22 сентября Федор Шаляпин впервые выступил в Частной опере Саввы Мамонтова, арендовавшей театр Солодовникова. Партию Ивана Сусанина он знал хорошо, не раз исполнял ее в Нижнем Новгороде. Но здесь что-то стало происходить с ним. То ли почувствовал большую ответственность, все-таки Мамонтов верил ему и возлагал на него свои надежды, то ли произошло незаметное для него углубление в образ, он почувствовал характер человека, совершившего подвиг, но обреченного за это врагами на смерть. Пел он в этот день особенно проникновенно и мощно. Арию "Чуют правду" пришлось повторить на бис. Успех был определенный. А Шаляпин почувствовал, что с этого дня он нашел то, что так долго искал: характер Ивана Сусанина, простого крестьянина, мудрого, спокойного и великого.
Появление Федора Шаляпина в Частной опере было замечено театральными рецензентами. "Новости дня" уже на следующий день после спектакля сообщали своим читателям: "Вчера в вечернем спектакле партией Сусанина в первый раз дебютировал бас г. Шаляпин. Это молодой, но очень талантливый артист и певец, обладающий прекрасными голосовыми средствами и умелой фразировкой. На долю г. Шаляпина вчера выпал огромный успех". "Московские ведомости" также отмечали большой успех молодого артиста у публики, подчеркивали новизну и своеобразие исполнения партии Сусанина… "Русские ведомости" обращали внимание на сценический талант молодого артиста, "иногда подкупающего искренней теплотой выражения", "артист еще очень молод и при настойчивой, внимательной работе может сделать очень многое".
Шаляпин любил просматривать газеты, где его хвалили. И горько становилось, когда указывали ему на недостатки "чисто музыкальной стороны исполнения", призывали к большей точности в пении и более тщательной отделке звуковых оттенков… Потом горечь проходила. Что ж, все правильно… Он только начинает работать по-настоящему.
С каждым днем крепла уверенность Шаляпина в своих силах. Он и всегда-то чувствовал, что сил у него много и что на маленьких ролях он не остановится, а тут душа его просто полнилась счастьем. Шаляпин почувствовал и другое: никогда у него не будет таких благоприятных возможностей, как сейчас. Только нужно серьезнее готовиться к исполнению ролей. Смелее отходить от проторенных дорожек, отбрасывать штампы…
И когда Шаляпину предложили исполнить Мефистофеля в "Фаусте", он крепко задумался. Сколько раз еще Дальский говорил ему о глубинах этого образа и о богатых возможностях исполнителя Мефистофеля. Когда же, наконец, попробовать, как не сейчас, когда никем не скован и никем не контролируем…
Мамонтов был у себя в кабинете, просматривая эскизы к новой постановке, когда к нему зашел Шаляпин.
- Савва Иванович! Я не могу исполнять Мефистофеля, как раньше. Не удовлетворяет он меня…
- А что тебя не удовлетворяет? Последнее время в Нижнем он у тебя получался недурно.
- Вот именно, недурно… Я вижу этот образ иначе, в другом костюме и гриме, и хотел бы отступить от театральной традиции.
- Ради Бога! - воскликнул Мамонтов. - Что именно ты хочешь сделать?
- Костюм не подходит для моей роли, уж очень тяжел, он похож на броню ландскнехта…
- Пожалуйста, сейчас можем отправиться к Аванцо и там посмотрим, подберем что-нибудь.
- Мефистофелю полагается по чину два пера, а я хочу одно убрать. И почему у Мефистофеля должны быть усы, закрученные к тому же кверху усатином? Это ж дух… Зачем его так очеловечивать? Без усов лицо будет выглядеть более костлявым, более скульптурным, что ли, а следовательно, будет более соответствовать персонажу.
- Федор, это же прекрасно, что ты недоволен своим исполнением. Значит, завтра ты сможешь исполнить роль лучше… Вот в этом и заключается развитие таланта… Очень рад, очень рад…
В магазине Аванцо Федор Шаляпин долго рассматривал все имевшиеся изображения Мефистофеля. Привлекла его внимание гравюра Каульбаха. Строгий костюм, плотно облегавший тело, понравился Федору, и он попросил Мамонтова заказать ему такой же.
