Из клубка писем-доносов-постановлений Булгаков вылепил "Мастера и Маргариту". Сталин – мучительный, отталкивающий и притягивающий, современно-исторический персонаж для Булгакова, надежда на спасение и опасность сокрушительного жизненного провала – все одновременно. Сила, которая – зло и благо в одном флаконе. Мастер? Мастер , конечно же, залетел сюда из разговора, который в те же самые дни, когда Булгаков сочинял и посылал свое письмо, вел со Сталиным Пастернак.
Письмо Булгакова Сталину и разговор Сталина с Пастернаком пересеклись в одной дате, в одном историческом мгновенье. Такие совпадения случайными не бывают, и наверняка в Москве, где все тайное становится явным, они стали предметом обсуждений. Прежде всего – самих Булгакова и Пастернака. И неизгладимой печатью легли на их последующее творчество, при всем различии их творческих индивидуальностей, самой музыки их дарований.
Мастер в "Мастере и Маргарите" ничего общего с Пастернаком не имеет.
Пастернак живет там, где обитают неприятели Мастера.
Дом, в котором бьет стекла Маргарита, – это писательский дом в Лаврушинском, где Пастернак получил квартиру, а Булгакову, подавшему заявление, отказали.
Перелыгино имеет своим аналогом реальное Переделкино, где Пастернак получил дачу, которую он после ареста Пильняка переменил на другую.
Ресторан, нравы которого живописно обрисовала Зинаида Николаевна, – тот самый Грибоедов ("Дело было в Грибоедове").
Пастернак, по всему раскладу привилегий, принадлежал к новой номенклатуре , в которую входили, кстати, отнюдь не только бездарности. Но в стенограмме I съезда советских писателей, где среди выступающих – и Пастернак, и Олеша, и Шкловский, и Чуковский, и Эренбург, и В. В. Иванов, и Луговской, имя Михаила Булгакова появляется в докладе по драматургии (В. Кирпотин) и содокладе (Н. Погодин) только в качестве отрицательного примера. А Пастернак, объявленный Бухариным (в основном докладе) первым поэтом, хотя и подвергается злым нападкам, но отнюдь не исключается из советской поэзии, – речь идет только о первом месте.
Наверняка Булгаков читал, и внимательно, материалы съезда, публиковавшиеся в газетах. Он читал советские газеты.
И конечно не мог пройти мимо доклада Горького.
Доклад Горького мог вызвать у Булгакова (так я предполагаю) резкую реакцию.
В речи Горького был абзац резко антихристианский. Памятуя о персонаже по имени Иешуа, приведем этот провокативный для творческого сознания Булгакова фрагмент:
...
"…Христос, "сын божий", – единственный "положительный" тип, созданный церковной литературой, и на этом типе неудачного примирителя всех противоречий жизни особенно ярко показано творческое слабосилие церковной литературы".
Горький читает доклад – Пастернак сидит в президиуме и аплодирует – Булгаков читает стенограммы выступлений. В Москве. Поскольку в поездке в Париж (куда Пастернак будет отправлен специальным решением Политбюро следующим летом – на антифашистский конгресс) ему отказано.
Не буду сравнивать страдания (и проблемы) двух писателей, но разница в их общественном положении (и признании) очевидна.
...
"В Москве волнение среди литераторов, – записывает в дневник Е. С. Булгакова 1 июня 1934 года, – идет прием в новый Союз писателей. Многих не принимают. Например, Леониду Гроссману (…) сначала отказали в приеме, а потом приняли его.
Забежал к нам взволнованный Тренев и настойчиво советовал М. А. – "скорей" подать! 29 мая М. А. подал анкету.
М. А. чувствует себя ужасно – страх смерти, одиночества. Все время, когда можно, лежит".
Запись 25 августа, в дни работы съезда:
...
"Разговор с Афиногеновым.
– Мих. Аф., почему вы на съезде не бываете?
– Я толпы боюсь".
