Даже дома Шаляпин, репетируя третий акт, одевался в какое-нибудь рубище, приклеивал седую взлохмаченную бороду, ставил перед собой зеркало и старался правильно исполнить свою роль.
- Здорово… - слышался какой-то странный клекот. - Здорово, зять!
Эти первые слова Шаляпин произносит судорожно двигая руками: Мельник сошел с ума…
Шаляпин пытался петь, как обычно пел он арии. Но что-то не получалось… Тогда он попробовал произнести эти слова как нечто среднее между пением и речью…
- Я здешний ворон, - с какой-то странной затаенностью произносил Мельник. - Что за мельник? Говорю тебе, я - ворон…
Появляется Русалочка.
- Русалочка! - нежно произносит Шаляпин с поистине отцовским чувством. Потом выражение его лица становится скорб
<Здесь был пропущен разворот>
ки в театре, пусть не будет сегодня дам в роскошных туалетах, в мехах и драгоценностях, кавалеров во фраках и смокингах, блестящих офицеров и лицеистов, пажей и правоведов в расшитых мундирах, пусть публика будет попроще, пусть побольше будет молодых, пусть будут бедные интеллигенты, купцы, мещане, богатые крестьяне, посмотреть и послушать "Русалку" им будет полезно… Для них он не пожалеет своих сил…
На улице было солнечно, тихо. Как всегда, на углу ждал извозчик. Уж кто-нибудь в "Пале-Рояле" да оказывался с деньгами или куда-нибудь спешил: как же в этом случае не взять извозчика… Вот и дожидались извозчики счастливого случая, а в этот день мало кто уезжал из дома. Шаляпин сел в пролетку. Вскоре он подъезжал к театру.
У афиши уже толпились. Через головы любопытных Шаляпин увидел, что никаких изменений не произошло: Наташа - Валентина Куза, Князь - Михаил Васильев, Княгиня - Мария Славина, Сват - Федор Стравинский… И конечно, Мельника исполняет он, Федор Шаляпин. "Где-то сейчас карета собирает артистов труппы, занятых в спектакле. Но уж больно долго ждать приходится эту проклятую карету, ждешь-ждешь, все нервы вымотаешь, пока дождешься ее…" - промелькнуло в сознании Федора, пока он поднимался в артистическую уборную. Повсюду уже хлопотали, готовясь к спектаклю: декораторы, помощник режиссера, заведующий гардеробом и его помощники, весь обслуживающий персонал был уже на месте. Но на поклоны Шаляпина мало обращали внимания. "Перед Фигнерами, Яковлевым, Стравинским согнулись бы подобострастно, а тут, видишь, ответить трудно, видят во мне просто молодого человека, начинающего певца, с которым и считаться не стоит… Ну ладно… - зло подумал Шаляпин, садясь в кресло перед зеркалом. - Пора…"
Федор глядел на свое изображение в зеркале и гримасничал самому себе. Легко и просто возникало перед ним самодовольное, горестное, плутоватое, страшное выражение лица Мельника. Пусть он еще не загримировался под Мельника, но он уже весь вошел в образ, в ту давнюю жизнь, которая так трагически закончилась для целой семьи, отразилась на многих, живших в то время.
