Мы избегаем эвакуации
Немцы подошли к Перекопу. Идет эвакуация жителей из Севастополя. Но большинство отказывается уезжать, не хочет оставлять свой родной город в беде. Мой отец тоже заявляет: "Я еще на службе, школы не закрыты, и я не имею права уезжать".
Тщетно я уговаривала родных эвакуироваться. Так и не добившись их согласия, села на машину и уехала к себе в городок.
На другой день мы перебирали в складе картошку, заготовленную для батареи на зиму. Закончив работу, я пошла к себе домой. Только вошла в комнату - зазвонил телефон. Сняла трубку. Говорил комиссар батареи.
- Завтра к восьми часам утра вы должны быть готовы к эвакуации. В обязательном порядке! Все жены начсостава эвакуируются.
Я была ошеломлена.
- Товарищ комиссар, я не могу! А мое заявление? А родные, мой муж?.. Я не хочу уезжать, вы же обещали!.. Вы же сказали, что я в резерве и меня призовут…
- В обязательном порядке, товарищ Мельник, эвакуируются все жены… Приказ свыше.
Я посмотрела на часы - шесть часов вечера… Руки опустились: что делать? Я не хочу уезжать, не хочу оставлять Севастополь! Это мой город, моя душа срослась с каждым его камнем… Звоню мужу, чувствую, что он тоже не хочет, чтобы я уезжала. Мы решили действовать тайно, как заговорщики.
- Упакуй все вещи и оставь в комнате, - говорил мне муж. - В десять часов вечера выходи на дорогу, будет идти в город пустая машина, привозившая рабочих. Я предупрежу шофера, он остановится и посадит тебя. Поезжай к родным, а я скажу, что ты удрала в город.
До войны я не раз уезжала в Ленинград, который очень любила. Я хотела совсем туда переехать, как это сделали подруги моего детства. Но тоска по родному краю гнала меня обратно, я возвращалась в Севастополь, и сердце мое всегда радостно билось, когда после короткой остановки в Симферополе, поезд трогался дальше. Здесь начинались предгорья Крыма: холмы, поросшие травой и кустарником, Альминская и Бельбекская долины с гущей фруктовых садов, окруженных стройными тополями, а слева, далеко на горизонте, синели контуры горного хребта с Чатыр-Дагом на первом плане. О, крымская потрескавшаяся от летнего зноя земля! Родная, единственная на всем свете земля. Инкерманские пещеры, Северная бухта, Корабельная сторона, знакомый вокзал с рядом тополей на перроне. Встречают родные, сердце готово выскочить из груди от радости. Сама я не знала, как дорог и близок мне Севастополь, но теперь, когда Севастополю грозит страшная беда, я это поняла и почувствовала. Сейчас, когда над ним нависли черные тучи, бросить мой город? Нет, пусть уезжают те, кто не связан с ним кровными узами! Так думала не я одна, так думал каждый севастопольский житель, которого нужно было чуть ли не на аркане тащить в порт, на корабль.
Около десяти часов я прошла мимо часового, вышла за ворота городка в нервном и напряженном состоянии.
Вскоре на дороге, ведущей с батареи, показалась машина. При приближении ко мне она остановилась, я вскочила в пустой кузов, машина тронулась и понеслась в город.
Светила луна, белые домики городка постепенно удалялись, дул ветер, по небу неслись разрозненные облака, на душе было тяжело и мрачно. Я прощалась с городком, который стал для меня за это время домом. Может быть, мне не разрешат больше сюда возвратиться.
Приехав к родным, я застала у них Наташу Хонякину, только что вернувшуюся из Ялты, где жили ее родители. Услышав от меня об эвакуации и моем бегстве, Наташа решила остаться со мной и в городок не возвращаться.
Наутро комиссар послал моего мужа и его друга старшину Трамбовецкого на розыски их жен. Борис и Трамбовецкий поисками себя не утруждали - явились прямо к нам.
- Как только раздастся звонок, - предупредил нас Борис, - бегите на лестницу черного хода. За тобой, Жека, заедет машина, чтобы отвезти на корабль. А я скажу тогда, что ты сбежала из дому в неизвестном направлении.
