После паузы он продолжил уже прежним тоном: "Конечно, я все это запрещу. Пару человек, наверное, придется наказать, чтобы эти ослы из Немецкой национальной партии успокоились. Но я не хочу, чтобы из концлагерей делали дома отдыха. Террор - самое действенное политическое средство. И я не стану отказываться от него только потому, что эти буржуазные слюнтяи находят его неприличным. В этом мой долг применять ЛЮБОЕ средство, чтобы воспитать в немецком народе твердость и подготовить его к войне".
Гитлер принялся возбужденно ходить взад-вперед. "И во время войны я не буду вести себя иначе. Самая жестокая война - самая милосердная. Я буду внушать ужас ошеломляющим применением всех моих средств. Вплоть до внезапного шока, вызванного страхом перед ужасной смертью. Почему же я должен обращаться иначе с моими внутренними политическими противниками? Все эти так называемые ужасы предотвращают тысячи одноразовых акций по борьбе с упрямцами и недовольными. Теперь каждый хорошо подумает, прежде чем делать что-нибудь против нас - если он узнает, что его ждет в лагере".
Никто не решался задать Гитлеру вопрос. "Я больше не хочу слышать об этих вещах, - сказал Гитлер. - Ваше дело - позаботиться о том, чтобы никто не собирал материалов по этим "делам". Я не хочу обременять себя подобными пустяками. А если какой-нибудь слюнтяй не переносит, когда рядом кто-то страдает - пусть записывается в сестры милосердия, а не в мою партию".
7. КОФЕ С ПИРОГАМИ
Остается ли Гитлер бесчувственным к чужим страданиям? Свойственны ли ему жестокость и мстительность? Я думаю, ответ на эти вопросы сегодня уже ни у кого не вызывает сомнения. Пару лет назад, такие вопросы возникали у каждого, кому доводилось слышать, какие странные вещи Гитлер говорит в узком кругу. Любой, даже самый простой разговор с ним свидетельствовал о том, что этот человек охвачен безграничной злобой. На кого он злился? Догадаться было невозможно. Все что угодно могло внезапно вызвать его ярость и злобу. Казалось, что ему просто необходимо все время что-нибудь ненавидеть. Но, вместе с тем, и переходы от негодования к сентиментальности или восхищению тоже были совершенно неожиданными.
В мае 1933 в Данциге состоялись повторные выборы. Здесь национал- социалисты имели больший успех, чем в Рейхе, где выборы принесли Гитлеру лишь сорок четыре процента голосов. "Великолепно, Форстер!" - телеграфировал Гитлер данцигскому гауляйтеру, когда тот доложил ему о своих пятидесяти процентах. В награду Гитлер пригласил несколько человек из Данцига к себе в рейхсканцелярию на кофе с пирогами.
Это был действительно кофе с пирогами "по-домашнему"; на стол подали пирог с корицей и большой кекс. Гитлер сам ухаживал за гостями. Он был весел, даже симпатичен. Пару часов назад он обрисовал нам с Форстером основные направления своей восточной политики. Он говорил, что нам следует отбросить всякую сентиментальность и отказаться от драматических эффектов. Национал-социалистам ни к чему "доказывать" свои патриотические чувства, как это делали партии Веймарской республики. В задачи нашей партии в Данциге не входят крикливые политические излияния в духе "Немецкой национальной". Мы достигли всего, что нам нужно, не устраивая представлений. Надо быть хитрее. Германский народ не сможет достигнуть всех своих целей за несколько дней или недель. Данцигские национал-социалисты должны избегать всего, что могло бы дать миру повод для недоверия. Есть только два пути - или фиглярничать, или заниматься делом, и тут уж отказаться ото всякой театральности. Сам он, по его словам, готов заключить любой договор, чтобы облегчить положение Германии. Он даже готов договориться с Польшей. И наша задача помочь ему в этом. Данцигский вопрос будем решать не мы, а Гитлер, и только в том случае, если Германия станет сильной и страшной. Чем тише и беззвучнее будет наша борьба за существование, тем лучше она будет соответствовать интересам Германии.
Не нам решать данцигский вопрос или проблему "Данцигского коридора". Этим вопросом займется Рейх. Но Данциг, со своей стороны, должен позаботиться о том, чтобы в течение будущего года устранить с пути Рейха все препятствия, какие только сможет.
То же самое Гитлер повторил затем в короткой речи к данцигским партийцам. После этого мы пили кофе с пирогами. Разговоры, которые он вел при этом, были менее официальными. Недавно он начал борьбу с независимой Австрией, объявив против нее тысячемарковое эмбарго. Он ввел это эмбарго вопреки желанию министерства иностранных дел. Было заметно, какое удовлетворение приносит ему борьба, которую он считал уже почти завершенной. В каждом его слове сквозила неприкрытая ненависть и издевка.