Шаляпин стал гримироваться… Не раз ему приходилось выступать вместе с Федором Стравинским, и каждый раз он поражался умению знаменитого артиста придать себе внешний облик героя, которого играл, будь то Фарлаф, Скула или Сен-Бри… Говорят, что Стравинский, прежде чем разучивать партию, садился за письменный стол и читал книги о той эпохе, в которой действует его герой, изучал оперу как сценическое произведение, читал либретто, вживался в эпоху, в характеры всех действующих лиц, знал чуть ли не наизусть развитие событий со всеми драматическими подробностями. А ведь и сейчас есть певцы, особенно певицы, которые знают только свою партию, мало интересуясь всем остальным… Да, Стравинскому легко, у него - одна из лучших библиотек в Петербурге, он может изучить и обстановку действия, понять атмосферу событий, вжиться в характер своего героя. Стоит ему протянуть руку, чтобы достать соответствующую книгу или собрание гравюр того или иного века, тут и одежда, тут и выражение лиц, и архитектура того времени. Ему и гримироваться легко и просто… Говорят, он умеет неплохо рисовать, особенно пером и карандашом, как раз то, что надо артисту… Сначала набросать этакую картинку, вжиться в созданный в своем воображении образ, а уж потом лепить его на своем лице…
Федор энергично накладывал грим, стирал и снова лепил лицо Мельника, именно лепил. Получалось что-то явно не то, но Шаляпин не успокаивался… Стравинский все это ищет дома, а не здесь… Образ Мельника должен быть воплощен не только в топе, в вокальном отношении, но и в пластике. Михаил Михайлович, конечно, прекрасный певец, но в какой бы роли он ни выступал, у него одни и те же прически, бороды и усы, одни и те же глаза, тот же рот, нос, одно и то же выражение, он повсюду величаво-спокоен, а должен быть разным, ведь разные образы воплощает на сцене… Певец должен быть поющим актером. Вот как Федор Стравинский. Великолепно сыграл он Скулу пять дней тому назад… Публика так была довольна его исполнением, что заставила повторить дуэт гудочников. Просто, естественно, как в жизни, живет Скула на сцене, вовсе не собирается смешить своих товарищей, а смешно… Лицо, живое, выразительное, движения, жесты - все вызывало улыбку. А интонация музыкального слова просто великолепна в своем красочном разнообразии.
Федор тщательно просмотрел одежду, принесенную гардеробщиком. Оделся и снова сел в кресло, вглядываясь в зеркало: оттуда ухмылялся плутоватый Мельник… Ну что ж, жребий, как говорится, брошен.
Все постепенно стало стихать за кулисами. Оркестранты, настроив инструменты, тоже затихли в ожидании капельмейстера. Капельмейстер встал к своему месту, у рампы, перед самой суфлерской будкой, строго посмотрел на оркестрантов и взмахнул руками…
Сцена за сценой мелькали перед потрясенными зрителями, тепло аплодировавшими своим любимцам. Великолепно пела Валентина Куза, ее густой, бархатный, проникающий в душу голос заставлял слушателей верить каждому произнесенному ею слову, сопереживать страданиям и несчастьям, выпавшим на долю ее героини. Даже Князь в исполнении Васильева привлекал внимание, драматической игры от него никто не ожидал, а голос его звучал превосходно. А Стравинский и Мария Славина, кажется, превзошли самих себя… Пусть небольшие роли у них, но слушать и смотреть на них было большим наслаждением. Княгиня в исполнении Славиной становилась заметной в опере. Конечно, это не Кармен, не Далила, не Амнерис, не Кончаковна, не Ратмир, не Ортруда в "Лоэнгрине" и не Графиня в "Пиковой даме", но и здесь ее высокий рост, прекрасная фигура, красивое лицо с крупными, выразительными чертами, ее превосходное меццо-сопрано, звучное, красивого тембра, подвижное и гибкое, надолго приковывали внимание зрителей: Славина правдиво и точно передавала чувства жены, понимающей, что Князь не случайно так часто и подолгу стал отлучаться из дома, что-то рухнуло в их отношения, и всякое теперь можно ждать…
Валентина Куза, Мария Славина, Федор Стравинский не обманули ожиданий зрителей, как обычно тепло встретивших признанных мастеров Мариинского театра, но самый большой успех выпал на долю мало кому известного Федора Шаляпина, с исключительным подъемом исполнившего трудную роль Мельника.
Шаляпин пел так, как никогда, пел свободно, вдохновенно. И вовсе не озлобленного старика играл он, а человека, трагически переживающего крушение всей своей налаженной жизни. Свободно чувствовал себя Шаляпин в этой роли, особенно ему удалась сцена сумасшествия, где он во всем богатстве раскрыл душу Мельника.