Сказано - сделано. Звонок! Мы с Наташей бросились к черному ходу и выскочили на лестницу, ведущую во двор.
Вскоре Борис позвал нас в комнаты: опасность миновала, все было разыграно как по нотам. Правда, произошел небольшой инцидент с женой старшины Славяковского: услышав, что Мельник сбежала, она взбунтовалась, соскочила с машины и заявила, что останется в Севастополе и никуда не поедет.
Сопровождавший машину дивизионный комиссар не разрешил Славяковской взять с машины свои вещи и сказал, что отправит их на Кавказ без нее. Славяковская села в машну, доехала до пристани, но все же там в суматохе удрала, захватив свои вещи.
В "заговор мужей" включился и письмоносец. Ежедневно бывая в городе, он информировал нас о положении на батарее: очень ли зол комиссар и есть ли надежда на возвращение в городок.
Каждый день мы ждали письмоносца с лихорадочным нетерпением. На третий день Борис сообщил запиской, что мы можем возвратиться. Это известие нас очень обрадовало.
Мы сейчас же поехали. Но, сойдя с машины, нерешительно зашагали по двору: как-то встретят? А вдруг схватят, посадят в машину и отправят на корабль? Во дворе наткнулись на комиссара Сангурьяна, он был рассержен и крепко нас отругал. Наташе попало меньше: она уверяла, будто только что вернулась из Ялты.
А мне - за мое своеволие - досталось как следует. Но в общем все обошлось благополучно.
Итак, теперь в городке осталось всего три жены командиров - я, Наташа и Аня, жена старшины Трамбовецкого.
Начало осады и первый штурм
Перекопские позиции были прорваны. Враг приближался к городу! Пятьдесят первая армия отступала на Керчь, а Приморская под командованием генерала Петрова шла к Севастополю через Ялту, Южным берегом Крыма. Немцы преследовали Приморскую армию, но их основные силы шли на Севастополь с северо-западной стороны. В городе в это время находился очень маленький гарнизон.
Севастополь был морской крепостью. Береговые батареи защищали его с моря, но укреплений, прикрывавших город с суши, не было. Теперь спешно заканчивалось сооружение оборонительных линий вокруг города с бетонированными дотами, дзотами, окопами, блиндажами, противотанковыми рвами. Устанавливали пушки и пулеметы. Почти все население города, кроме больных, с рассвета и до темноты строило укрепления. Людей палило солнце, томила жажда. Часто встречался скалистый грунт, его подрывали, а то и просто долбили кирками.
Пыталась работать на укреплениях и приятельница моей мамы - Екатерина Дмитриевна Влайкова, женщина пожилая, с больным сердцем. На второй день работы она вся опухла и слегла в постель.
На защиту города пошли моряки с кораблей, из училища береговой обороны, морская пехота, прибывшая из Одессы, ополченцы, истребительный батальон.
Вскоре береговая артиллерия нанесла первые удары по вражеской армии, подкатывавшейся к Севастополю. До подхода частей Приморской армии грозные пушки береговой обороны своим огнем сумели сдержать гитлеровцев. Кто во время обороны не слышал о старшем лейтенанте Заике, капитане Александере, капитане Матушенко, капитане Драпушко, о других командирах знаменитых береговых морских батарей, остановивших первый натиск немецко-фашистских войск?
От уцелевших бойцов береговой батареи старшего лейтенанта Заики, находившейся за Качей, на отдаленных подступах к Севастополю, мы услышали рассказ о первом героическом подвиге артиллеристов.
Тридцатого октября батарейцы увидели вдали войска. Пехота, танки, автомашины двигались по степи, по дорогам и без дорог, к Севастополю. Это напоминало нашествие Мамая.
По приказу Заики батарея открыла огонь из всех своих орудий. Немцы вынуждены были остановиться, осадить и штурмовать батарею. Неравный бой продолжался трое суток. А трехсуточная задержка вражеских войск имела для Севастополя огромное значение.
