Все месяцы героической обороны Севастополя Е. П. Мельник провела на 35-й батарее, вместе с последними защитниками города пережила трагедию тех дней.
Позже, в оккупированном немецко-фашистскими войсками Симферополе, Е. Мельник удалось связаться с советскими подпольщиками, руководимыми И. А. Козловым, и она стала участвовать в подпольной работе.
Книга Е. Мельник не претендует на широкое освещение событий прошлых лет, но она интересна как своеобразный "человеческий документ", свидетельство рядового очевидца и участника событий. В книге много примеров героизма и духовной стойкости советских людей.
Содержание:
ЕВГЕНИЯ МЕЛЬНИК - ДОРОГА К ПОДПОЛЬЮ 1
Часть первая - СЕВАСТОПОЛЬ 1
Часть вторая - ИЗ СЕВАСТОПОЛЯ В БАХЧИСАРАЙ 22
Часть третья - СИМФЕРОПОЛЬ 36
Примечания 63
ЕВГЕНИЯ МЕЛЬНИК
ДОРОГА К ПОДПОЛЬЮ
Часть первая
СЕВАСТОПОЛЬ
Черный ворон, черный ворон,
Что ты вьешься надо мной?
Ты добычи не добьёшься,
Черный ворон, я не твой!(Из песни).
В город пришла война
Конец июня. В степи расцвели ярко-красные маки. В распахнутое окно тянет ночной прохладой, запахом цветов и трав. Так не хочется закрывать окно, но ничего не поделаешь: вот уже две недели, как в Севастополе и его окрестностях продолжается военное учение и надо соблюдать строгие правила светомаскировки.
Только что я вернулась из лагеря батареи, где смотрела кинокартину. Ездили целой компанией на свидание к своим мужьям. Завтра кончается учение, и мы с мужем весь воскресный день проведем вместе. На душе спокойно и радостно.
Поужинав в одиночестве, я постелила постель, потушила свет, открыла окно и легла спать. Засыпая, думала о том, что послезавтра день рождения Бориса. Для него я уже приготовила два подарка: серебряную чарку и костяной с серебром мундштук.
Меня разбудил оглушительный гром выстрелов. Синеватое пламя вспышек освещало комнату. "Видно еще не кончилось учение, - подумала я, - но такого грохота никогда не было". Вдруг настойчиво застучали в дверь, и я услышала голос краснофлотца: "Вставайте, воздушная тревога! Вставайте, бегите в бомбоубежище!" Я не торопилась вставать: ведь столько раз за эти две недели нас и днем и ночью посылали в бомбоубежище. Однако выстрелы гремели без перерыва, пламя вспышек полыхало в окне, как пожар. Мне почему-то стало жутко…
Я быстро оделась, вышла за дверь - в доме никого. Выскочила на крыльцо - всюду пусто, нигде ни души. Сердце быстрее забилось от безотчетного страха.
Я побежала в овраг к бомбоубежищу. Темно… Кусты… А над головой в небе - гроздья красных, желтых и зеленых светлячков. Вот и бомбоубежище. Стоя возле него, я спокойно наблюдала за тем, что творится на небе: десятки прожекторных лучей сходятся и расходятся, переплетаются, и всюду летят и рассыпаются разноцветные светлячки. Далеко в стороне, в Севастополе, внезапно поднимаются столбы пламени, горизонт окрашивается багровым светом огромных вспышек.
Рядом со мной стоял бывший командир нашей батареи капитан Балан, отчисленный на курсы усовершенствования начсостава. Сегодня он приехал в городок, чтобы навестить свою жену и детей.
- Какое необычайное учение, - сказала я, - такого никогда не было!
Балан удивленно повернулся ко мне:
- Разве вы не слышали, что я говорил?
- Нет, я прибежала позже всех.
- Какое учение?! Ведь это - война! Неизвестные самолеты сбросили бомбы на город. Вы видели вспышки и зарево? Это взрывы вражеских бомб. Севастополь бомбили.
- Война? Бомбили город?
Слова капитана подействовали на меня ошеломляюще. В городе мои отец и мать, с ними мальчик Женя - девятилетний сын мужа от первого брака. Что с ними?
Скорей туда, скорей!
Начинался рассвет. Грохот орудийной пальбы стал утихать. Наспех приведя себя в порядок и переговорив по телефону с мужем, я выбежала на дорогу.
Здесь снова встретила капитана Балана, спешившего в город. Мы остановили проезжавшую машину и быстро вскочили в нее.
