3.
До жандармерии или, как ее называют по-румынски, сигуранцы, расположенной в центре Саланешт, четыре километра. Все четыре километра прошли молча. Хотя волновались одинаково: все ли в документах, как надо, не придерутся ли к чему, не откажут ли в прописке. Волновались одинаково, хотя причины для волнения были разные. Для Василия прописка значила - спокойное житье, а для меня - возможность выполнять задание.
Сигуранца - каменное здание за высоким забором. У ворот две молдавские повозки, похожие на русские телеги, только с низкими бортами. Несколько молдаван в высоких каракулевых шапках внимательно слушали жандарма, что-то объяснявшего им. Румынский жандарм - в ядовито-зеленом мундире, в смешных обмотках до колен - почему-то оглядывался все на пустое крыльцо.
Я чувствовала, что бледнею от страха. Взглянула на Василия, а он не лучше меня. Протягивает наши паспорта жандарму трясущимися руками. Жандарм кивнул на крыльцо и сказал, что паспорта сдают самому шефу.
Мы поднялись на крыльцо, я взялась за ручку двери и - дверь сама распахнулась. Молодая, нарядно одетая женщина, высокая и стройная, легко сбежала по ступенькам вниз. Жандарм у ворот стукнул каблуками ботинок, взял под козырек и замер.
Женщина небрежно кивнула ему.
Наверное, она… Лиза мне рассказала, что у шефа жандармерии - русская жена, очень красивая, родом из Одессы. Надо бы собрать о ней сведения.
- Пошли, что ли, - прохрипел Василий.
Дверь оставалась распахнутой, и он шагнул в прихожую. У окна стояли две скамьи, стол. За столом сидел сержант. Василий протянул ему паспорта, но сержант показал рукой на следующую дверь. За этой дверью потянулся длинный коридор, а в конце его - приоткрытая дверь, узкая полоска солнца лежала на затоптанном полу.
В кабинет шефа сигуранцы Василий пошел один, так полагалось по деревенским законам - жена голоса не имела. Василий оставил дверь открытой, я села так, чтобы видеть и слышать, что произойдет в кабинете. Василий приближался медленно, словно ноги вязли в дорожной грязи и на сапоги намотался пуд глины.
Только когда он подошел к столу, я увидела шефа жандармерии. Мне стало холодно, и я плотнее натянула на плечи платок - такое жуткое впечатление производил этот человек в румынском мундире. Маленькая птичья головка на гусиной шее, непомерно длинный и тонкий нос, срезанный подбородок с тонкими, длинными губами. И, как чужие на этой головке, огромные черные глаза с острым и властным взглядом.
Шеф молча слушал длинное и путанное объяснение Василия. Мне так и хотелось крикнуть Василию: "Идиот! Не сумел сделать единственное дело". Шеф открыл тонкогубый рот, и я не поняла, он это сказал или кто-то другой. Густым басом, от которого заложило уши, и я не могла разобрать слов. Показалось, что шеф говорит на каком-то незнакомом языке. Я напряженно вслушивалась. И вдруг открыла: шеф говорит по-румынски.
Наконец, Василий вышел.
- Идем, - сказал он почему-то шепотом.
Мы вышли. На солнце я увидела лицо Василия в мелких бисеринках пота.
- Где паспорта?
- Зачем-то оставил у себя. Известит, когда прийти.
Василий даже улыбнулся мне снисходительно, но не очень уверенно.
Путь до дому опять проделали молча. Василий шел впереди, негромко насвистывая, щурил глаза на яркое по-весеннему солнце. Благодушествовал оттого, что опасность позади.
На подходе к селу я окликнула его:
- Василий!
Он остановился, удивленно поглядел на меня - с тех пор, как мы приземлились на этой земле, я его не называла по имени.
- Чего тебе? - не без любопытства спросил он.
- Давай откопаем рацию.
Он свистнул и зашагал вперед.
- Послушай, Василий…
Он остановился:
- Тебе нужно - иди, откапывай!
- Я не найду!