Это был большой успех. Шаляпина много раз вызывали, много аплодировали, поднесли даже венок. "Вот наконец-то пришел успех", - пронеслось в голове Федора. Он ждал поздравлений от товарищей по спектаклю, по труппе. Но никто не поздравил его, никто не разделил с ним радость успешного выступления в Мариинском театре. Он с удивлением заметил, проходя мимо режиссера с венком в руках к себе в гримерную, что тот отвернулся от него и равнодушно засвистел. "Почему так не любят здесь чужой успех? - сокрушенно думал огорченный Федор. - Ведь мой успех - это и успех всего театра. И режиссера в том числе…"
Шаляпин вошел в гримерную, сбросил свои одежды и парик, начал медленно снимать с лица грим. "Вот если б поздравил меня с успехом господин Всеволожский, тогда другое дело. Уж тогда бы каждый постарался подойти и поздравить меня. Ах, как начальство любят… Противно видеть, как этот господин Всеволожский сует два пальца знаменитым артистам, а те вытягиваются перед ним, как солдаты, и, слащаво улыбаясь, подобострастно пожимают ему пальцы. Такие отношения могут быть только в канцеляриях, а тут… Артист - свободный, независимый человек… Пошли они все к чертям, чтобы я перед ними кланялся! Придет время, побегают за мной… Лишь Михаил Михайлович Корякин оказался истинным товарищем, каких в жизни встречаешь, к сожалению, редко, и доставил мне возможность блеснуть в "Русалке". Хорошо знал, что я мечтаю о роли Мельника. Милый Корякин притворился больным, и дирекции ничего не оставалось делать, как назначить меня на эту роль, ведь дублера-то нет… Вот тебе и последний спектакль сезона… Это походило скорее на мой бенефис, чем на рядовой спектакль закрытия сезона. Какой для меня праздник, Боже мой!.. Не было конца аплодисментам и вызовам… Может, теперь и дирекция посмотрит благосклоннее и даст мне что-нибудь более путное, чем Цунига…"
В "Пале-Рояле" его уже ждали Дальский, Юрьев, знакомые палерояльцы… Друзья тепло поздравили Шаляпина.
- Ты знаешь, Федор, скажу тебе откровенно. - Дальский задумался, подбирая слова. - Мне временами казалось, что ты достигаешь трагических глубин своим исполнением, особенно в сцене с Русалочкой… Эти настроения, которые ты передаешь, нельзя назвать ни муками, ни страданиями. Нет, это что-то особенное!.. Работай, Федор, работай, чувствую, из тебя получится настоящий поющий актер.
Федор слушал Мамонта Дальского, и душа его пылала от восторга. Мир казался ему праздничным, светлым.
- Некоторые думают, - продолжал Мамонт Дальский, - что нужно смотреть вниз, чтобы не споткнуться… Как горько они ошибаются… Нет, надо смотреть только вверх, и только тогда пройдешь через все препятствия, не разочаруешься в жизни при неудаче и не загордишься при первом успехе. Меня осенила прекрасная мысль.
Шаляпин и Юрьев вопросительно поглядели на Дальского.
- Идемте все к Лейнеру…
Слова его были встречены аплодисментами.
На следующий день Шаляпин встал поздно. Ничего не хотелось делать. Пришла апатия, как всякий раз, когда творческий человек ждет большого успеха от сделанного, а получает полное невнимание к своей работе. Сезон кончился. Ничто не тянуло его в театр. Разъезжались артисты. Да и не было у него товарищеских отношений с ними. Он все время чувствовал себя чужим в театре.
Вышел на улицу. Пахнуло свежим ветром с Невы. Сверкали лужицы под яркими лучами весеннего солнца. Купил газеты. Нет, о вчерашнем выступлении в роли Мельника не было ни слова. Скучно стало смотреть на этот радостный и солнечный день уходящей весны. Скоро лето, а он еще ничего не решил, как будет проводить свой отпуск. Конечно, он получил задание на лето, но все это были какие-то мелкие роли во второстепенных операх. А что же дальше? Сколько же можно ждать? Годы-то уходят…
Шаляпин, вернувшись к себе в "Пале-Рояль", критически оглядел убогую обстановку комнаты и тяжело вздохнул. Он не знал, что делать. "Ведь еще недавно дорога, на которую я вступил, казалась широкой и прекрасной, а сейчас вдруг дошел вроде бы до какого-то распутья и не знаю, куда податься… что-то необходимо мне предпринять, а то закисну… Но что?"