Дорога с мыса Херсонес в Севастополь шла по голой степи. Лишь вправо от городка, в сторону мыса Феолент тянулся лесок корявого, низкорослого крымского дуба. Слева виднелся берег, изрезанный небольшими, но глубокими бухтами. Позади, за обрывистыми отвесными скалами, до самого горизонта синело открытое море. Я обернулась, увидела, как белые домики городка нашей батареи стали быстро врастать в землю, скрываясь за пригорком. Я говорю: "нашей батареи" потому, что все мы, жены командиров, привыкли считать 35-ю тяжелую береговую батарею и ее городок чем-то своим, близким, неразрывно связанным с личной жизнью.
Мы проехали через Горбатый мост, под которым колыхалось зеленое озерко пшеницы, окаймленное ярко-красными маками. Вчера я здесь была, нарвала огромный сноп маков, вся моя комната уставлена вазами с Цветами. Да… И вдруг я почувствовала, что вчерашний день ушел куда-то далеко-далеко… Война! Что-то жестокое, неумолимое ворвалось в мирную жизнь. Над будущим опустилась непроницаемая мрачная завеса.
Приехали в город. На углу Большой Морской и Херсонесского моста машина остановилась. Я помчалась на улицу Володарского. В парадном столкнулась с отцом, который шел на почту разговаривать по телефону с сестрой, недавно переехавшей в Ялту. Отец, к моему удивлению, был в веселом, бодром настроении. - Папа, ведь это война!
- Какая война, что ты говоришь глупости! - недовольно сказал отец. - Большое учение, такого еще никогда не было.
- Да война это, а не учение! Город бомбили.
- Глупости говоришь!
И папа все в том же веселом настроении отправился на почту.
Жители Севастополя привыкли к грому орудий, военным учениям и не сразу поняли, что на город совершен внезапный бандитский налет. Военные знали, в чем дело, но они находились на своих постах.
А в 12 часов дня всем стало ясно из сообщений по радио.
Итак, война с фашистской Германией. В эту ночь немецкие летчики сбрасывали на парашютах морские мины, пытаясь минировать севастопольские бухты, чтобы запереть и уничтожить Черноморский флот. Наши зенитчики сбивали вражеские самолеты с курса и не давали бомбить прицельно. Беспорядочно сброшенные мины разрушали город.
Одна из мин попала в большое здание в Матросском переулке, неподалеку от которого жила моя подруга и сослуживица по Управлению гидрометслужбы инженер Нина Ивановна Белокурова. В комнате Белокуровой вырвало окно и заклинило дверь, обрушилась штукатурка с потолка, но несмотря на столь необычные для мирной жизни явления Нине Ивановне и в голову не пришла мысль, что началась война.
- Вот доучились, - сказала ее квартирная хозяйка, - запустили вместо холостого боевым снарядом.
Многие в эту ночь, видя опускающиеся парашюты и под ними что-то вроде человеческих фигур, спешили к месту спуска "парашютистов" и были убиты или искалечены. Некоторые смотрели в окна - и осколки стекла ослепили их, изранили им лица.
Целый день толпился народ у разрушенных домов. Улицы в пострадавших районах были усыпаны камнями, кусками штукатурки, покрыты налетом пыли, в листве деревьев торчали щепки. Эта картина яснее всяких слов говорила: началась война. От развалин веяло смертью.
Какая-то женщина сказала:
- Получили воскресный отдых, бедняги!
- Заснули навеки… - мрачно добавила другая.
Толпа зашумела, послышались крики: "Гады ползучие!", "Я бы их на куски порвала, в море утопила!", "Что им, бандитам, нужно от нас?". Кто-то сказал тонким, словно девичьим голосом: "Сейчас пойду и запишусь добровольцем на фронт". Я обернулась и увидела мальчика лет пятнадцати.
- Рано тебе еще на фронт, - ответил высокий голубоглазый парень, видимо, брат мальчика. - Я пойду на фронт, а ты заменишь меня на заводе.
Парень обнял брата за плечи и повел его из толпы.
Все были потрясены, но еще никто не представлял огромного размаха страшного бедствия, которое сметет с лица земли многие города нашей страны. Не представляли, что на земле, впитавшей в себя кровь защитников первой обороны Севастополя, начнется вторая оборона, еще более героическая. Что снова загремят пушки на Малаховом кургане, а бронзовый Корнилов, стоящий на его вершине, исчезнет без следа, будто и он примет участие в этой обороне и будет убит вторично.