Это была правда. Вчера я почти весь день пробродила в том месте, где мы приземлились, прошлась взад-вперед дорогой, которой шли в село. Но раскидистого дуба, под которым зарыта рация, не нашла. Вернее, нашла целый десяток дубов-близнецов. Не рыть же землю под каждым.
- Не найдешь - тем лучше.
И пошел дальше. Я нагнала его.
- Послушай, Василий, ты думаешь, что ты делаешь? На что ты рассчитываешь? Ведь наши наступают. Они могут быть здесь и через месяц, и завтра.
- Никогда!
- Почему ты думаешь - никогда? Наступление развивается. Наши придут…
- …а ты не выдашь меня, как не выдаю я тебя.
Я онемела - так вот на что он рассчитывает в крайнем случае.
- Ну, не-е-т… - Я задохнулась от ненависти. - Я тебя не пощажу!.. А ты меня не выдашь. Побоишься. У этих - я тебя за собой потащу. А ты доживешь до наших - тебя расстреляют.
Белыми от ненависти стали его глаза. Он грязно выругался и ушел. Я брела не торопясь, спешить некуда. От безвыходности хотелось плакать. По ту сторону фронта волнуются - задание срывается. Прищуренный, наверное, ходит сам не свой. Маринка, Клава, Нина бегают на узел связи к Вере, не нашлась ли я. А я вот тут - есть я и нет меня.
Как в бреду, прожила я еще три дня. Лиза бегала к Степану, не застала его. Я ломала голову, как найти "Северок", как найти помощника, за что зацепиться. На восьмой день я увидела на виселице мальчишек-москвичей и пленных. Девятый день лежала в постели - меня лихорадило, бредила. На десятый - пришел Степан.
- Марина, - робко позвала Лиза, войдя в комнату, - пустить к вам Степана?
- Степана? - открыла я глаза. - Какою Степана? Ах, Степана!.. Сейчас я, Лиза, только оденусь…
Все мои болезни сразу прошли.
4.
Мы молча разглядывали друг друга.
У Степана непомерно широкие плечи. От этого, наверное, он кажется низкорослым. Крепкая мускулистая шея и тяжелые руки. А лицо, как у всех силачей, доброе, открытое. Ласковые серые глаза.
Я улыбнулась. Улыбнулся и Степан. Потом мы признались друг другу, что впечатление от первой встречи было самое благоприятное.
Степан напрямую спросил:
- Так вы, Марина, ищете связи с партизанами? Или вам просто нужно помочь - верный человек нужен?
Я промолчала, не решив еще, как разговаривать с ним. Сердцем я чувствовала, что Степану можно довериться. Но вот так сразу!
- Можете на меня положиться, - просто сказал Степан. - Помогу, сколько в моих силах. Я не выдам вас.
- А откуда вы знаете, что меня можно выдать?
Степан чуть удивленно посмотрел на меня.
- Вижу, что вы от наших… Как вам это объяснить? Молоды вы очень, Марина, не знаете еще людей….
Степан тоже был не старик - лет тридцать пять, тридцать шесть. Но мне, по моему возрасту, казался пожилым человеком. И, может быть, этот довод оказался самым сильным. А скорее всего безвыходность. Раздумывать не приходилось. И я призналась.
Рассказала про измену Василия, про зарытую радиостанцию и про то, что без помощи не смогу выполнить задания. Но я не сказала о том, что мы с Василием должны были представлять самостоятельную группу разведки. Даже намекнула - за мной есть люди, но они сейчас не могут выйти мне на помощь. Истинное положение вещей Степан узнал много позже, когда в село пришли наши.
Степан и не допытывался. Он понимал - говорю столько, сколько можно и нужно, чтобы ввести его в курс дела.
- С чего же начинать, Марина? - деловито спросил Степан.
- Надо отыскать, где зарыта радиостанция, и откопать ее.
- Хорошо, - сказал Степан. - Сегодня же ночью зайду за вами. Будем искать, где она зарыта. Я даже приблизительно угадываю место…
- Это не все, Степан, надо подумать о том, куда деть рацию. Где бы найти безопасное место, чтобы можно было держать связь?