"Австрия запархатела. Вена уже не немецкий город. Там расселись славянские полукровки. Чистая немецкая кровь уже не в чести. Повсюду командуют попы и евреи. Пусть эти "венцели" убираются к черту!"
Все это перемежалось с настойчивыми приглашениями угощаться. Данцигские партийцы, сидевшие рядом с Гитлером, слушали его, ничего не понимая. Гитлер говорил, что он освободит здоровое ядро от гипсовой массы: "Рейх должен освежить Австрию. Этот Дольфус, эти платные писаки и хвастуны, глупые карлики, которые считают себя государственными деятелями и не видят, что пляшут на нитках в руках английских и французских кукловодов - они еще за все ответят. Я знаю, - продолжил он, выдержав паузу, - говорить о присоединении Австрии еще рано. Но почему они не проводят немецкой политики?" Он сказал, что позаботится о том, чтобы отправить к чертям всю эту мягкотелую сволочь.
"Будем откровенны. Австрии больше нет. То, что называется Австрией - всего лишь труп. Рейху предстоит вновь колонизировать Австрию. Самое время сделать это сейчас. Еще одно поколение - и эта земля навсегда будет потеряна для немцев. Эти люди уже не помнят, что значит быть немцем".
Он говорил о том, что задача воспитать немцев из австрийцев особенно ему близка. Он муштровал бы их до тех пор, пока в них не проявится немецкая сущность. "Вся их неряшливость и все их зубоскальство вышли бы из них вместе с потом. Хватит им дрыхнуть. И не надо думать, что речь пойдет о Габсбургах или прочей ерунде. Прежде всего нужно прогнать евреев. Это очень трудно. Но я это сделаю. И очень скоро Австрия станет национал-социалистической".
Гитлер дал понять, что он намеревается устроить в Австрии путч, и что соответствующие приготовления уже ведутся. Было ясно, что он был бы рад такому путчу, и что именно поэтому ему приятно сопротивление правительства Дольфуса. По энергичности его высказываний можно было понять, что ему не терпится затеять кровопролитие, заговор, как-нибудь отомстить австрийцам. Наверное, в этом страстном желании вторгнуться в Австрию воплотился давно взлелеянный, но так и не состоявшийся "поход на Берлин". От Гитлера веяло горячим, болезненным, обжигающим духом. Это были не слова, это была страстная импровизация, в какую в конце концов превращалась любая беседа с Гитлером. Длинный коридор на втором этаже рейхсканцелярии, где стоял наш стол, был освещен солнцем. Сам рейхсканцлер Германского Рейха угощал нас и говорил с нами. Снизу доносились команды смены эсэсовского караула.
"Я отдам этого Дольфуса под суд, - кричал Гитлер. - Он посмел мне перечить! Представьте себе, господа! Они еще встанут передо мной на колени. Но я хладнокровно прикажу казнить их как предателей".
Ненависть и жажда мести звучали в этих словах - мести за отверженную юность, за неоправдавшиеся надежды, за жизнь, полную нищеты и унижений. На некоторое время за столом воцарилось подавленное молчание.
Гитлер угощал своих гостей назойливо, как деревенская хозяйка. Юные эсэсовцы разносили полные тарелки пирогов и наливали кофе. Гитлер вспомнил о венских евреях. "Евреи -лучшая защита для Германии, - рассмеялся он. - Евреи - это залог, гарантирующий, что заграница не будет мешать Германии идти своим путем". Если демократы не прекратят бойкотировать Германию, Гитлер возместит весь ущерб, нанесенный бойкотом, конфисковав часть имущества германских евреев. "И тогда вы увидите, как быстро прекратится антигерманская пропаганда за границей. Это просто счастье, что у нас есть евреи". Все гости засмеялись. "Когда-нибудь еврейское имущество, конечно, иссякнет, - продолжал Гитлер. - Тогда, конечно, с них уже ничего не возьмешь. Но у меня в руках останется их жизнь-драгоценная еврейская жизнь". За столом снова засмеялись. "Штрайхср предложил во время войны гнать их перед нашими стрелковыми цепями. Они будут лучшей защитой для наших солдат. Я обдумаю это предложение", - "пошутил" Гитлер. "Шутка" вызвала за столом взрыв хохота. А Гитлер, возбужденный внезапной мыслью, принялся рассуждать о том, какие он примет меры, чтобы медленно, но неумолимо экспроприировать евреев и изгонять их из Германии. "Все, за что мы беремся, будет сделано. Никому не позволю обсуждать мои поступки".
