Д.Т. Язов: – Это легко опровергают люди, работавшие со Сталиным и в мирное время, и в годы войны. "Сталин всегда опирался на коллективный разум", – утверждает маршал Василевский. Это подтверждает и СМ. Штеменко: "Он признавал авторитет компетентных людей и считался с их мнением". А вот точка зрения Жукова, на которую ссылается Людо Мартенс: "Сталин не был человеком, с которым нельзя было упоминать о трудных проблемах, с кем нельзя было спорить и даже отстаивать своё мнение. Если некоторые люди говорят по-другому, я утверждаю, что их высказывания – ложь. У Сталина были: большая эрудиция, поразительная память, исключительный естественный ум, а также потрясающие широкие знания. Он внимательно слушал, иногда задавал вопросы, отвечал. После окончания прений, он чётко формулировал итоги".
Приведу еще одно свидетельство. Вспоминает маршал Баграмян: "Зная огромные полномочия и поистине железную властность Сталина, я был изумлен его манерой руководить. Он мог кратко скомандовать: "Отдать корпус!" – и точка. Но Сталин с большим тактом и терпением добивался, чтобы исполнитель сам пришел к выводу о необходимости этого шага. Мне впоследствии частенько самому приходилось уже в роли командующего фронтом разговаривать с Верховным Главнокомандующим, и я убедился, что он умел прислушиваться к мнению подчиненных. Если исполнитель твердо стоял на своем и выдвигал для обоснования своей позиции веские аргументы, Сталин почти всегда уступал".
Об этом же пишет и Иван Степанович Исаков: "Он вел заседания по принципу классических военных советов. Очень внимательно, неторопливо, не прерывая, не сбивая, выслушивал всех… И только в конце, выловив все существенное из того, что говорилось, отметя крайности, взяв полезное из разных точек зрения, делал резюме, подводил итоги".
Корр.: – Такова правда, которая рано или поздно восторжествует.
"Человек, высеченный из гранита"
Корр.: – В заголовок вынесены слова американского президента Рузвельта о Сталине. А мы продолжаем идти по следам непревзойдённого лгуна Никиты Сергеевича Хрущёва. За время, прошедшее с нашей последней беседы, произошло малозаметное в масштабах страны, но весьма показательное событие. В одном из сёл Ярославской области решили открыть музей Иосифа Виссарионовича Сталина. Организаторы идеи предварительно провели своеобразный референдум. В полном соответствии с духом времени. Большинство жителей предложение поддержало. Рассказывая об этой новости, корреспондент Ярославского телевидения предоставил слово представителям местной общественности. Гражданка в зрелом возрасте повторила заезженный набор обвинений из либерального арсенала, зато молоденький паренёк, почти мальчишка, твёрдо заявил, что он – за открытие сталинского музея. Вот он уж точно не станет Иваном, не помнящим родства. И это вселяет надежду, что правда о нашем великом вожде и полководце в конце концов пробьёт себе дорогу.
Д.Т. Язов: – Я бы начал наш разговор с события, которое на всех советских людей, включая и меня, тогда семнадцатилетнего парня, произвело огромное впечатление. 3 июля 1941 года по радио выступил Иосиф Виссарионович Сталин. Это было во многих отношениях поразительное выступление. Блестящее по изложению, глубокое, серьёзное, с анализом складывающейся ситуации и программой действий на будущее.
"Враг жесток и неумолим, – говорил вождь, – он ставит своей целью захват наших земель, политых нашим потом, захват нашего хлеба и нашей нефти, добытых нашим трудом. Он ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма, разрушение национальной культуры…"
Концовка выступления не оставляла сомнений в победе. "Наши силы неисчислимы. Зарвавшийся враг должен будет скоро убедиться в этом. Вместе с Красной Армией поднимаются многие тысячи рабочих, колхозников, интеллигенции на войну с напавшим врагом. Поднимутся миллионные массы нашего народа…"
Корр.: – Меня в этом выступлении больше всего тронуло начало: "Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!"
Д.Т. Язов: – Трогает, прежде всего, простота и душевное расположение говорившего к тем, кому были адресованы его слова. Известно, что Сталин все свои выступления писал сам. Он был человеком высокообразованным и не лишённым литературного дара. А главное, он любил Россию, любил свой народ. И в этом выступлении он обращается не к абстрактной аудитории, а действительно к своим товарищам, к своим братьям и сёстрам. Отсюда и отсутствие казёнщины, официального тона. Он был своим в этой многомиллионной аудитории. Побывавший в Советском Союзе Лион Фейхтвангер так объяснял близость вождя к народу: "Сталин – поднявшийся до гениальности тип русского крестьянина и рабочего, которому победа обеспечена, так как в нём сочетается сила обоих классов".