На батарее дрались все, начиная от командира и комиссара и кончая коком и женами моряков. Тральщику, подошедшему под ураганным огнем к обрывистому берегу, на котором стояла батарея, удалось спасти, тридцать человек. Отход этих людей прикрывали старший лейтенант Заика, стрелявший из пулемета, и комиссар Муллер, ведший огонь из пушки.
Наташа была дружна с женой комиссара Муллера и тяжело переживала гибель ее мужа. Я никого не знала с батареи Заики, но геройская смерть батарейцев камнем легла на сердце. В то же время мы восхищались этими храбрецами, их смелыми женами. Нам хотелось верить, что и мы, если придется, поступим так же, как и они.
С этого дня началась оборона Севастополя.
1 ноября по дальним подступам к Севастополю, по району Бахчисарая, где скоплялись войска противника, начала стрелять 30-я батарея капитана Александера. Эта тяжелая береговая батарея находилась на Мекензиевах горах, над Бельбекской долиной, и была глубоко укрыта под землей, построена по последнему слову техники. Таких батарей в Севастополе две: 30-я, прозванная немцами "Фортом № 1 Максима Горького", и 35-я на мысе Херсонес, прозванная ими "Фортом № 2 Максима Горького".
2 ноября открыла огонь 10-я батарея, которой командовал капитан Михаил Владимирович Матушенко, бывший ученик моего отца. Раньше Матушенко служил на нашей батарее, и, встретив меня в городке, он рассказал о бое 2 ноября:
- Это было первое наше боевое крещение. Немцы подошли к Каче, к деревням Эфендикой и Аранчи. 3-го ноября в четвертом часу я увидел колонну войск, движушихся со стороны Качи. Точнее, это была не колонна, а поток войск, заливший всю степь, сколько охватывал глаз. Я знал, что с Перекопа отходит Приморская армия, и сразу не мог определить, чьи же войска идут. Но по большому количеству танков и обозным фургонам, которых у нас нет, я вывел заключение, что передо мной фашисты, и приказал открыть огонь.
Сделали первый выстрел из одной пушки - недолет. Скорректировали огонь. Второй снаряд попал в самую гущу вражеских войск, после чего батарея стреляла залпами из всех четырех орудий. Немцы несли огромные потери, они были в степи, укрыться от наших снарядов им негде. Но нелегко досталось и батарейцам. У нас восьмидюймовые орудия, приспособленные для стрельбы по морским целям. Когда же пришлось повернуть орудия и стрелять по наземным целям, то все расчеты пушек, кроме первой, опалялись огнем от выстрелов соседних орудий. У артиллеристов были сожжены ресницы, брови и волосы, они страдали от нестерпимого жара.
По переносу огня на более дальнее расстояние я понял, что колонны отступают. Вскоре противник повернул обратно и скрылся с глаз. Бой продолжался около четырех часов.
- Не останови мы немцев, сумей они прорваться к Северной стороне - это было бы катастрофой! - заключил свой рассказ Матушенко.
Береговые морские батареи и части морской пехоты задержали наступавшие немецкие войска и преградили путь к Севастополю. Четырехдневный штурм с хода не принес врагу успеха, немцам не удалось взять город. А 6–7 ноября к Севастополю прорвались основные части Приморской армии и заняли оборонительные Рубежи. 7 ноября начала стрелять с мыса Херсонес наша самая отдаленная 35-я морская береговая батарея капитана Лещенко. Открыла огонь и 19-я батарея капитана Драпушко, стоявшая над Балаклавой на высокой горе. С 1915 года эта батарея охраняла с моря вход в Балаклавскую бухту, теперь она стреляла по фашистским войскам, просочившимся в горные ущелья Крыма. Стреляли и другие морские и полевые батареи, корабли и доты. Гром орудийной пальбы потрясал Севастополь.
Противник ответил ожесточенной беспорядочной бомбежкой города с воздуха. Вражеские самолеты сбрасывали бомбы весом в одну тонну и морские мины.
В эти дни я часто ездила в город. Не успеешь сойти с машины, как попадаешь в бомбежку и забегаешь в первое попавшееся убежище. Только войдешь в квартиру - опять тревожно ревет морзаводской гудок и по радио сообщают: "Внимание, внимание! Объявлена воздушная тревога".