- А у меня на чердаке. Тепло, светло, сухо. Дом на отшибе. Лес. Лучшего не найдешь.
Я готова была расцеловать его.
- Степан, но вы понимаете, чем это вам грозит, если…
Степан поднялся.
- Значит, ждите за полночь.
В точно назначенное время Степан царапнул по оконному стеклу ногтем, я вышла.
Он сунул мне в руки плетеную корзинку.
- В случае чего - по крыжовник.
- Сейчас крыжовник?
- За кустами. Там рядом заброшенный сад - пропасть крыжовнику. Крестьяне его выкапывают для своих дворов.
Я поняла - ранняя весна, самое время пересаживать кусты. А что ночью - так, ясное дело, чужой крыжовник, воруем. Какое наказание может быть за воровство кустов?
- Вы умница, Степан, - прошептала я.
Степан не откликнулся, может, и не слыхал.
Как ни странно, но ночью я лучше сориентировалась на местности. Наверное, потому, что зарывали рацию почти ночью. Или Степан вывел меня в этом месте, не знаю. Только я сразу узнала этот дуб-великан, он совсем не походил на своих собратьев. В пять минут все разрыли, вытащили и снова зарыли. Рацию я положила в свою корзинку, батарейки Степан положил в мешок.
Я двинулась к шоссе, но Степан, смеясь, окликнул:
- Марина, а крыжовник?
Про крыжовник я на радостях забыла.
Мы врезались в густой кустарник. Степан быстро накопал, груду кустов, набил ими свой мешок и мою корзину.
- Теперь пошли, - сказал он. - Для убедительности посадим днем с Верой. - И пояснил: - Вера - это моя жена. Ей доверять можно, Марина. Она люто ненавидит врага. Сынишка у нас…
Голос Степана дрогнул, и у меня сжалось сердце.
- Убили его?
- Умер, Марина. От дифтерита. Вот она и считает - убили враги. Они нормальную жизнь нарушили, - трудно вздохнул Степан. - Шестой годик пошел бы…
- Других нет?
- Нет… Не хочет Вера, пока враг на нашей земле.
Шли напрямик, шоссе осталось в стороне. Тишина стояла такая, что не хотелось думать про войну, про врага. Но рядом со мной шагало большое человеческое горе, и я все прибавляла и прибавляла шаг. Быстрее дойти, развернуть рацию, связаться с нашими, начать работать. Быстрее потому, что и от меня зависело освобождение этой земли от неволи, от смерти и крови. Перед глазами маячили мальчишки-москвичи. Пленный мальчик - офицер с мертвыми синими глазами. Никакой пощады убийцам!
Я сказала:
- Наш квадрат, Степан, сейчас белое пятно на карте. Наши части наступают, а командование не имеет никаких сведений о тылах противника. Воинских частей тут нет?
- Здесь нет, - ответил Степан подумав. - У Дубоссар, на переправе, стоят. Кажется, скопление сил идет. Немцы, румыны.
- Выясним…
Не заходя в дом, пробрались на чердак.
Степан зажег свечу, я огляделась - дверь плотно закрыта, окно занавешено. Степан уже обо всем подумал, кажется, мне повезло с ним.
Несколько минут - и радиостанция надежно упрятана в кукурузе, ею забито полчердака, составлена и зашифрована радиограмма. В ней все: предательство старшего, гибель четырех разведчиков, просьба разрешить работать самостоятельно. Наконец, включила "Северок", взялась за ключ - и не увидела красного глазка индикаторной лампочки.
У меня руки задрожали, глаза застлало туманом, - что случилось с моим "Северком"? Как всегда в трудную минуту, я сказала себе: "Спокойно, Оля, спокойно". Надо успокоиться и подумать. Успокоиться и подумать. Может быть, рация и не повреждена. Прежде всего следует проверить питание. Правильно ли я подключила питание?
Я разрыла кукурузу и увидела отключенный проводок.