В этот суровый для страны час он говорил со своим народом на одном языке. И народ его услышал.
Константин Симонов в романе "Живые и мёртвые" описывает впечатление от сталинской речи. Если Вы помните, это происходит в госпитале.
"Сталин говорил глухо и медленно, с сильным грузинским акцентом. Один раз, посредине речи, было слышно, как он, звякнув стаканом, пьёт воду. Голос у Сталина был низкий, негромкий и мог показаться совершенно спокойным, если бы не тяжёлое, усталое дыхание и не эта вода, которую он стал пить во время речи…
И в несоответствии этого ровного голоса трагизму положения, о котором он говорил, была сила. Она не удивляла: от Сталина и ждали её.
Его любили по-разному: беззаветно и с оговорками, и любуясь и побаиваясь; иногда даже не любили. Но в его мужестве и железной воле не сомневался никто. А как раз эти два качества и казались сейчас необходимей всего в человеке, стоявшем во главе воевавшей страны.
Сталин не называл положение трагическим: само это слово было трудно представить себе в его устах, – но то, о чём он говорил, – ополчение, оккупированные территории, партизанская война, – означало конец иллюзий… Правда была горькой, но она была наконец сказана, и с ней прочней стоялось на земле.
А в том, что Сталин говорил о неудачном начале этой громадной и страшной войны, не особенно меняя привычный лексикон, – как об очень больших трудностях, которые надо как можно скорее преодолеть, – в этом тоже чувствовалась не слабость, а сила".
Корр.: – Английский журналист Александр Верт прилетел в нашу страну на следующий день после этого исторического выступления. Накануне, друзья, провожая его, выразили надежду, что он доберётся до советской столицы раньше Гитлера.
"4 июля, – пишет Верт, – я был в Москве. Гитлера там не было, и я всё время, что там провёл, ни разу не сомневался, что ему туда и не попасть".
Д.Т. Язов: – Я с интересом прочитал его книгу "Россия в войне 1941–1945". Он даёт объективную оценку событий, происходивших в нашей стране в годы войны. "Я делал всё, что было в моих силах, – писал он, – чтобы рассказать Западу о военных усилиях советского народа". Позиция, достойная уважения. К сожалению, его сегодняшние западные коллеги действуют вопреки правде и объективности. Может быть, не все. Но многие из них.
Александр Верт пробыл в Советском Союзе всю войну. Встречался с нашими замечательными военачальниками: Рокоссовским, Жуковым, Малиновским, Соколовским, Чуйковым, другими участниками сражений Великой Отечественной войны. А проведённую Сталиным массовую эвакуацию промышленных предприятий на Восток он относил "к числу самых поразительных организаторских и человеческих подвигов Советского Союза во время войны".
Добавлю, что с июля по декабрь 1941 года был произведён демонтаж, погрузка, эвакуация из угрожаемых районов на Урал, в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию 1523 предприятий с рабочими, инженерами, их семьями. Полтора миллиона было использовано одних только вагонов. Всё это сделано в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) и Совнаркома о создании Совета по эвакуации. Обратите внимание на дату: 24 июня 1941 года. Идёт третий день войны. Помните? Хрущёв утверждал, что Сталин всё это время находился в прострации.
В данном случае Хрущёв поступал в точном соответствии с рецептами Геббельса: "Для того, чтобы в ложь поверил обыватель, она должна быть чудовищно неправдоподобной, доведённой до абсурда".
Корр.: – Многие историки, включая западных, называли самым выдающимся качеством Сталина, как военачальника, его способность организовать обеспечение нашей армии материальной частью, необходимой для победы над врагом.
Д.Т. Язов: – Я приведу цифры. К концу 1942 года – по сравнению с 1941-м – объём ежегодного выпуска винтовок увеличился в 4 раза, танков и артиллерии – в 5 раз, самолётов – в 2,5 раза. Помимо эвакуированных заводов за годы войны было создано 3500 новых. Большинство из них обслуживало военные нужды.
Если дальше продолжать эту тему, то можно добавить: к началу Висло-Одерской операции у нас, по сравнению с немцами, было в 7 раз больше танков и в 20 раз больше авиации и артиллерии.
Корр.: – Давайте, Дмитрий Тимофеевич, возвращаться в год 1941-й. Тем более, что там уже во всю "витийствует" Хрущёв: "Было бы неправильно не сказать о том, что после первых тяжёлых неудач и поражений на фронтах Сталин считал, что наступил конец… Он долгое время фактически не руководил военными операциями и вообще не приступал к делам".
Д.Т. Язов: – А кто же тогда в первые дни войны телеграммой строго предупреждал Хрущёва и командующего войсками Юго-Западного фронта Кирпоноса о недопустимости панических настроений? И не они ли в ответном послании оправдывались и обещали: "Заверяем Вас, товарищ Сталин, что поставленная Вами задача будет выполнена".