Долго сидел Шаляпин в день спектакля в своей уборной, подбирая подходящий грим к новому костюму, к новому образу Мефистофеля, который возникал в его воображении. Почему он должен играть стандартного Мефистофеля? Он должен создать самостоятельный образ. Он молод, пластичен и должен быть свободным в своих движениях… Ничего искусственного, вымученного, никаких фальшивых жестов. Мефистофель должен быть ровесником юного Фауста, повесой, только и всего, и одновременно воплощением неотвратимого зла, кажущегося непобедимым и вечным.
Взглянув на себя в зеркало, Шаляпин остался доволен, видя, что облик его соответствует тому, что он задумал.
На сцене он чувствовал себя необычно легко и просто, передвигался свободно, играл и сам радовался тому, что все у него на этот раз получается правдиво и естественно.
На следующий день, отмечая огромный успех спектакля, рецензент "Московских ведомостей" писал: "Вчерашний Мефистофель в изображении Шаляпина, может быть, был несовершенным, но, во всяком случае, настолько интересным, что я впредь не пропущу ни одного спектакля с участием этого артиста". Рецензия была серьезной, доказательной, искренней. Шаляпин понял, что пришло то, к чему он уже столько лет стремился: признание.
Мамонтов встретил его особенно дружески, сказав:
- Феденька, вы можете делать в этом театре все, что хотите! Если вам нужны костюмы, скажите - и будут костюмы. Если нужно поставить новую оперу, поставим оперу!
- Спасибо, Савва Иванович! Я сейчас чувствую такие силы, что, кажется, дай мне точку опоры, земной шар подниму…
- Сева, мой сын, передавал мне отзыв известного скандинавского художника Андерса Цорна о вашем, Феденька, Мефистофеле… Сын вчера сидел рядом с ним в ложе и видел, какое потрясающее впечатление вы произвели на Цорна своим Мефистофелем. "Такого артиста и в Европе нет! Это что-то невиданное! Подобного Мефистофеля мне не приходилось видеть!" Я должен вам, Феденька, сказать, что от вашего вчерашнего Мефистофеля и мне порой становилось жутко. Интересный костюм, оригинальный грим… А то, что вы показали Мефистофеля блондином, произвело особое впечатление… Большое наслаждение вы доставили вчера, все об этом и говорят. Только не зазнавайтесь, Феденька, много еще предстоит работы впереди.
Но Шаляпин и сам понимал, что работа лишь началась.
…Шаляпина стали повсюду приглашать, и он редко отказывался от встреч. Вскоре Шаляпин уже со многими московскими артистами и художниками был знаком, частенько бывал у них дома.
Бывал и у Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник.
Татьяна Львовна была моложе Шаляпина всего лишь на один год, но она давно уже вошла в жизнь театральной Москвы, играла на сцене Малого театра, где некогда ее дед, Михаил Щепкин, поражал своими художественными открытиями; написала несколько одноактных пьес, которые с успехом шли в различных театрах России, и, став материально независимой от отца, киевского адвоката, начала устраивать у себя вечера, на которых иногда бывало до шестидесяти человек. Когда приглашала к себе гостя впервые, всегда гордилась своим чисто московским адресом:
- Божедомка, дом Полюбимова, что против большой ивы.
Здесь бывали Антон Павлович Чехов с сестрой Марией, режиссеры и артисты Малого театра, журналисты и писатели. Иногда запросто заходил сюда дядя Гиляй; вся Москва под этим именем знала известного писателя и журналиста Гиляровского. Чаще всего Гиляровского можно было встретить здесь, когда тут бывала артистка Роксанова…
Шаляпин пришел в "дом Полюбимова" раньше других. Ему открыли дверь и провели в гостиную, где и просили подождать.
Шаляпин прошелся по большой, хорошо и уютно обстав ленной комнате и, увидев кресло, спокойно уселся, дожидаясь хозяйку.
Татьяна Львовна не замедлила появиться. Молодая, веселая, она располагала к себе.