Шаляпин медленно листал столичные газеты. Повсюду пестрела информация о Всероссийской Нижегородской выставке-ярмарке. Эх, махнуть бы куда-нибудь на Волгу, надоело ему в Петербурге, ну хотя бы на эту ярмарку, ведь выше Казани по Волге он еще нигде не бывал.
Пусто и тревожно было на душе Федора Шаляпина, а главное, он не знал, что ему делать целое лето… Снова, как в прошлом году, учить в Петергофе маленькие роли? Нет уж, с него хватит…
Часть вторая
Вера и любовь
Глава первая
В один из дождливых весенних дней
За Канавином, на огромной территории, раскинулись многочисленные здания Всероссийской выставки, которая должна была показать всему миру, каких высот достигли русская промышленность, русское искусство, вообще русская культура… Наконец-то настал день промышленников, купцов, торговых людей, и они могли показать свое могущество, власть денег, могущество Его Величества Капитала.
И Нижний Новгород не хотел оставаться в долгу. Повсюду шло строительство, спешно проводили трамвайные линии, электричество, мостили дороги.
Выставка раскинулась на левом берегу Оки, недалеко от впадения ее в Волгу. Выставочные здания, внушительные, изящные, аляповато грандиозные, были уже завершены, производилась разгрузка и установка экспонатов. На самой территории выставки были построены барачные гостиницы с уютно обставленными номерами и уже работавшими ресторанами.
В Нижнем Новгороде царила напряженная обстановка. Губернатор, бывший градоначальник Санкт-Петербурга генерал Баранов, приводил в состояние боевой готовности все полицейские силы губернии и присланные в его распоряжение войска. Генеральный директор выставки Ковалевский и его чиновники постоянно сталкивались с губернатором, человеком вздорным, мелочным, властолюбивым. Но каждому свое…
Великие заботы свалились на плечи известного провинциального артиста и антрепренера Николая Ивановича Собольщикова-Самарина. Городские власти построили новый театр, передав его в полное распоряжение Николая Ивановича. Смущало его только одно: театр сдали ему при условии организации оперных спектаклей во время выставки. А где взять такую оперную труппу, которая согласилась бы выступать в летнее время на Всероссийской выставке, когда будет столько всевозможных конкурентов?.. Кому придет охота слушать оперу, ведь кругом столько соблазнов: рестораны, увеселительные заведения… А если лето будет жарким?
Николай Иванович испытывал двойственное чувство: с одной стороны, его радовало новое здание с прекрасно оборудованной сценой, актерскими уборными, зрительным залом и голубой плюшевой обивкой кресел, барьеров и такими же портьерами на литерных ложах и дверях. Назвали театр Николаевским (говорили, будто сам Николай Первый указал место для постройки театра, потому его и назвали Николаевским), а публика окрестила Голубым театром. И все это открывало такие возможности для творчества! А с другой стороны, он испытывал безрадостное недоумение от бессилия отыскать необходимую для оперных спектаклей труппу… Ведь любая оперная труппа может прогореть во время ярмарочного безумного веселья.
Восторженно входил он в этот настоящий храм искусства. Еще никто здесь не играл, и с какой ответственностью должен он напять труппу, чтобы показать настоящее драматическое искусство.