Во время налетов, когда начинали палить все зенитные орудия и пулеметы Севастополя, был настоящий ад. Больше всего на нервы действовал сухой рассыпчатый треск пулеметов и перекрывавший все звуки канонады резкий, молниеносно усиливающийся свист бомб. Не успеет один самолет сбросить свой груз, как на смену ему является другой…
Так продолжается три-четыре часа. Наконец утихает. Слышатся продолжительные гудки морзавода. По радио сообщают: "Отбой воздушной тревоги!". Моментально забываем о только что перенесенном страхе смерти, не думаем о том, что через полчаса, через пять минут может все начаться снова. Садимся пить чай или ужинать, оживленно разговариваем, конечно, главная тема - война и события на фронте. Ложимся спать как ни в чем не бывало, но вот среди ночи опять тревога…
Большой дом, в котором жили мои родные, стоял на откосе горы, двухэтажный фасад его выходил на улицу Володарского. Со двора по Большой Морской улице (тогда она называлась улицей К. Маркса) дом был трехэтажным. Квартира наша находилась на третьем этаже. Во время бомбежек дом трясло и шатало.
Я уговаривала родных переехать ко мне в городок. Там было спокойней, по крайней мере городок не бомбили. Но отец и мать не соглашались: как же покинуть свое гнездо?
Десятого ноября я снова приехала в город с твердым намерением убедить родных переехать ко мне. Отца уже не связывала работа: школы закрылись.
После перенесенного перед войной крупозного воспаления легких отец сильно постарел, его здоровье пошатнулось. Болезнь отразилась, главным образом, на ногах: отец не мог теперь быстро и много ходить. А ведь ему при бомбежках надо было поспешно сойти по лестнице с третьего этажа и перейти двор, чтобы попасть в бомбоубежище. В такой обстановке плохо приходилось тем, кто имел слабое сердце и больные ноги!
Наконец, мне удалось увезти к себе родителей и маленького Женю. Они заняли мою комнату, а я ходила спать к Наташе. С этих пор началась наша совместная жизнь в городке.
Батарейцы уходят на передовую
Наступил декабрь. Немцы стягивали силы, готовясь ко второму штурму Севастополя. Зима началась рано и была для Крыма суровой. Морозы превышали двадцать градусов, выли метели.
Мы с Наташей продолжали часто ездить на свидания к своим мужьям, но теперь уже не в лагерь: голые деревья, сугробы снега и завывание норд-оста не располагали к свиданиям на садовых скамейках. Мы встречались на камбузе батареи, находившемся в отдалении от нее. К нам часто присоединялась и Аня Трамбовецкая. Обычно наши мужья назначали свидания в час обеда. Кок Рыбальченко предоставлял нам свою комнату и сам обедал с нами. Обедали с шампанским. В инкерманских штольнях были огромные запасы шампанского, которого хватило на всю осаду.
Там же, на камбузе батареи, в большом обеденном зале устраивались вечера самодеятельности. Старший лейтенант Ротенберг играл на пианино, декламировал. Всегда веселый лейтенант Рязаев, завзятый танцор, отбивал мелкую дробь чечетки. Мой муж - страстный физкультурник, завоевавший перед войной на Всесоюзных соревнованиях по французской борьбе четвертое место, чемпион Черноморского флота и Крыма - выступал с акробатическими номерами. Участвовали в вечерах летчики авиачасти, краснофлотцы. Часто посещали нас бригады артистов - крымских, Черноморского флота или даже московских, приезжавших в Севастополь выступать перед защитниками крепости. Нередко воздушные налеты нарушали наше веселье, вечер прерывался, но ненадолго. Мы уже привыкли к пальбе, как будто всю жизнь прожили под грохот орудий.
