Пока Людовик XIII одерживал победы в Савойе, резко изменилась ситуация в Пьемонте и Мантуе. 30 мая испанский генерал Спинола замкнул кольцо окружения вокруг Казале. Город, по существу, был захвачен испанцами, французский гарнизон удерживал лишь мощную цитадель Казале. В середине лета австрийский генерал Колальто захватил Мантую, изгнав оттуда герцога де Невера. Положение осложнялось тем, что во французской армии вспыхнули одновременно две эпидемии - чумы и дизентерии. Началось массовое дезертирство. К июлю 1630 года от 15-тысячной армии осталось менее 9 тысяч человек. Все это, а также обострившиеся противоречия при дворе, где активизировались противники Ришелье, выступавшие против продолжения войны, побуждало Людовика XIII и его первого министра вернуться к идее мирного урегулирования конфликта. В лагерь короля был приглашен Мазарини, которому было заявлено, что у Людовика XIII нет в Северной Италии иных целей, кроме как обеспечить права герцога Мантуанского. Если Вена и Мадрид согласятся уважать эти права, то король Франции выведет свои войска из этого района. "Если Мазарини вернется с приемлемыми условиями, - писал Ришелье в конце июля 1630 года Марильяку, - то будет нетрудно заключить хороший мирный договор…"
А пока надо было спасать Туара, окруженного в Казале. На помощь ему двинулся экспедиционный корпус во главе с герцогом де Монморанси и маркизом д'Эффиа. Военные действия затянулись до октября 1630 года. 23 сентября неожиданно умер генерал Спинола. Его преемник дон Гонсальво де Корду далеко уступал Спиноле по части военных талантов. Тем временем энергичные санитарные и организационные меры позволили укротить волну эпидемии и дезертирств во французской армии, ее боеспособность постепенно восстанавливалась, что позволило Ришелье начать из Савойи наступление на Пьемонт.
А в германском городе Регенсбурге (Ратисбонне) в это время шли напряженные переговоры о заключении мира. От имени Франции их вели отец Жозеф и Брюлар де Леон. Посредничал на переговорах все тот же Мазарини, курсировавший между Регенсбургом, Веной и Лионом, где находился Людовик XIII и куда часто наезжал из действующей армии кардинал Ришелье. 8 сентября участникам переговоров удалось достигнуть согласия на перемирие до 15 октября. Это позволило гарнизону Туара в Казале отдохнуть от едва ли не ежедневных атак испанцев. За два дня до истечения срока перемирия французские представители в Регенсбурге поставили свои подписи под текстом предварительного мирного договора, регулировавшего проблемы Северной Италии. По условиям договора Франция должна вывести свои войска со всех захваченных ею территорий, за исключением Сузы и Пиньероля. Герцога Савойского восстанавливают в правах, а кандидатура герцога Мантуанского должна получить в двухмесячный срок одобрение императора Фердинанда II.
Когда Ришелье ознакомился с текстом договора, доставленного курьером, он рекомендовал Людовику XIII дезавуировать отца Жозефа и Брюлара де Леона. По его мнению, парафированный ими договор не давал Франции достаточных гарантий в Северной Италии, оставляя Империи возможность не признавать права герцога де Невера на Мантую. Король поддержал своего министра, и в Регенсбург направили новые, более жесткие инструкции.
Тем временем срок перемирия истек, и Ришелье отдал войскам приказ возобновить военные действия. Французское наступление в Пьемонте развернулось с новой силой. К 26 октября войска маршала де Лафорса достигли Казале, их отделяло от стен цитадели, где мужественно держался гарнизон Туара, не более лье. Предстояло совершить последний бросок на испанские позиции. Уже вспыхнула перестрелка, как неожиданно появился всадник, размахивающий свитком. Он кричал: "Мир! Мир! Прекратите!" Это был Мазарини, доставивший маршалу де Лафорсу согласие генерала де Корду снять осаду цитадели и вывести войска из города без всяких условий. Легат сообщил и о подписании мирного договора в Регенсбурге. Маршал на свой страх и риск согласился принять предложение испанского генерала, отдав приказ прекратить огонь. Уведомленный о принятом решении Ришелье одобрил его. Война завершилась, и вновь за дело взялись, дипломаты. В результате вслед за уточненным Регенсбургским договором были подписаны "соглашение Шераско" (б апреля 1631 г.) и секретные Туринские соглашения (июль 1632 г.), которые принесли Франции очевидный внешнеполитический успех: за герцогом де Невером признавались права на Мантую и Монферрат, а Франция оставляла за собой Пиньероль и долину Перузы. Таким образом, задачи, поставленные Ришелье в Северной Италии, были решены. Франция восстановила и даже закрепила свое политическое, а отчасти и военное "присутствие" в этом районе.