- А вы знаете, в каком кресле сидите? - усмехнулась она.
При ее появлении Шаляпин, конечно, встал, а при ее словах невольно оглянулся на кресло, в котором только что так покойно сидел.
- А что такое? - неуверенно спросил он.
- Это некрасовское кресло, оно принадлежало самому Некрасову. Он проводил в нем последние годы своей жизни…
- А как же оно очутилось у вас?
- О! Это длинная история… Как-нибудь я вам расскажу ее, а сейчас я хочу узнать, как там справляются мои помощники на кухне…
- А можно мне пока поиграть? - спросил Шаляпин, нетерпеливо поглядывая на рояль.
- Конечно, прошу вас. А может быть, потом, когда соберутся гости?..
- Нет, нет, я просто хочу подумать за роялем, что-нибудь наиграть.
- Тогда я не буду стеснять вас…
Татьяна Львовна ушла, а Шаляпин подсел к роялю и стал наигрывать. В коридоре раздались голоса - Татьяны Львовны и густой незнакомый бас с украинским акцентом.
- Владимир Алексеевич Гиляровский… Федор Иванович Шаляпин, - познакомила Татьяна Львовна мужчин.
Немолодой и солидный на вид, Гиляровский рядом с Шаляпиным производил впечатление матерого медведя. Но они сразу нашли общий язык. Заговорили о Волге. Дядя Гиляй начал рассказывать о том, как он бурлачил в молодости. А потом, когда гости съехались и комната постепенно наполнилась, он хлопнул себя по лбу и сказал, доставая из принесенной сумки какой-то сверток:
- Чуть не забыл, Татьяна Львовна… Вот эту колбаску прислали из Миргорода… Это, скажу я вам, не колбаска, а улыбка природы!..
Гости все прибывали, а дядя Гиляй удобно уселся в некрасовское кресло и начал рассказывать свои бесконечные истории - смешные и печальные. А он умел рассказывать.
Пришел Савва Мамонтов. Седой, энергичный человек с огненными глазами, он сразу стал центром внимания. И дядя Гиляй невольно отступил на второй план, чутко понимая, что так нужно.
Шаляпин откровенно любовался Мамонтовым. Удивительный человек! Как он много знает и может тонко и ненавязчиво рассказать и показать. Приняв дело отца, он построил Ярославскую железную дорогу, наладил несколько заводов… Но быстро остыл к предпринимательству и стал заниматься тем, к чему давно лежала душа: десять лет тому назад, в 1885 году, он открыл Частную московскую оперу, написал либретто оперы "Камора", а музыку сочинил Эспозито. Организовал у себя завод керамики и сам на всю жизнь увлекся майоликой. К тому же недурно пел неаполитанские песни. Да, он был заметной фигурой в художественной жизни Москвы и Петербурга… В его имении Абрамцеве Шаляпин еще не был, но повсюду только и слышал о прибежище молодых художников, писателей, артистов.
Шаляпин понял, что Мамонтова надо держаться: у него есть средства, есть бескорыстие по-настоящему влюбленного в искусство и понимающего в нем толк. А главное - он может дать свободу творить, может предоставить возможность делать то, что художнику захочется, не будет ограничивать какими-то искусственными рамками полет фантазии…
Шаляпин понимал, что его голос покоряет многих слушателей и воспринимается как нечто небывалое. Но он знал также и то, что ему еще предстоит много работать, многому учиться, чтобы всего себя раскрыть полностью.
В тот вечер у Щепкиной-Куперник он пел, а потом, когда все развеселились и стало уже шумно, лихо отплясывал ойру с крошечной тетей Татьяны Львовны, артисткой Малого театра А. П. Щепкиной.