Ни эта задача, ни другая, связанные с попыткой освобождения Харькова, не были выполнены. Вот и приходилось валить, как говорится, с больной головы на здоровую. А тут ещё доброхот объявился, некий Элленштейн, добавивший к хрущёвской лжи о Сталине свою порцию: "Целыми днями нагружаясь водкой, он оставался пьяным почти одиннадцать дней". Этот решил, видимо, переплюнуть самого Хрущёва.
Но послушаем бывшего телохранителя вождя А. Рыбина: "Чтобы доверчивые читатели не приняли всерьёз очередной анекдот, на которые Хрущёв был мастак, уточняю: "Сталин пил только вина "Цинандали" и "Телиани". Случалось, выпивал коньяк, а водкой просто не интересовался".
Диву даёшься, до какой низости может опуститься человек. Напомню, что с начала войны Хрущёв, будучи членом Военного совета Юго-Западного фронта, находился на Украине и не мог знать, что делал Сталин, как себя вёл в эти трагические дни. А между тем есть документальные свидетельства, день за днём фиксирующие действия Сталина с 22 июня по 3 июля 1941 года.
Итак, 22 июня, не без ведома вождя, выходит Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации. К июлю под ружьё поставлено 5 миллионов человек. В тот же день, и опять с санкции Сталина, издаётся ещё один Указ "Об утверждении Положения о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении, и в районах военных действий".
23 июня выходит Постановление Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) о создании Ставки Главного командования. Здесь я ненадолго прерву свой рассказ потому, что одна из хрущёвских версий была связана именно с созданием этого органа. Якобы, пока вождь бездействовал, находясь в прострации, неутомимые соратники самостоятельно его и создали. Не сидеть же, сложа руки, когда страна в опасности…
Корр.: – Для таких случаев есть подходящая фраза: комментарии излишни.
Д.Т. Язов: – Кстати, тогда же при Ставке был организован институт постоянных советников, в который вошли: маршалы Шапошников и Кулик, а также Мерецков, Ватутин, Берия, Вознесенский, Жданов, Маленков, Мехлис и начальник военно-воздушных сил Жигарев.
Но продолжим наш перечень, хотя и без того ясно, что, начиная с первого дня войны, Сталин напряжённо работал.
24 июня вышло уже упомянутое Постановление о создании Совета по эвакуации.
Ещё одно важное Постановление о создании и задачах Советского Информационного Бюро. Подписано Сталиным в этот же день.
27 июня – два Постановления ЦК ВКП(б). Одно – о мобилизации коммунистов в целях усиления идейно-политической работы в Красной Армии. Второе – "О порядке вывоза и размещения людских контингентов и ценного имущества".
29 июня партийным и советским организациям прифронтовых областей направляется сталинская директива о мобилизации сил и средств на отпор врагу.
30 июня образован Государственный Комитет обороны во главе со Сталиным. В его состав вошли: Молотов, Ворошилов, Маленков и Берия.
Вот так выглядит сталинское "бездействие" в первые дни войны.
Корр.: – Но всё-таки, как же родился этот безумный миф о том, что Сталин, дрожа от страха, укрылся на даче, а когда члены Политбюро пришли уговаривать его вернуться к делам, он, по свидетельству Микояна, вжался в кресло, решив, что они пришли его арестовать?
Д.Т. Язов: – Адресую Вас к рекомендациям Геббельса. Что касается Микояна, то он – ягода с той же поляны, что и Хрущёв. Недаром существовала хлёсткая присказка: "От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича".
Наверное, затевая ложь о сталинском бездействии, ни Хрущёв, ни Микоян не знали о журналах, в которых фиксировалось время приёма посетителей рабочего кабинета Иосифа Виссарионовича. Эти журналы велись с 1924 года по 1953-й. В данном случае нас интересует 22 июня. Вот свидетельство охранника А. Рыбина: "О начале войны Сталину доложил Жуков. Уже в 4 утра вождь приехал в Кремль. Затем прибыли Жуков и Тимошенко". В 1990 году журнал "Известия ЦК КПСС" опубликовал выдержки из журнала посещения сталинской приёмной с 22 июня по 3 июля. Это как раз те одиннадцать дней, когда Сталину был поставлен безумный хрущёвский диагноз, и он находился в полном бездействии.
Известный историк Арсен Мартиросян не поленился составить полный список посетителей Иосифа Виссарионовича в первый день войны.