Вечером я вернулась к себе в городок и тотчас же написала заявление на имя командира батареи, с просьбой принять меня на военную службу в качестве медсестры: ведь когда-то я окончила одногодичные курсы медсестер. Такое же заявление подала и Наташа Хонякина - жена старшего лейтенанта, командира первой башни, работавшая раньше медсестрой на этой же батарее. На наши заявления, прочитанные на собрании батарейцев, мы получили ответ довольно туманный: ждите, мол, а когда будет нужно, мы вас призовем; покамест будете числиться в резерве батареи.
В этот же день Борис подал заявление о вступлении в партию.
Первые военные месяцы
Шли недели. Налеты на Севастополь продолжались.
Они обычно происходили ночью, с полуночи до четырех часов утра, с рассветом улетали последние самолеты. Прошел слух о сброшенных парашютистах-диверсантах. Жители насторожились. От каждого незнакомого человека, вызывавшего подозрения, требовали документы.
Из Севастополя стали вывозить детей в деревни. А в городке женщины с детьми ночевали друг у друга. У меня образовалось целое общежитие; всю мебель я сдвинула в угол, на полу расстилали матрацы, перины и укладывались спать.
Затем мы решили перебраться в заброшенную со времен первой мировой войны шестнадцатую морскую береговую батарею. Она находилась в километре от нашего городка, у самого обрывистого берега.
Как-то еще перед войной, гуляя, я случайно набрела на эту батарею. Над землей возвышалось бетонированное сооружение с площадками, на которых когда-то стояли пушки. На трехметровой глубине под землей - казематы. Маленькая лестничка вела в коридор. Темно, таинственно и немного жутко.
Теперь батарея ожила: убрали камни, подмели пол в казематах, принесли керосиновые лампы, привезли и расставили кровати. Днем мы находились у себя в городке, а на ночь отправлялись на старую батарею. Здесь сквозь трехметровый бетон глухо слышалась пальба зениток.
Но мы не долго жили на шестнадцатой батарее. Вскоре началась эвакуация жен начсостава, и большинство их уехало. Я уезжать отказалась, так как не хотела покидать мой родной Севастополь и думала, что рано или поздно понадоблюсь своей батарее. После эвакуации нас, жен начсостава, осталось в городке семь человек.
Днем мы занимались всякой мирной работой, необходимой для батареи: перебирали в подвале картошку, помогали работникам подсобного хозяйства - сажали овощи на огородах, работали на винограднике, расположенном у Соленой бухты. Часто ходили в поле, где нас учили стрелять из винтовки и нагана. После работы на винограднике купались в Соленой бухте, дно которой устилал мягкий песок. Не ведали мы того, что ровно через год здесь, у этой Соленой бухты, где будут торчать из песка лишь пеньки виноградных кустов, нам суждено пережить трагедию.
К заходу солнца собирались на большой террасе, рассаживались на мешках с песком и ждали, прислушивались…
Сгущались сумерки. Мы различали отдаленный, едва слышный прерывистый звук приближающихся с моря вражеских самолетов. Разговоры прекращались. Звук все ближе, ближе. Вот уже вспыхнул и шарит по небу первый луч прожектора, за ним второй, третий… Десятки лучей перекрещиваются, сходятся, расходятся; все небо исполосовано голубыми мечами. Первыми начинают бить орудия расположенной возле нашего городка 75-й зенитной батареи. Прожекторные лучи нащупали врага: в их скрещении ясно виден фашистский бомбардировщик. Ожесточенно бьют зенитки, трещат пулеметы. Самолет окружают разрывы, он пытается уйти в сторону моря, но не может вырваться, лучи цепко держат его.
Поднимаются в воздух наши ястребки. Зенитки переносят огонь на другие самолеты. Начинается воздушный бой; раненый хищник пытается удрать, но меткие очереди нашего истребителя добивают его, он загорается и падает в море.
Зарево от взрывов в городе то и дело окрашивает небо. Взметнулся огненный столб где-то на Туровке, воздушная волна дошла до нас. Два-три, часто четыре часа продолжается налет, отбомбились одни самолеты - на смену им с моря летят другие.
Наконец, напряжение падает, пальба утихает, последний луч прожектора гаснет над морем. Наступает рассвет, и мы расходимся по домам.
Началась эвакуация Одессы. Однажды, приехав в город к родным, я застала у них мужа моей двоюродной сестры подполковника Василия Алексеевича Пронина - защитника Одессы, который теперь направлялся в Туапсе. Еще до войны он заболел туберкулезом. Ему предложили демобилизоваться, но он категорически отказался покинуть Военно-Морской Флот. Во время осады Одессы Пронин принимал участие в изготовлении самодельных "танков" из тракторов, за что был награжден орденом Красной Звезды. Пронин сам ездил в этих "танках" на передовую. По его словам, они производили невероятный шум и действовали скорее психически, но все же действовали, это признал один пленный румынский офицер.