Глядя на Федора, Татьяна Львовна думала: "А ведь до этого каким неуклюжим и стеснительным был… Казался даже нелюдимым. Да он и сейчас производит впечатление неуклюжего. Длинный, белокурый, с круглым, открытым русским лицом. Этакий простой паренек с Волги… Так и хочется надеть ему синюю пестрядинную рубаху да лапотки…"
- Федор Иванович! - окликнула его Татьяна Львовна. - Вы не хотите как-нибудь пойти к Ермоловой? Она была на "Фаусте", и вы ей очень понравились…
- С удовольствием! Я давно восхищаюсь ее талантом. Никогда не забуду своего впечатления от ее игры в "Орлеанской деве"…
В Москве Шаляпин часто бывал в Малом театре, конечно, тогда, когда сам не был занят в спектакле. Смотрел на великую Ермолову и восхищался ее умением перевоплощаться, создавать образы, столь непохожие друг на друга. Он удивлялся порой, когда узнавал, что играет их одна и та же артистка…
Татьяна Львовна вскоре сообщила Шаляпину, что Ермолова ждет их. Когда они пришли, Федор засмущался при виде необычной обстановки в квартире знаменитой актрисы. Все было скромно в этом доме. Ни роскошной мебели, ни дорогих ковров. Картины по стенам, книги…
Навстречу им вышла немолодая улыбающаяся женщина. И он оробел. Шел вроде бы уверенно, большой и сильный, а теперь не знал, куда руки девать, они ему мешали.
Растерялась и Ермолова при виде этого юношески свежего лица.
- Как… это Шаляпин? В вашем Мефистофеле столько сатанинского, столько философской иронии… А вы вон какой…
- Да уж извините… Какой есть, - сконфуженно пробормотал он.
Среди своих сверстников Шаляпин был заводилой всех розыгрышей, любил рассказывать анекдоты в своей артистической среде и вообще был душой общества, веселый, общительный, о таких обычно говорят, что они за словом в карман не полезут. А тут долго не мог преодолеть робость перед великой актрисой… Но вскоре смущение словно бы притаилось где-то в глубине души, и Шаляпина полностью захватили непреодолимое любопытство и творческая жадность, так все было здесь ново и неповторимо.
- Говорят, вы ушли из императорского Мариинского театра? - Мария Николаевна усадила гостей напротив себя и участливо смотрела на молодого человека. - Что же вас привлекло у Мамонтова? У него и оркестра хорошего нет, да и репетируют мало…
- Свобода меня привлекла, Мария Николаевна. - Шаляпин твердо взглянул на знаменитую актрису. - Мамонтов говорит мне: делай что хочешь в моем театре, раскрывай свой талант. Вот это и повлекло меня сюда, в Москву. А в казенном театре мне не давали петь то, что я хочу и могу.
- Может, вы и правильно поступили… Ничего нет для актера дороже творческой свободы. - Мария Николаевна тяжело вздохнула.
- А что, неужто и вас затирают? - простодушно удивился Шаляпин.
- Ох, Федор Иванович, именно затирают… Я хочу играть Орлеанскую деву, а мне дают роль какой-нибудь современной барыньки.
- И что же вы? Соглашаетесь?
- Иной раз соглашаюсь, но чаще отказываюсь… Вы ведь знаете, что артист зачастую знает себя лучше, чем знают его другие. Я считаю себя, например, может быть и ошибочно, актрисой совершенно классического репертуара. Там я чувствую себя свободно, там все мои симпатии и любимые роли. Моя мечта показать в Петербурге именно этот репертуар: Орлеанскую деву, Сафо, Марию Стюарт. Но такова уж судьба актрисы императорского театра - она должна делать то, что прикажут, тогда как все иностранные и даже провинциальные гастролерши могут играть в Петербурге все, что им угодно. Да еще перед государем! По мнению начальства, он не должен видеть, на что способна русская актриса, а пусть смотрит, "что возможно нам поставить"! Нечего вам говорить, как такой взгляд на деле возмущает и обижает… Может, вы и правы, что ушли из императорского театра… Свобода - дороже всего…
- Юрчик мне рассказывал…
- Кто такой Юрчик?