- Вот и все, - спокойно сказала я Степану, сидевшему рядом на корточках. - Отключилась батарейка. - Зачистила концы, соединила и замигал красный глазок, в эфир понеслось: "Бес", "Бес", "Бес", "Бес" - ровно пять минут. Ровно пять минут тревожная мысль держала меня в холодных тисках - услышат ли меня сразу. Могут и не услышать - это бывает. Наконец, переключила на прием и - "Алло", "Алло"… - откликнулся Центр.
- Наши, Степан!.. - ликую я. Степан спокойно кивнул, он не понимает моего ликования, ему кажется - нормально, что есть связь.
Я не чувствовала ног под собой от радости. Подумать, как все хорошо: рация есть, помощник есть. Задание будет выполнено и без Василия. Завтра днем мы со Степаном идем на разведку в Дубоссары. Я представила себе прищуренные синие глаза подполковника Киселева, когда перед ними положили мою радиограмму. Они полны тревоги и радости. Тревоги от того, что я попала в трудное положение из-за измены старшего. Радости - что я все-таки жива и здорова.
5.
Первая разведка Дубоссар ничего особенно интересного не принесла.
Городок маленький, но какой-то несобранный - без традиционного центра, одинаково одноэтажен и однообразен. Летом, может, Дубоссары и красивы - тонут в зелени. А в ту раннюю весну деревья были голыми и унылыми.
Весь день мы со Степаном пробродили по городку, я учила его элементарным навыкам разведки. Чаще всего мы встречали немцев. Военных в желто-зеленой форме, обмотках, фуражках типа конфедераток было совсем мало. Значит, в Дубоссарах больше немцев, чем румын. Надо приглядеться к знакам на петлицах и на машинах, определить количество проводов и кабеля, присмотреться к технике, к офицерским чинам, попадавшимся нам в поле зрения. Почти наверняка определяем: в самих Дубоссарах базируется немецкий стрелковый полк и румынский батальон связи.
- Здорово, - восхитился Степан.
- Я училась этому, Степан, - возразила я. - Но эти предположения надо проверить. Даже если у нас нет сомнений. Походим еще, посмотрим.
У переправы творилось что-то непонятное - скопление румынских и итальянских частей. Немцы в незначительном количестве. Нет сомнения, что "союзнички" переправляются на ту сторону Днестра. Дело нешуточное, переправа должна крепко охраняться. Где-нибудь неподалеку зенитные точки, - надо разведать.
- Попытаемся, Степан, прогуляться вверх по течению?
- Спытаем, - соглашается Степан. - Держи меня под руку.
Степан закачался, замахал руками. Пьяное блаженство разлилось по его широкоскулому лицу.
- Жинка! - заорал он. - Желаю гулять дальше!
Я подхватила:
- Горе ты мое!.. Да хватит тебе куражиться, айда до дому.
- Желаю гулять бе-берегом!
Но не прошли мы и ста метров таким образом, как нас остановил румынский солдат - нельзя дальше.
На обратном пути из Дубоссар Степан сказал:
- Ладно, Марина, не отчаивайтесь. Завтра я один тут разведаю.
Я согласилась.
- Надо, Степан, дать точный ориентир для подавления зениток. Сумеете? Расстояние придется на глаз определить.
- Попытаюсь, - не очень уверенно сказал Степан.
- А давайте потренируемся.
Мы уже шли лесом к дому Степана, вокруг ни души. Мы оба шумели и смеялись над ошибками Степана, но он - прилежный ученик, скоро все понял.
До Степанова дома добрались в темноте. Я прошла сразу же на чердак. Зажгла свечку, припасенную Степаном, составила радиограмму и, связавшись с Центром, отстучала ее на ключе. Потом приняла ответ из Центра, расшифровала. Приказ - взять работу старшего на себя и по мере сил развернуть сбор сведений. Просили осветить город Григориополь. А по части помощника - на мое усмотрение.
Чувство у меня было такое, будто слетала к своим. Даже кончики пальцев дрожали от радости. Кубарем скатилась по чердачной лестнице, вихрем ворвалась в дом.
- Степан, Степан! Где вы?
В дверь просунулось озабоченное лицо Степана.
- Чего-нибудь случилось?
- Случилось!.. Случилось, Степан, мы начали работу.
Степан добро улыбался.