В 5 часов 45 минут утра к Сталину зашли сразу пять человек: Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков. Трое последних покинули кабинет в 8.30 утра. Берия освободился в 9.20, Молотов задержался до 12.05. А дальше непрерывным потоком шли новые посетители: Маленков, Каганович, Ворошилов, Вышинский, Кузнецов, Димитров, Мануильский, Микоян, Шапошников, Ватутин, Кулик. Некоторые заходили два раза. Журнал зафиксировал в этот день 29 аудиенций. Секретарь Исполкома Коминтерна Георгий Димитров, бывший среди первых посетителей, оставил в дневнике такую запись: "Удивительное спокойствие, твёрдость, уверенность у Сталина и у всех других". Это подтверждает и наш знаменитый авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев: "Я очень внимательно всматривался в знакомую фигуру и старался угадать душевное состояние человека, к которому устремлены теперь взоры и надежды миллионов людей. Он был спокоен, в нём незаметно было никакого возбуждения. Чувствовалось, правда, крайнее переутомление, пережитые бессонные ночи… Я никогда не замечал у него растерянности, наоборот, казалось, что настроение у него доброе, отношение к людям терпимое. Он понимал, видимо, что в такие моменты людей нужно поддержать, подбодрить".
Корр.: – Журнал не зафиксировал посетителей последних двух дней месяца. 29 и 30 июня. Вот за этот пробел и ухватились хулители вождя. Дескать, тут-то его и настигла прострация. Всё это смахивает на какой-то глупый анекдот. Но если столько шума из-за этих двух дней, давайте разберёмся.
Д.Т. Язов: – Во-первых, Сталин нередко работал на даче. У него и там был рабочий кабинет. А во-вторых, здесь-то и доказывать ничего не нужно. В этот день, 29 июня Сталина здоровым и невредимым видело множество людей, поскольку он с членами Политбюро наведался в Генштаб. Повод для этого был более чем серьёзный. 28 июня немцы захватили Минск. Но ни начальник Генштаба Жуков, ни нарком Тимошенко Сталину об этом не сообщили.
Корр.: – Не знали?
Д.Т. Язов: – Если не знали, то грош им цена как руководителям двух основных военных ведомств. Если знали и не сообщили, то тут возникает серьёзный повод для размышлений. В Генштабе состоялся резкий, нелицеприятный разговор с Жуковым и Тимошенко. Настолько резкий, что Жуков, по свидетельству Молотова, даже расплакался.
Известно также, чем занимался Сталин в оставшееся время. 29 июня он ещё подготовил и подписал директиву о развёртывании партизанского движения, а 30 июня уже было опубликовано Постановление о создании Государственного Комитета обороны и положение о нём.
Корр.: – Остаётся сожалеть, что когда грязная хрущёвская ложь лилась из эфира, с высоких трибун, газетных страниц, среди сталинских соратников не нашлось ни одного, кто бы подал свой голос в защиту оболганного вождя.
Д.Т. Язов: – Ворошилов и Молотов выступили с особым мнением. Они были не против осуждения культа личности, но предлагали при этом отметить заслуги Сталина. Остальные, видимо, боялись повторить судьбу расстрелянного без суда и следствия Берии. Кроме того жёсткая партийная дисциплина лишала людей всякой самостоятельности и инициативы.
Корр.: – Не последнюю роль сыграло, наверное, и то обстоятельство, что на первых порах Хрущёва поддержал Жуков. Он, не смущаясь, внёс свою долю мусора на могилу Верховного Главнокомандующего. Не будь этого, может быть, и не удалась бы Хрущёву его омерзительная авантюра.
Д.Т. Язов: – Я в целом положительно оцениваю Жукова. Прежде всего, как талантливого полководца. Но на меня горькое впечатление произвёл ставший достоянием общественности текст его выступления на несостоявшемся Пленуме ЦК партии. Он в этот момент дул с Хрущёвым, как говорится, в одну дуду. Правда, впоследствии, после смещения Хрущёва, Жуков изменил свою позицию и уже отдавал должное вождю и полководцу.
Вот его оценки послехрущёвского периода: "Он умел найти главное звено в стратегической обстановке и, ухватившись за него, оказать противодействие врагу, провести ту или иную крупную наступательную операцию. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим". И еще: "И.В. Сталин владел вопросами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими с полным знанием дела".
Корр.: – А как вы относитесь к мнению маршала авиации Голованова, считавшего, что когда будут подняты и изучены все архивы по Великой Отечественной войне, то первое место среди наших полководцев займёт Константин Константинович Рокоссовский?
Так кто же: он или Жуков?
Д.Т. Язов: – Сталин, по-моему, давно ответил на этот вопрос. Он сказал, что Жуков воевал лучше Конева, но не хуже Рокоссовского.
Какая Вам ещё нужна аттестация? Константин Константинович многих, включая Сталина, привлекал к себе своей порядочностью, вниманием к людям, интеллигентностью, что не исключало его выдающегося полководческого таланта.