Мы говорили об осаде Одессы. Василий Алексеевич рассказывал, а я смотрела на изжелта-бледное лицо с заострившимися чертами и думала: какие силы держат этого человека на ногах и заставляют воевать? Ведь у него сейчас температура выше 38°, а он и не помышляет о постели. Мне казалось, что дни Пронина сочтены и я вижу его в последний раз, едва ли он доберется до Туапсе. В одном мои предположения оправдались: я действительно видела его в последний раз. Однако Василий Алексеевич прожил до осени 1943 года и умер в Сухуми внезапно от кровоизлияния в легкие, до последнего дня оставаясь в рядах Военно-Морского Флота, до последнего часа жизни продолжая свою работу.
Проводив Василия Алексеевича, я зашла к своим друзьям в Управление Гидрометслужбы, теперь уже не гражданской, а Черноморского флота. Меня сюда тянуло. В памяти были свежи воспоминания прошлого лета, когда мы ходили в экспедицию по такому синему, искрящемуся в лучах солнца Черному морю. У берегов Поти работали сутки без отдыха в сильную волну, и море тогда было зеленым и шумным.
Теперь управление жило совершенно иной жизнью. Когда началась война, все служащие перешли на казарменное положение. Во время налетов, пока не были вырыты щели, все прятались в архиве, в нижнем этаже здания. После призыва партии почти все служащие вступили в народное ополчение; из женщин был организован санитарный взвод, из мужчин - полурота. Санитарным взводом командовала инженер Нина Белокурова, комиссаром была Тася Абрамович - инструктор отдела кадров и секретарь комсомольской организации. После работы проводили санитарные и строевые занятия, сдали санминимум. Вместе с другими горожанами ходили, строить оборонительные сооружения вокруг города: противотанковый ров на Балаклавской дороге, окопы, огневые точки. Когда фронт приблизился к Перекопу и стали поступать раненые, многие из санитарного взвода дежурили в Морском госпитале, переносили раненых с поездов в машины, отвозившие их в госпиталь и на теплоходы.
С первого дня войны сотрудники дежурили вокруг здания на трех постах. Вооружены были сначала малокалиберными винтовками, а затем берданками; была и одна настоящая винтовка. Женщины быстро научились обращаться с оружием и тренировались в стрельбе. Правда, среди них оказалась, одна трусиха, которая боялась взять винтовку в руки и всегда просила: "Уберите подальше патроны!" - однако со временем и она преодолела свой страх. На посту, который располагался у начала лестницы, спускавшейся к улице Ленина, для дежурного поставили геодезический зонтик, как будто этот парусиновый зонт мог защитить от осколков.
- Сугубо гражданские люди, в начале войны мы многого еще не понимали, - рассказывала Нина Белокурова, - часто были смешны, порой неосторожны. Произошел, например, такой случай. В два часа ночи, когда многие спали крепким сном на кроватях во дворе, сменялись часовые. Завскладом Иваниченко, принимая винтовку от инспектора Бермана, вскинул ее на плечо и случайно нажал курок. Раздался выстрел. Все вскочили со своих кроватей, поднялся переполох. В результате оба караульных получили по выговору от начальника управления. Но был и другой случай, когда мы получили благодарность.
Часов в одиннадцать вечера, - продолжала Нина, - звонит часовой, стоявший на посту над лестницей, и говорит: "Кто-то в темноте тихо поднимается по лестнице". Я пошла туда со своей малокалиберной винтовкой. Часовой стал спускаться вниз, а я вглядываюсь в темноту и слышу: "Руки вверх! Руки вверх!" Потом вижу: поднимается по лестнице человек в военной форме, руки у него подняты, сзади наш часовой с винтовкой на изготовку. Я повела задержанного через двор. Меня спрашивали. "В чем дело, кого поймали?" Я почему-то не сомневалась в том, что задержанный не диверсант, но все же ввела его в кабинет начальника Управления Хвиюзова. Я считала, что раз человек нарушает закон, - надо ему об этом напомнить, да и в интересах бдительности нельзя полагаться на собственные чувства.
После проверки документов выяснилось, что незнакомец в военной форме - муж одной нашей сотрудницы, вернувшийся из отпуска. Всем стало смешно, но задержанный офицер похвалил нас и сказал: "Так надо, правильно поступаете!" От Хвиюзова мы с часовым получили благодарность за бдительность.