То, о чем он говорил, было в общих чертах претворено в жизнь несколько лет спустя, в 1938-ом. Конечно же, тогдашние репрессии вовсе не были яростной реакцией на неудавшееся покушение. Все было обсуждено и согласовано заранее. Тогда, в 1933 году, после первого погрома, Гитлер вынужден был несколько приостановить открытую борьбу с евреями. Но именно поэтому он считал, что антисемитизму нельзя дать погаснуть. Потом я еще несколько раз слышал, как Гитлер высказывал свои мысли о евреях. Я еще расскажу об этом в другой раз. Здесь мне важно передать странное впечатление, которое произвел на меня этот прием: мирное, мещанское застолье; партийцы из провинции беседуют с канцлером великого немецкого народа - и каковы же его речи! Уничтожить, поднять восстание, посадить в тюрьму, убить, ограбить! Причудливый контраст между неуклюжим, неотесанным мещанином, который лучше всего чувствует себя среди таких же мещан - и его разбойничьими фантазиями. Впрочем, эти мещане не так уж миролюбивы - при случае они любят предаться воинственным мечтам. Они буквально лопаются от скрытой зависти и злости, от жадности и недоброжелательства. Они не прочь перевернуть весь мир, вооружившись варварством языческих времен или повторив все гнусности позднего средневековья. Что за гротескная картина! Ни привета, ни радости, ни выражения личной заботы о каждом из гостей. "Что мне личное счастье и здоровье, - кричал однажды разъяренный Гитлер. - Делайте, что хотите, кому какое дело?!" Мстительность, примитивная злоба и жажда власти: таковы были слова, которыми Гитлер напутствовал своих людей, отправляя их в большую политику.
8. ОБОГАЩАЙТЕСЬ!
Но Гитлер очень хорошо понимал, что простые люди не могут жить одной лишь злобой и местью. Сознательно используя в своих целях самые низменные человеческие инстинкты, Гитлер достаточно хорошо изучил слабости и пристрастия своих людей.
"Погодите жениться, пока я не приду к власти", - советовал он когда-то своим сотрудникам, которые смотрели на пост гауляйтера или рейхсляйтера как на выгодную должность и стремились устроить свою жизнь уютно и основательно. Сразу же после прихода к власти Гитлер выдвинул другой лозунг: "Позиция захвачена". Грести под себя все, до чего можно дотянуться со своего поста - таково было основное правило тех лет, распространившееся повсюду. "Радуйтесь жизни, пока фитилек не погас", - ободряюще доносился снизу хриплый органный бас доктора Лея, алкоголика, руководившего "Рабочим фронтом". "Наслаждайтесь и обогащайтесь", - поощрительно советовали сверху.
"Мы не ханжи! Красиво жить не запретишь", - звучало в кулуарах гитлеровских кабинетов. "Устроиться на новом месте" - вот девиз первых недель и месяцев после прихода национал-социалистов к власти. "Я не подглядываю за своими людьми, - сказал Гитлер однажды за обедом. - Делайте что хотите, но не попадайтесь".
Таковы были напутствия самого Гитлера, намеренно указывавшего своим людям путь к кормушке. А уж им не нужно было повторять дважды. В те дни я услышал такое странное словосочетание: "преднамеренная коррупция". Да, очевидно, на эту коррупцию не просто смотрели сквозь пальцы - она и впрямь была преднамеренной. Находились люди, опасавшиеся, что коррупция быстро разрушит национал-социализм. Но Гитлер знал, что своим людям нужно "что-то предложить". Взамен погромов - посты в буржуазной администрации; вместо настоящей революции - все то, что она могла бы дать, то есть свободу всем любителям поживиться за чужой счет.
Все это было не в новинку - революция часто говорит своим детям: "Обогащайтесь!" Но здесь обогащение происходило с такой бесстыдной поспешностью, что просто дух захватывало. Одна, две, три, четыре виллы, резиденции, дворцы, жемчужные ожерелья, антиквариат, персидские ковры, картины, десятки автомобилей, шампанское, поместья, подворья, фабрики. Откуда у них брались деньги? Ведь еще недавно эти люди были бедны как церковные крысы и сидели по уши в долгах. Они получали должности - по три, по шесть, по двенадцать должностей одновременно. На них сыпались всевозможные чины, они вступали в акционерные общества, получали дивиденды, ссуды, пожертвования. Весь мир старался помочь им. Каждому банку, каждому предприятию нужен был "свой" партайгеноссе - как гарантия безопасности. Зато сам "фюрер" отказался от своего рейхсканцлерского жалования. Он подавал остальным хороший пример. Впрочем, оно ему было ни к чему. За одну ночь он стал богатейшим в мире книгоиздателем, миллионером, самым читаемым автором - читаемым по принуждению. Он мог позволить себе порицать Геринга и его экстравагантные запросы. Порицать демонстративно, чтобы успокоить определенные круги. Гитлер "очень, очень расстраивается" из-за Геринга, - говорил мне тогда Форстер. "Мы должны сдержать свое обещание: никаких окладов свыше тысячи марок в месяц". Легко было Форстеру говорить об этом. Сам он занимал пять должностей, и его доходы в двенадцать раз превышали "обещанную" сумму. Вскоре он стал владельцем многих домов в Данциге. А ведь всего два года назад он приехал в этот город с пустой коробкой из-под сигар.