29 августа:
...
"– Почему М. А. не принял большевизма?.. Сейчас нельзя быть аполитичным, нельзя стоять в стороне, писать инсценировки…"
Почему-то говорил (Загорский. – Н. И. ) что-то вроде:
"– Из темного леса… выходит кудесник (писатель – М. А.) и ни за что не хочет большевикам песни петь…"
31 августа:
...
"Жуховицкий (…) истязал М. А., чтобы он написал декларативное заявление, что он принимает большевизм".
Пастернак приближен к власти – у него свои, достаточно короткие, отношения с Бухариным; он хотя и чужой, но находится в своей литературной среде. Булгаков с этой средой не имеет ничего общего: как сказано в "Театральном романе", "и этот мир мне не понравился". Он выбрал для себя другую среду – театральную, она более естественна, непосредственна, менее идеологизированна. "Ничего не поделаешь со сценической кровью!" (из письма М. Булгакова П. С. Попову 14 марта 1934 г.). Главное – это МХАТ и вокруг (уход в Большой и расставание с МХАТом были для него вынужденно-болезненными).
Контакты Пастернака с Московским Художественным театром (в связи с постановкой пьес Шекспира в его переводе) и дружба с артистами начинаются только в 1938 году, когда Булгакова там уже нет. А "светская" жизнь Булгаковых – приемы, ужины после спектакля, чтения – никак не пересекается с жизнью Пастернака, который, несмотря на отмеченные выше знакомства с партийной верхушкой, а может быть, и благодаря этому (и аресту, и уничтожению этой верхушки), уходит все больше и больше в подмосковное одиночество. Стили жизни разнятся – разнятся и друзья, и приятели. Напряженность, интенсивность творческой работы у Булгакова все нарастает, несмотря на близкую смерть, – у Пастернака после 1936 года наступает спад.
Кстати, два письма-обращения к Сталину, не о себе, а о других, исторически тоже рифмуются. Это письмо Пастернака по поводу ареста Н. Н. Пунина и Л. Н. Гумилева, просьба помочь Ахматовой (письмо-приложение к письму Ахматовой, составленному М. Булгаковым, – он посоветовал ей переписать письмо своим почерком) и благодарность за участие (декабрь 1935 г.) и письмо Булгакова о смягчении участи ссыльного Н. Р. Эрдмана (4 февраля 1938 г.): "Находясь в надежде, что участь литератора Н. Эрдмана будет смягчена, если Вы найдете нужным рассмотреть эту просьбу…" Ни Пастернак, ни Булгаков не теряли уверенности в том, что апелляция к Сталину есть самый верный путь к решению вопроса.
Нет свидетельств о том, что Пастернак был знаком с рукописью романа "Мастер и Маргарита". Но о существовании (и содержании) романа Пастернак должен был знать – хотя бы через Ахматову. По крайней мере, предположение такое возможно. Мог знать – и через свою первую жену, Елену Владимировну, которая жила в эвакуации в Ташкенте, где находилась и Е. С. Булгакова. Е. В. Пастернак поминает ее в письме Борису Леонидовичу.
И возникает предположение, что сам замысел романа "Доктор Живаго" и его реализация были своего рода ответом на роман "Мастер и Маргарита" – разумеется, в совершенно ином, пастернаковском ключе. (Что совсем не исключает других источников возникновения романа.)
Всего лишь гипотеза.
Но есть и кое-какие доказательства "пересечений" романных линий. Может быть, совпадений (но случайными совпадения бывают не всегда). Хотя транспонирование сходных мотивов безусловно разнится.
Время действия "Мастера и Маргариты" в его современной части – 2–5 мая 1929 года. 5 мая Мастер умирает. 2 мая, по всем расчетам, Аннушка разлила масло и трамвай отрезал Берлиозу голову.
Время действия "Доктора Живаго", в части истории самого доктора (до эпилога), завершается летом 1929 года.