- А-а-а… Юрий Михайлович Юрьев, мой приятель… Так вот, он рассказывал мне, что вы разругали его, когда он согласился играть Чацкого. Он отказался от такой выигрышной роли, а мне вот до сих пор жалко, что он отказался! Это ведь его роль…
- Это другое дело, Федор Иванович! Он сыграет роль Чацкого, обязательно сыграет, но через какое-то время… Мальчишка, можно сказать, а помышляет играть Чацкого, роль труднейшую в репертуаре!.. Ему для этой роли надо еще много пожить, перестрадать, чтобы почувствовать Чацкого… Это роль его, и он, конечно, будет ее играть, но не теперь, а в будущем. Он мог бы ее испортить. Исправлять же роль гораздо труднее, чем создавать новую. Молодой актер должен играть такие роли, где можно взять молодостью, - Незнамова, например, или даже Ромео, а Чацкого одной молодостью не возьмешь…
Шаляпин внимательно слушал Марию Николаевну, радуясь, что и на этот раз ему здорово повезло: многие ему говорили, что Мария Николаевна всегда отказывалась кого-нибудь учить, а тут столько интересного он узнал от нее.
- Вы и оперу любите? - спросил Шаляпин.
- Очень! Года два назад здесь гастролировал Таманьо. Я слушала его в "Отелло" семь раз и готова была слушать семь тысяч раз… Какое наслаждение он мне доставил!
И они так увлеклись разговором, что время пролетело незаметно.
Федор Шаляпин наконец спохватился, что пора уходить, и стал прощаться. Татьяна Львовна тоже засобиралась, но Мария Николаевна остановила ее.
- Дорогой Федор Иванович! - сказала, прощаясь, Мария Николаевна. - Знаю, что жизнь ваша не всегда была усыпана розами. И вот что я вам скажу… Куда б ни бросила вас жизнь, какими бы тисками она вас ни сжала, каковы бы ни были впоследствии ваши желания и стремления - не покидайте веры в идеал. Веруйте в прекрасное, и будете верить в добро и правду. Вы талантливы, я чувствую это, я видела вас на сцене… И если пламень, который теперь горит в вашем сердце, погаснет, вы погибнете… Вы засушите себя и будете несчастны. Помните это. Пусть от этого пламени останется хоть искорка, но пусть она горит неугасимо до конца ваших дней. Это мое искреннее вам пожелание. Прекрасное вечно, и без него жизнь - скучный, а следовательно, и бесполезный труд.
Глава вторая
Иван Грозный
После первых успехов и душевных радостей, возникавших всякий раз от газетных и устных похвал, пришло отрезвление. Больше месяца выступал Шаляпин в Москве, в театре Солодовникова, сыграл все свои коронные роли - Сусанина, Мефистофеля, Мельника, успешно выступил в ролях Владимира Галицкого, Нилаканты, Лотарио. Его снова хвалили газеты, на банкетах, на вечерах шумно обсуждали его недюжинный талант, ему частенько говорили много хороших слов, от которых у артиста могла закружиться голова… А ему становилось вся тягостнее и тревожнее.
"Что же получается? - спрашивал он себя. - Я повторяю те же самые роли, те же самые партии, которые до меня исполняли Мельников, Стравинский, Петров и еще десятки талантливых певцов. А моя заслуга только в том, что я пою не хуже их, что у меня "отличный голос"… Но ведь отличный голос может быть и у другого, и у третьего артиста… Что же я-то могу, я, Федор Шаляпин?.. Хвалят моего Мефистофеля, но если бы они знали, что мне ни разу не удалось сыграть эту роль так, как я хотел бы… Что-то не получается… Чего-то не хватает мне в моей игре и моем пении… Неужто прав Мамонт Дальский и в опере действительно нельзя играть Шекспира? Неужели оперный актер должен только услаждать пением своих зрителей?"
Федор вспомнил, с каким презрением всякий раз Мамонт Дальский говорил об ограниченных возможностях оперного артиста, и с возмущением сжал кулаки. "Нет, мой милый Мамонт, ты еще услышишь, как твой ученик сыграет роль похлеще шекспировской… Только нет пока такой роли… Пожалуй, только в "Русалке" Даргомыжский стремился соединить оперу и драму в одно целое, хотя до сих пор певцы и режиссеры всегда подчеркивают в опере лирические моменты в ущерб драме и тем обездушивают, обессиливают оперу… Вот сыграть бы "Бориса Годунова".