Важную роль в мирном исходе конфликта в Северной Италии сыграл Джулио Мазарини. С этого времени Ришелье пристально наблюдает за честолюбивым итальянцем, проникаясь к нему все большей симпатией. Одним из первых внимание Ришелье на Мазарини обратил французский дипломат Сервьен, который писал кардиналу, что "этот сьер Мазарини - самый достойный и самый умелый министр из всех, когда-либо служивших у Его Святейшества". В недалеком будущем кардинал пригласит Мазарини на французскую службу. Но никому тогда и в голову не могло прийти, что в один прекрасный день Мазарини станет преемником и продолжателем дела "великого Ришелье".
…Кампания закончена, мир установлен, и Ришелье после длительного отсутствия возвращается в Париж, где ему предстоит выдержать решающую схватку за сохранение влияния на государственные дела. Его ожидало самое серьезное испытание из всех, какие выпадали ему за весь период пребывания у власти.
"День одураченных"
К тому времени, когда кардинал Ришелье возглавил Королевский совет, он уже свободно разбирался в тех многочисленных кланах и группировках, которые существовали при дворе Людовика XIII. С точки зрения политической направленности все эти соперничающие и даже враждующие друг с другом кланы объединялись в два блока или, условно говоря, в две партии - "святош" (les devots) и "добрых французов" (les bons franсais). Партия "святош" - а в нее входили Мария Медичи, кардинал Берюль, братья Марильяки и некоторые другие влиятельные особы - выступала за то, чтобы политика Франции, как внутренняя, так и внешняя, руководствовалась исключительно интересами католицизма. "Добрые французы", представленные главным образом служилым дворянством (после гибели Генриха IV и отстранения от дел Сюлли у них долгое время не было общепризнанного вождя), одинаково отвергали и гугенотский сепаратизм, и папский универсализм, настаивая на защите исключительно национально-государственных интересов. Приверженцы этой партии, как отмечал французский исследователь Виктор Тапье. "желали, чтобы политика короля была прежде всего французской, независимой и диктовалась только интересами королевства".
Возвышение Ришелье "святоши" искренне считали своей крупной победой. Разве может не быть своим князь церкви, ближайший советник Марии Медичи, друг кардинала Берюля и отца Жозефа?.. Знали бы они, как жестоко обманулись в своей уверенности. Ошибались, впрочем, и "добрые французы", принявшие поначалу кардинала за своего противника. Ришелье никогда не был ультрамонтаном, уже в Люсоне политик победил в нем иерарха. Франциск I и Генрих IV всегда были для Ришелье высокими, увы, редкими образцами великих королей Франции, ему импонировала их национальная политика, способность отстаивать интересы Франции перед самыми мощными и влиятельными соседями - Мадридом, Веной или Римом. Находясь длительное время среди "святош" и считаясь одним из них, кардинал Ришелье нелегко и не сразу решился круто изменить курс государственного корабля, давно - еще с 1610 года - потерявшего нужное направление и беспомощно дрейфовавшего в океане истории. Министра-кардинала терзали сомнения, он опасался открытого конфликта с Марией Медичи и ее влиятельным кланом. Первые три-четыре года своего правления Ришелье, как мог, пытался сохранить лояльные отношения со "святошами", хотя его политика входила во все большее противоречие с интересами Марии Медичи и ее окружения. Все это время Ришелье настойчиво старался упрочить свое положение при короле, обезопасить себя от неизбежных, как он считал, в недалеком будущем нападок на него. Надо сказать, действовал кардинал весьма умело, и Людовик XIII проникался все большим уважением и даже восхищением к своему первому министру.
Разрыв с Марией Медичи и "святошами" наметился после взятия Ларошели, когда влияние и авторитет Ришелье значительно возросли. Все обратили внимание на то, что Людовик XIII в обращении к народу по случаю взятия гугенотской цитадели отметил выдающиеся заслуги "очень дорогого и горячо любимого кардинала де Ришелье".
Острые разногласия возникли как раз по вопросу о дальнейшей политике в отношении французских протестантов. Мария Медичи, кардинал Берюль, канцлер Мишель Марильяк и глава военного ведомства Луи Марильяк настаивали на полном искоренении "ереси", на лишении гугенотов всех гражданских и политических прав. Кроме того, католическая партия требовала сближения с Испанией и Империей в условиях происходившей в Европе континентальной войны.
Несмотря на личное поздравление папы римского по случаю взятия Ларошели, кардинал Ришелье не обнаруживал желания изгонять "ересь" за пределы государства, а также подвергать политическим гонениям поверженных гугенотов. Гораздо более важным ему представлялось сделать из протестантов "настоящих французов", столь же ревностных подданных, как и католики. Ришелье воспротивился и сближению с Мадридом и Веной, предпочтя сохранить союз с протестантскими государствами, но не вмешиваясь пока непосредственно в европейский конфликт. Как во внутренней, так и во внешней политике Ришелье всегда руководствовался исключительно национально-государственными интересами, а не религиозно-идеологическими соображениями.