Почему двумя писателями назначено именно это время гибели их героям?
Весной и летом 1929 года идет активнейшая идеологическая акция против Замятина и Пильняка, напечатавших прозу за границей (за то и травили). Два мастера были приговорены к гражданской казни через развернутую газетную кампанию. Это была первая кампания такого рода – потом она зарифмуется и в судьбе автора романа "Доктор Живаго", уже в 1958-м.
Но тогда, в 1929-м, она произвела на обоих романистов сильнейшее впечатление: именно это время стало исторически знаковым для обоих романистов, определило хронотоп смерти их героев: в Москве, летом 1929-го.
Оба героя – писатели.
Мастер пишет прозу (хотя в черновиках неоднократно именуется поэтом ).
Юрий Андреевич Живаго – поэт.
И это понятно: прозаик Булгаков "отдает" своему Мастеру роман о Иешуа; поэт Пастернак "отдает" доктору Живаго "Стихи из романа".
Оба текста являются книгой в книге.
Это – романы о писателях, сочиняющих свои книги, присутствующие в романах, не отделимые от них в художественном целом.
Булгаковский роман в романе – это роман о Христе.
Пастернак не раз заявлял, что содержанием романа станет его христианство . И в части семнадцатой (и завершающей), в "Стихотворениях Юрия Живаго", жизнь Христа проходит от "Гамлета" ("Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси") через "На Страстной" –
Колеблется земли уклад:
Они хоронят Бога… -
до "Рождественской звезды" –
– А кто вы такие? – спросила Мария.
– Мы племя пастушье и неба послы… -
через "Рассвет" –
Всю ночь читал я Твой завет
И как от обморока ожил… -
сквозь "Чудо" –
Он шел из Вифании в Ерусалим,
Заранее грустью предчувствий томим…
и "Дурные дни" –
Когда на последней неделе
Входил Он в Иерусалим… -
"Магдалину" (I и II) до "Гефсиманского сада":
"Я в гроб сойду и в третий день восстану…"
Внутрь высокой "христианской" истории Пастернак вплетает несколько стихотворений "грешных" ("Ветер", "Хмель", "Зимняя ночь", "Разлука", "Свидание"), в которых заключена (еще раз) любовная линия романа; удваивая ее, Пастернак "срастил" два текста: христианский и современно-мирской. Христианский текст принадлежит Юрию Живаго, как и у Булгакова текст о Иешуа – Мастеру.
В обоих романах присутствует таинственный избавитель, он же – Воланд у Булгакова и Евграф у Пастернака: появляются и помогают тогда, когда уже никто не может помочь. В безнадежной ситуации.
Наконец, пара Мастер и Маргарита отражается в паре Живаго и Лара. Деятельное участие любящей женщины – и ее исчезновение, любовь спасительная и бессмертная.
Конечно, "Доктор Живаго" не фантастический роман. Тем не менее нельзя не заметить, что в Юрии Андреевиче Живаго сливаются – в сравнении с "Мастером и Маргаритой" – два персонажа: Христос и Мастер. Юрий Живаго к концу жизни обретает явные черты юродивого – или даже святого (именно так оплакивается его уход). Да и сама его жизнь становится протяженным распятием.
Булгаков продуманно берет эпиграфом к роману строки из гётевского "Фауста". Слово "Доктор", памятуя о Фаусте, Пастернак тоже не случайно ставит в заглавие своего романа.
Медицинское образование? Доктор? Тут, как я полагаю, не обошлось и без биографических данных самого Михаила Булгакова, врача по образованию и первой профессии, практикующего земского доктора, по случайности, как и герой Пастернака, оказавшегося внутри гражданской войны.
Еще раз повторяю: эта перекличка Пастернака с романом Булгакова может быть и случайной. Но гипотеза об определенной внутренней связи двух романов-мучеников ХХ века мне представляется более чем вероятной.