То же самое было и в Берлине. Соответствующий отдел имперского министерства финансов жаловался мне на нового госсекретаря, который за счет государства мебелировал свою квартиру на девяносто тысяч марок. Геринг выложил ванную в одной из своих многочисленных служебных квартир золотыми плитками. А Гитлер в ответ на жалобы референта из соответствующих органов, приказал уплатить недавно назначенному имперскому наместнику такое жалование, какого никогда не бывало в немецкой чиновничьей иерархии. Жалованье было уплачено. А простые люди с улицы, видя ряды помпезных автомобилей перед административными зданиями, шептали: "Высоко метят новые бонзы".
Гитлер довольно откровенно высказывался обо всех этих событиях. Неправда, что он молча сносил чье-то непослушание. Однажды я участвовал в так называемом инструктаже в бывшей помещичьей усадьбе в Пруссии. Гитлер рассказывал о программе своих ближайших политических действий. Рассказ был не очень содержательным. Зато потом я имел возможность послушать его в более узком кругу. Своим резким и гортанным голосом он кричал, будто его упрекают в несправедливости: дескать, он расследует злоупотребления отставных членов правительства, в то время как его собственные люди преспокойно набивают карманы.
"Этим простакам, имеющим наглость затевать подобные разговоры я отвечаю: скажите, а как же иначе исполнить справедливые требования моих соратников по партии и возместить ущерб, понесенный ими за годы нашей нечеловеческой борьбы? Я спрашиваю их: а может быть, лучше просто выпустить штурмовиков на улицы? Я могу это сделать. По-моему, это было бы то, что надо. Настоящая революция, недельки на две, с кровопролитием - это бы только прибавило народу здоровья. Однако я отказываюсь от революции - ради вашего мещанского спокойствия. Но мы должны это чем-то компенсировать! - говорю я им. И все их глупые упреки очень быстро смолкают".
Гитлер рассмеялся: "Необходимо время от времени чем-нибудь их пугать. Это мой долг перед соратниками по партии, - добавил он, сделав паузу. - Они этого требуют. В конце концов, они боролись и за то, чтобы просто выбраться из грязи. Смешно стесняться говорить об этом откровенно. Мой товарищеский долг - позаботиться о том, чтобы у каждого из них был свой кусок хлеба. Мои старые бойцы это заслужили. Мы делаем Германию великой и имеем полное право подумать о себе. Нам не нужно придерживаться мещанских представлений о чести и репутации. Пусть эти "хорошо воспитанные" господа лучше честно признают, что мы осмеливаемся действовать в открытую, а они занимаются тем же самым, но исподтишка".
Гитлер разгорячился, перешел на крик. "Они хотят, чтобы мы вытащили их телегу из грязи, а потом отправились по домам с пустыми руками! Вот тогда они были бы довольны. Какой же я глава правительства, если мои люди еще не заняли всех постов? Да эти господа должны радоваться, что здесь не Россия и что их пока не расстреливают".
В этом и заключалась сущность всей преднамеренной регулируемой коррупции. Однако замысел Гитлера был значительно шире. Он понимал: ничто не связывает людей столь неразрывно, как совместно совершенные преступления. Потом я узнал, что некоторых "неблагонадежных" партийцев пытались "повязать" следующим образом: от них требовали совершить в интересах партии какое-нибудь преступление, чтобы затем держать их в руках. "Благонадежность" достигалась и более приятным способом - предоставлением доли в совместных доходных предприятиях. Вся партийная элита стала шайкой соучастников. Каждый зависел от каждого, и никто больше не мог быть самим себе хозяином. Вот что вышло из лозунга "Обогащайтесь!"
Кстати, уже в то время стали распространяться весьма достоверные слухи, будто все партийные руководители, и не только они, переводят деньги за границу, чтобы застраховаться от возможных неприятностей. Наравне с деньгами в сейфах или у адвокатов хранились компрометирующие досье на основных лидеров национал-социализма. Владельцы этих досье рассматривали их как лучшую защиту от произвола партийного начальства или партийных органов. Такими откровенно гангстерскими методами все партийное руководство БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ обеспечивало не только свое будущее после падения режима, но и безопасность своих сегодняшних позиций. Невозможно представить всех масштабов коррупции, нагло и внезапно вторгшейся в жизнь Германии.