Однажды во время налета на батарее объявили боевую тревогу, вечер прекратили, автобус мчал нас в городок под небом, исполосованным прожекторами, под звуки жесточайшей канонады. Столб пламени взметался над землей, раздавался оглушительный взрыв, небо, как молнией, освещалось синим светом, стекла в окнах звенели и напрягались, казалось, вот-вот разлетятся на мелкие кусочки, открывались двери, вздрагивал дом, по небу с грохотом проносился тяжелый снаряд. Мы ощущали гордость: стреляет наша батарея!
17-го декабря начался второй штурм Севастополя. Вечером выхожу от Наташи, чтобы идти к своим ужинать. Как всегда, останавливаюсь во дворе и смотрю в сторону фронта. Мощно гремит артиллерийская канонада. Мой взгляд задерживается на Мекензиевых горах. По ярким вспышкам, пробивающимся сквозь снежную метель, узнаю 30-ю батарею капитана Александера, несокрушимый бастион, о который каждый раз разбиваются волны немецкого наступления. По всему фронту, полукольцом, беспрерывные вспышки огня. Стреляет и наша, самая дальняя, батарея. Немцы бешено рвутся к Севастополю, атака сменяет атаку. Им надоело мерзнуть в блиндажах и окопах, их бесит этот маленький город, ставший у них на пути, как неприступная скала. Их манит Кавказ, им нужна нефть, скорей бы добраться до нее, а тут этот Севастополь - преграда на пути гитлеровской армии. Через него не перешагнешь, нельзя оставить его в тылу. Во что бы то ни стало стремится враг сломить безумную храбрость и силу тех, кто осмелился остановить его продвижение.
Целые сутки стреляла наша батарея, а потом почему-то замолчала.
На другой день утром приезжает в городок с батареи политрук Писанка, привозит много веток вечнозеленых растений и предлагает сплести несколько венков. Для кого же эти венки? От нас все держат в тайне. Мы с Наташей звоним мужьям. Они живы, здоровы, но не говорят, что случилось - молчат.
Расстроенные и мрачные, плетем мы венки. Сердимся на Писанку: почему молчит? Разве мы не понимаем, что кто-то погиб, не для живых же мы плетем венки! Дмитрий Григорьевич Воронцов (зав. подсобным хозяйством) видел, как вчера около пяти часов вечера, когда батарея стреляла, из-под земли вырвался столб пламени, огонь растекся по всей горе, а потом повалил дым.
Вскоре мы обо всем узнали. Во второй башне, после суток беспрерывной стрельбы, при закладке в казенную часть трехпудового заряда порох воспламенился прежде, чем успели закрыть замок орудия. Произошел взрыв. Вторая башня горела, и там под землей, как в каменной печи, горели тридцать четыре человека, горел и товарищ моего мужа старшина 2-й башни Славяковский. Муж надел противогаз, бросился в горящую башню, но не мог проникнуть внутрь. Хотел броситься вторично, но комиссар его остановил и запретил бессмысленно рисковать своей жизнью.
При взрыве газами выбросило на поверхность командовавшего в тот день башней лейтенанта Першина, который приехал с выносного пункта на батарею на двухдневный отдых. Першин был цел и невредим - ни ожога, ни ранения. Едва слышно билось его сердце. Врачи безуспешно старались вернуть лейтенанта к жизни. Через четыре часа, не приходя в сознание, он умер.
Батарейцы похоронили своих погибших товарищей в братских могилах возле лагеря.
Девятнадцатого декабря мы с Наташей решили лечь пораньше спать. Улеглись в восемь часов вечера. Вдруг в десять - телефонный звонок. Подошла к аппарату Наташа. Говорил Хонякин:
- Этой ночью нас отправляют на передовую, я заеду к тебе попрощаться, Мельник сойдет с машины, что бы проститься с женой.
Мы поражены. Почему на передовую, а как же с батареей? Звоню мужу.
- Борис, вы уходите на фронт, почему ты мне не позвонил?
- Я никак не мог решиться, не знал, как тебе об этом сказать… Думал, что ты будешь очень волноваться.
- Что ж, мой дорогой, ничего не поделаешь - война. Я буду ждать тебя у ворот.
Приехал муж Наташи - суровый, озабоченный. Я вышла, чтобы не мешать их прощанию.