По мере того как позиции Ришелье становились все более прочными, число его врагов не уменьшалось, как можно было бы ожидать, а возрастало. Этому, впрочем, способствовал и сам кардинал, энергично и решительно отбиравший у аристократии ее древние привилегии. "Совершают грубую ошибку те, кто принимает борьбу Ришелье с грандами за его враждебность по отношению к дворянству в целом, - отмечает современный французский историк Виктор Тапье, - он никогда не забывал, что оно (дворянство. - П. Ч.) было нервом государства… Напротив, он считал дворянство необходимой пружиной общества. Но нужно, чтобы оно перестало быть недисциплинированным и праздным". Именно по этой причине Ришелье отдавал явное предпочтение служилому дворянству перед кучкой аристократов, совершенно бесполезных и даже обременительных для государства. В "Политическом завещании" Ришелье советовал королю "по достоинству оценивать услуги дворян, не забывая и о строгости, когда они пренебрегают своим долгом", а тех, кто не желает служить короне, лишать всех привилегий и принуждать нести часть бремени простого народа.
Аристократы, со своей стороны, откровенно ненавидели кардинала за попрание их "исконных" прав. Гранды с трудом, но мирились с притеснениями короля: в конце концов, король - первый дворянин, и его "исторические права" стали чем-то привычным. Другое дело - власть выскочки и олицетворяемой им бюрократии: она в глазах знати не имела никакого морального основания. Насаждаемая с помощью невесть откуда взявшихся таких же выскочек из провинциальных дворян-чиновников централизация и единая администрация с их посягательствами на древние вольности, на суверенитет и права провинций, где гранды испокон веку чувствовали себя бесконтрольными владетельными князьями, вызывала самое решительное сопротивление аристократии. Их первым предупреждением стал "заговор Шале".
Настойчивые усилия Ришелье в направлении централизации, посягательство на извечные традиции, насаждение единого порядка вещей вызвали глубокие сдвиги в общественном сознании, каких еще не знала Франция. Вместо привычных понятий, таких как "католик" или "гугенот", Ришелье насаждал неизвестное ранее или, уж во всяком случае, лишенное подлинного смысла понятие "француз". Слово "родина" (la patrie) уже получило право на жизнь, но понятие "патриотизм" едва ли было знакомо современникам кардинала-реформатора. Именно Ришелье преподаст своей стране первые уроки патриотизма, причем самыми нерадивыми учениками покажут себя аристократы, погрязшие в кастовом эгоизме.
Совершенно закономерным явилось то, что личные недруги Ришелье объединились с противниками его преобразований. "Святоши" должны были сомкнуться с оппозиционной аристократией, и они нашли друг друга, соединив усилия в борьбе против Ришелье.
* * *
Кардинал знал: пользуясь его частыми отъездами из Парижа в действующую армию, "доброжелатели" настраивают короля против него. Каждый раз Ришелье возвращался в столицу с тревожным чувством. Так было и после успешного завершения кампании в Лангедоке.
14 сентября 1629 г. Ришелье прибыл в Париж и сразу же почувствовал резкое изменение отношения к себе Марии Медичи, которая до того хотя бы внешне демонстрировала расположение к нему. Впервые противники кардинала выступили единым фронтом и в их числе Гастон Орлеанский. Королева-мать неожиданно воспылала неприязнью и к племяннице Ришелье мадам де Комбале (будущей герцогине д'Эгийон), своей фрейлине. Она открыто обвинила ее в шпионаже в пользу кардинала, что, возможно, и не было лишено оснований.
Ришелье избрал неожиданную для своих противников тактику. Он не стал защищаться или искать прямой поддержки у короля, а написал письмо Марии Медичи с извещением о своем решении уйти в отставку и покинуть Париж вместе с мадам Комбале: и он сам, и его племянница не желают терпеть возводимых на них незаслуженных обвинений. Разумеется, Ришелье постарался, чтобы содержание его письма к королеве-матери стало известно прежде всего Людовику XIII.
Неожиданный ход кардинала спутал карты его противников. Все они мечтали об удалении Ришелье, но решение должен принять король. А как он поведет себя в этом случае?
Реакция Людовика XIII была совершенно неожиданной даже для его матери. Он впал в такую ипохондрию, сопровождавшуюся приступами продолжительных и безутешных рыданий, что насмерть перепугал своих близких, докторов и духовника. Все ждали, чем это кончится, строя самые различные предположения.