- Ну что ж, бог нам в помощь, - пошутил Степан. - Хотите чайку - Вера вскипятила.
- Давайте попьем чайку, раз Вера вскипятила! И давайте, Степан, знакомьте меня с Верой и…
- Вот она я. Здравствуйте, Марина.
Вера улыбалась, а в темных глазах ее не пропадала грусть. Высокая - на полголовы выше мужа, статная, опрятная, от нее сразу стало светлее в комнате и уютней. Тем более уютней, что на улице задул холодный и мокрый ветер.
- Я вам и постель приготовила, Марина, - сказала Вера. - Погода разыгралась, не приведи бог.
После чая, когда Вера ушла спать, а мы со Степаном обсуждали, как начать разведку Григориополя, я спросила Степана: есть все-таки партизанский отряд поблизости или нет?
- Был, Марина, и нету больше.
Степан рассказал, что случилось с партизанским отрядом.
Отряд был небольшой, из местных жителей-энтузиастов. Сами собрались, сами и договорились, что и как. Собрали немного оружия - у кого что нашлось. Только не нашлось настоящего командира, с подпольем партийным не удалось связаться. Побродили по лесам и оврагам без дела, да и расползлись - чего слоняться зря. Затосковали по домам, по семьям. Остался Степан с горсткой товарищей - обидно было до слез, а ничего не придумали - последними ушли.
Я знала, такое иногда случалось в тылах, особенно в этих местах. Советская власть на основную территорию Молдавии пришла лишь в 1940 году, а в 1941 Молдавия уже была оккупирована немцами и румынами. Война на молодую Советскую республику обрушилась сразу, стремительно, население осталось в глубоком вражеском тылу. Вполне возможно, что не удалось здесь организовать крепкий подпольный центр, а с ним и партизанское движение, какими они были в других зонах оккупации - в Белоруссии, на Украине, в Крыму и других местах.
- Стыдно жить: Марина, - тяжело сказал Степан. - Соберемся дружки - мужики здоровые - отводим друг от друга глаза. Прятал у себя пленного, тот поправился, ушел куда-то. Подобрал раненого красноармейца, когда наши еще отступали, - умер, рана в живот была.
Девок в Германию в прошлом году забирали, мы их из-под носа у румын увели… Только все это не дело для меня. Вот я и обрадовался, когда Лиза сказала про тебя.
Степан молчал, улыбнулся:
- Ты мне приказывай, что надо, все сделаю… Мне ведь перед тобой, Марина, стыдно. Девочка ты - на такую опасность пошла, а я, как у Христа за пазухой, живу - и в ус не дую. Понимаешь ты меня?
Еще бы!.. Мне тоже вот было стыдно и больно, что кто-то умирает, а я ничего не делаю для Родины. Степана я понимала. Не понимала я Василия - наверное, это и невозможно, понять психологию предателя. Ну на что он рассчитывает?
На что? Ведь наши наступают! Неужели надеется, что Молдавию оставят по-старому румынам? Или надеется с ними уйти? Или думает отсидеться, оправдаться тем, что не выдал меня врагу? Так наши ему этой "доброты" не простят!
Степан словно подслушивал мои мысли, или думали мы одинаково. Он сказал:
- Вы, Марина, не судите о нас тут по Василию. Все они - кулацкая душа, при румынах жили зажиточно, им Советская власть ни к чему. Только Лиза у них человек, и та запугана. В батрачках у них всю жизнь. Муж ее - дружок мой. При нем они ее боялись трогать, а сейчас в страхе держат… Андрей, как наши отходили, с ними ушел. А я замешкался в дороге, в Кишинев ездил. Пока до дому добрался - наши далеко ушли. Теперь вот и стыдно - как им в глаза посмотрю, когда придут?
Мы долго молчали. Я уже собралась было идти спать, как Степан спросил:
- Расскажите, Марина, про армию. Провожал бойцов в петлицах, встречу в погонах…
И я стала рассказывать о Советской Армии. Чуть не до рассвета проговорила. А когда легла спать, вдруг представила себя на месте всех людей, оставшихся в оккупации, и мне стало страшно.