В письмах Пастернака имя Булгакова возникает всего один раз – в 1936 году, в связи с "дискуссией" о формализме: "с нападками той же развязной, омерзительно несамостоятельной, эхоподобной и производной природы". В конце письма от 1 октября 1936 года, отправленного из Переделкина, Пастернак пишет:
...
"Существуют несчастные, совершенно забитые ничтожества, силой собственной бездарности вынужденные считать стилем и духом эпохи ту бессловесную и трепещущую угодливость, на которую они осуждены отсутствием для них выбора, т. е. убожеством своих умственных ресурсов".
Различие между ними (убожествами) и теми, кого он в это письмо включает – себя, Мейерхольда, Булгакова, Пильняка, Федина, Леонова и Ольгу Фрейденберг, – Пастернак определяет так:
...
"когда они слышат человека, полагающего величие революции в том, что и при ней, и при ней в особенности, можно открыто говорить и смело думать, они такой взгляд на время готовы объявить чуть ли не контрреволюционным".
Заметим, что Пастернак еще внутри революционной свободы, как он ее понимает.
В стихотворении "Безвременно умершему" (1936) он напишет: "Эпохи революций возобновляют жизнь народа…" Слово "народ" для Пастернака священно, в отличие от Булгакова. Отчизна, гимн, народ – слова из официоза – Пастернак из обезличенного контекста переводит в индивидуальный:
Народ, как дом без кром…
Он, как свое изделье,
Кладет под долото
Твои мечты и цели.
За эти народопоклоннические стихи Пастернак получил наотмашь и сполна со страниц "Литературной газеты", и не только ее. А Булгаков ни народолюбием, ни восторгом перед революцией, отчасти свойственными Пастернаку, не страдал никогда. Потому что, в отличие от Пастернака (с его "чужеродьем"), никак и не обольщался его качествами.
Более того: Булгаков "народ" не любил.
Пастернак придет к контрреволюционному ("булгаковскому") пониманию последствий, в чем его и обвинит редколлегия журнала "Новый мир", только через тридцать лет. Но тогда, когда для Булгакова все ясно, когда "Мастер" уже существует, если не в окончательном варианте, то в сознании автора, – тогда еще Пастернак пишет сестре о "величии революции".
Оба романа, и Булгакова, и Пастернака, были ориентированы не на русскую классическую традицию, не на "толстовский" роман. Пастернак поминал в предшественниках Диккенса, в сюжетостроении ориентировался на опыт В. Скотта, Дюма, Конан Дойля. Булгаков также в источниках своей манеры числил не Тургенева, не Достоевского. Гоголь? Да, конечно, "дыхание" прозы Гоголя ощутимо в "Мастере и Маргарите" – но отнюдь не более, чем влияние западноевропейской прозы XIX века, особенно в ее французском изводе.
Несомненна близость обоих романов, каждого по-своему, к архаическим фольклорным жанрам, к сказке и притче. Несомненна и символическая изнанка многих даже чисто бытовых деталей и описаний и в том и в другом романах: идет ли речь о "погодных", атмосферных явлениях (утро, вечер, закат, гроза, дождь и т. д.) или о предметах обстановки. Кстати, действие московских глав "Доктора Живаго" и современного пласта "Мастера и Маргариты" происходит поблизости, неподалеку от Сивцева Вражка и Патриарших – самого "московского" центра Москвы. А финалы? Панорама Москвы завершает оба сочинения.
Булгаков:
...
"На закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве, здания, построенного около полутораста лет назад, находились двое (…). Они не были видны снизу, с улицы, так как их закрывала от ненужных взоров балюстрада с гипсовыми вазами и гипсовыми цветами. Но им город был виден почти до самых краев. (…)
– Какой интересный город, не правда ли?
Азазелло шевельнулся и ответил почтительно:
– Мессир, мне больше нравится Рим…
Опять наступило молчание, и оба находящиеся на террасе глядели, как в окнах, повернутых на запад, в верхних этажах громад зажигалось изломанное ослепительное солнце".