Наплакавшись вволю и восстановив душевное равновесие, Людовик Справедливый в один прекрасный день пригласил к себе королеву-мать, Гастона Орлеанского и Ришелье и потребовал их немедленного примирения. Мария Медичи и Гастон лучше многих знали, что слабохарактерный король может быть невероятно упрямым и непреклонным, и им ничего другого не оставалось, как заверить кардинала в своих лучших чувствах, объяснив происшедшее нелепым недоразумением. Ришелье, со своей стороны, заявил о своей полной лояльности по отношению ко всем членам королевской семьи, и в первую очередь к королеве-матери, его давней благодетельнице. Кардинал все рассчитал точно. Все трое заверили друг друга во взаимном расположении, обязавшись совместно действовать на благо Франции и ее короля. Это произошло 21 ноября 1629 г. В тот же день Людовик XIII подписал эдикт о возведении кардинала Ришелье в ранг главного государственного министра. Эдикт узаконил те функции главы Королевского совета, которые Ришелье уже выполнял в течение пяти с лишним лет.
Старания кардинала на протяжении этих пяти лет принесли долгожданные плоды. Он не только сумел внушить королю абсолютное к себе доверие, но стал как бы частью самого Людовика XIII. С некоторых пор их мысли шли в одном направлении. Идеи единства, достоинства и величия Франции, внушаемые Ришелье, глубоко запали в сознание и душу впечатлительного короля.
* * *
Очередная схватка Ришелье со своими противниками произошла во время итальянской кампании 1630 года, когда Мария Медичи и ее ближайший советник Мишель де Марильяк, занявший это место после смерти в октябре 1629 года кардинала Берюля, настойчиво требовали заключения мира с Испанией и Империей на любых условиях. Они протестовали и против плана завоевания Савойи, предложенного кардиналом. Тогда Людовик XIII отклонил возражения Марии Медичи и канцлера Марильяка и принял решение лично возглавить армию, направляемую в Савойю.
Операция в Савойе была успешной, но по ее окончании король неожиданно заболел и вынужден был вернуться в Лион, где в это время находился двор. Ришелье изредка навещал его, с тревогой наблюдая неутомимую деятельность своих недругов. В дополнение ко всему в первых числах сентября у Людовика XIII началась еще и дизентерия, протекавшая в крайне тяжелой форме. Организм короля был истощен до предела, и доктора уже не оставляли никаких надежд на благополучный исход. Людовик XIII исповедался, принял причастие и приготовился к смерти. Все ждали неминуемой развязки. Придворные спешили опередить друг друга в изъявлении чувств Гастону Орлеанскому. Анна Австрийская дала знать Гастону, что готова стать его женой и тем самым узаконить его права на престол.
Вместе с Марией Медичи Анна Австрийская пытается получить от умирающего короля согласие на отставку Ришелье, находившегося в это время в действующей армии в Пьемонте. Им важно устранить кардинала еще при жизни Людовика XIII. Но слабеющий король отказывает им в этом. Собрав последние силы, он призывает к себе герцога де Монморанси и диктует ему свою последнюю волю: Гастон должен сохранить кардинала Ришелье во главе Королевского совета, этого требуют интересы Франции.
29 сентября наступил кризис, король почти не приходит в сознание. Ришелье пока ничего не знает о том, какая опасность нависла над его головой. Мария Медичи распорядилась не сообщать кардиналу о состоянии здоровья короля. Она поручила также капитану королевских мушкетеров де Гревилю сразу же после смерти короля арестовать Ришелье или собственноручно застрелить в случае, если он окажет сопротивление. Правда, Монморанси послал кардиналу письмо, в котором обрисовал обстановку в Лионе и посоветовал куда-нибудь скрыться; он не верил, что Гастон выполнит завещание своего брата относительно Ришелье. Монморанси предлагает Ришелье временное убежище в одном из своих владений в Лангедоке. Пока его письмо дойдет до адресата, события в Лионе получат совершенно неожиданное развитие.
30 сентября во второй половине дня самочувствие короля внезапно улучшилось, температура спала. Произошло одно из редких в этой жизни чудес: обреченный больной возрождался к жизни.
Спасен был и кардинал Ришелье, узнавший наконец, что и его жизнь висела на волоске в эти последние сентябрьские дни 1630 года. Он немедленно поспешил в Лион и застал короля еще в постели. "Не знаю, жив я или мертв, настолько сам не свой после того, как видел сегодня утром нашего великого и праведного короля… - писал Ришелье графу де Шомбергу. - Признаюсь Вам, некоторые заявления докторов внушили мне столь невыносимый страх, что все еще не могу от него избавиться". Людовик XIII был еще очень слаб, но все поняли, что он выжил, а значит, выжил и Ришелье.