Его охватывала робость, он переживал трепет создателя, восторг человека, которому открывались широкие возможности для осуществления его творческих желаний и исканий… Проходя по этим новым коридорам, удобным помещениям, Собольщиков-Самарин иной раз поднимался на цыпочки, чтобы не нарушить гулким шумом своих шагов таинственную тишину, которая пока царила в здании театра. Скоро войдет в этот театр сама жизнь со всеми ее тревогами, волнениями, радостями, переживаниями, страданиями… "В таком театре должны играть самые выдающиеся артисты. И вскоре мы покорим наш город… Слава пойдет о нас по всей Руси великой… Это будет первый театр в русской провинции. А декорации я закажу талантливому художнику, Ландовскому…"
И заказал, а вскоре Собольщиков-Самарин уже с удовольствием принимал превосходно исполненные Ландовским работы, но снова неотступная мысль об оперных спектаклях не давала ему покоя. Он тяжело задумался над тем, как выполнить свое обязательство перед городскими властями. "Как можно дать в летний сезон оперу? Да и можно ли в зимнем помещении в летнюю жару собрать достаточно публики?.. Ну, можно привлечь публику на два-три вечера именами известных гастролеров, но провести весь сезон при ежедневных спектаклях и оправдать огромные расходы по опере - значит пойти на верный убыток… Кто пойдет на это из известных антрепренеров? Никто, нет таких. А нам взять на себя организацию оперных спектаклей тоже никак невозможно… Вот ведь уверяли меня, что любой из популярных и солидных предпринимателей возьмется за это дело, так уверяла меня и Рассохина, а что-то никто не торопится снять театр для оперных спектаклей. Правда, говорили, что на выставку ожидается огромный съезд гостей со всех концов России. Может, так и будет… Только кому нужна опера, когда столько будет развлечений… Нет, не могу взяться за дело, в котором ничего не смыслю. Подождем, что скажет нам Рассохина".
Но Рассохина вскоре написала, что пока ни один из оперных антрепренеров не отозвался на ее предложения, а те, кто заинтересовался и хотел бы взять эту антрепризу, отказывались, узнав, что театр от выставки "за сто верст".
Собольщиков-Самарин совсем было приуныл, не зная, как выйти из создавшегося тяжелого положения, как вдруг в один из дождливых весенних дней в конторе театра, где он сидел в подавленном состоянии и мысленно проклинал ни в чем не повинных оперных певцов и, главное, предпринимателей, появилась тридцатипятилетняя полная женщина и представилась:
- Винтер Клавдия Спиридоновна.
Собольщиков-Самарин раздраженно подумал, что это очередная бездарная примадонна, которая надеется получить у него ангажемент. Нет уж, на эти роли у него есть прекрасные актрисы…
- Чем могу служить? - спросил он ее, холодно показывая на стул.
- Не отдадите ли вы ваш театр на предстоящий летний сезон для оперных спектаклей?
Николай Иванович чуть не заорал во весь голос: "Отдадим, конечно отдадим!" - но вовремя одумался, чудом сдержал свой порыв. Дело-то ведь не только в том, чтобы выполнить обязательство перед городскими властями, но и в том, чтобы извлечь из этого летнего сезона выгоду для товарищества, которое он возглавлял.
- А кто возглавляет дело? - вежливо спросил Николай Иванович. От равнодушия и холодности не осталось и следа. Его распирала безудержная радость, он не знал, как сдержать ее, и почему-то все время улыбался, непроизвольно, бестолково.
- Я, Винтер.
Никогда он не слышал такого имени среди антрепренеров, хотя уже много лет служит театральному делу, был и актером во многих провинциальных театрах, и вот уже несколько лет возглавлял некоторые провинциальные коллективы… А как иметь дело с неизвестным в театральном деле человеком? Есть ли у нее художественные и материальные гарантии? И после первых проявлений бурной радости Собольщикова-Самарина охватили новые сомнения.
- Да вы не волнуйтесь, - заметив, что Николай Иванович не может скрыть своего беспокойства, уверенно сказала госпожа Винтер. - У вас будет опера, лучше которой нет ни на одной частной сцене России…
"Ой, привирает барыня", - озабоченно думал Николай Иванович, решив ошеломить ее суммой залога.
Сказал, а самому стыдно стало: никто еще столько не просил. И она тоже это знала, но ответила, спокойно улыбаясь:
- Хорошо, могу завтра утром внести эту сумму…
Тогда Собольщиков-Самарин уже смелее назвал и арендную плату. И тут она не возражала:
- Хорошо, занесем и это условие в договор.
И тут только Николай Иванович поверил, что дело имеет с солидным предпринимателем, таким, какого и не мечтал найти в эти последние дни тяжких волнений и раздумий.