А теперь цитирую Пастернака:
...
"Прошло пять или десять лет, и однажды тихим летним вечером сидели они опять, Гордон и Дудоров, где-то высоко у раскрытого окна над необозримою вечернею Москвою…
И Москва внизу и вдали, родной город автора и половины того, что с ним случилось, Москва казалась им сейчас не местом этих происшествий, но главною героиней длинной повести. …
(…) святой город".
И освещение, и ракурс, и точка зрения на Москву, и время суток, и даже "святой город" Рим – если это не перекличка, то что же?
"Доктор Живаго" обозначен Игорем П. Смирновым в его исследовании как "роман тайн" (М., 1996). Он видит в романе "гигантский объем скрытой информации, расплывчато угадываемой за тем, что явно сообщается нам, но с трудом поддающейся рациональному постижению". Поэтика романа – это, по И. Смирнову, поэтика "непрямого высказывания, спрятанных значений, герметичности". Посвящая свою книгу тайнописи в "Докторе Живаго", И. Смирнов утверждает, что Пастернак "прибегал к шифровке в основном намеренно" и "организовывал ее головокружительно сложно", засекречивая как на микро-, так и на макроуровне "свой опыт жизни, взятый им во многих измерениях – как история, философия, религия, литература и искусство, наука". Смирнов прав, когда пишет: "…тематизируя таинственное, Пастернак настраивал читательское сознание на то, чтобы оно гипертрофировало таинственное, занялось им с повышенной интенсивностью". "Доктор Живаго" – это не только "роман о тайнах, но и тайный роман, криптограмма".
О загадках, тайнах и тайнописи романа Булгакова написано множество работ.
Но вот о воздействии "криптограммичности" "Мастера и Маргариты" на поэтику "Доктора Живаго", насколько мне известно, ничего не было сказано. Для меня оно очевидно – с одной существенной оговоркой: праздничная яркость и одновременно трагизм двойной криптограммы "Мастера и Маргариты" транспонируется Пастернаком в драматическую сумрачность "Доктора Живаго", булгаковский гротеск переходит в пастернаковский траур. И потом, конечно же, у Пастернака напрочь отсутствуют фантастика, ирония и сарказм, определяющие саму мелодику "Мастера и Маргариты". Что ж, тем очевиднее результат творческой воли Пастернака. Тем более, что автор бессмертного искрящегося романа, по мнению современников, прожил неудачную, в общем, жизнь. Совсем не имел успеха.
И Пастернак, в отличие от нас, об ошеломительном посмертном успехе Булгакова не узнал.
Итак, сначала, по нашей концепции, Булгаков оспорил Пастернака.
"Он мастер, мастер?" – Сталин.
"Да не в этом дело!" – реплика Пастернака.
Булгаков, которому наверняка этот разговор передавали, много раз его обсуждавший, думаю, взвился.
Как это "не в этом дело"!
Именно в этом!
Вряд ли бы он поставил Пастернаку твердую четверку. А что бы поставил? Ответ находим у Булгакова – причем дважды.
В "Театральном романе" познакомившийся с писателями Максудов записывает: "Я вчера видел новый мир, и этот мир был мне противен. Он – чужой мир. Отвратительный мир". А в романе "Мастер и Маргарита" за вопросом Ивана Бездомного: "Вы – писатель?" следует фраза: "Гость потемнел лицом и погрозил Ивану кулаком, потом сказал:
– Я – мастер…".
Эта реплика – Пастернаку, так же как и слова "чужой мир" о мире писательских дач, квартир, городков, жен, изданий, о мире писателей-профессионалов. "Вы писатели?" – "Мы писатели". "А как ваша фамилия?" – "Скабичевский…" Булгаков саркастически отвергал мир писателей с членскими билетами, "пахнущими дорогой кожей", "с золотой широкой каймой". Мастер – это из совсем иного, подлинного мира искусства, оттуда, где "рукописи не горят".