравнение, ну, как ни похвали - все мало, мало, мало…
А. Ингер передает слова Марии Гринберг: "Рихтеру можно только посочувствовать, ему трудно: когда исполнителя постоянно называют гением, публика всякий раз ждет от него чуда, но никто, даже гений, на это не способен!" Вполне допускаю, что так. Я-то думаю прямо противоположным образом: Рихтер играл для "подготовленной" аудитории, - и как бы он ни играл - все будет гениально, иначе и быть не может; то есть в этом смысле ему было легко. Гилельс же, при всей своей славе, каждый раз должен был заново завоевывать зал - настроенный, о чем нетрудно догадаться, не слишком-то доброжелательно; выходя на эстраду почти без "поддержки", он каждый раз вынужден был доказывать, что он - Гилельс. Огромная разница.
Гилельс представлял собой полную противоположность Рихтеру. Мне кажется, наблюдая рихтеровский "размах", он, вопреки этому, едва ли не демонстративно, из чувства какого-то противостояния - и чем дальше, тем непреклоннее - избегал общественного "тиражирования", замыкался в себе, став, особенно в последние годы, если так можно выразиться, подлинно одиноким, в высоком смысле этого понятия, тем более, что по своей натуре он был склонен к этому всегда. Не позволяя себе выходить за границы своего дела - как же это должно быть трудно: слишком много соблазнов! - он понимал, что не может при этом рассчитывать на рост своей популярности в геометрической прогрессии, так как публика ждет от своего кумира, чтобы он всячески напоминал о себе - неважно, каким образом, - и тогда она, публика, легко "усваивает" то, что ей преподносится.