А Костику телефон не нужен - он молотком разбивает белые кусочки правильной формы.
- Что это за камушки?
- Это не камушки. Это конфеты "Школьные", в заказе дали, - деловито поясняет Таська.
Она настойчиво пытается попасть на веко лаковкой, чтоб следом наложить ресницу. Не видит. Хохочет до слез. То снимает очки, то надевает.
- Дай я тебе наклею. Закрой глаза.
- Пошла к черту, я щекотки боюсь.
Клеит чуть выше века, и от этого глаз не закрывается. Тогда она сдается: поднимает голову и закрывает глаза.
Последняя точка - засунуть в лифчик "Олеко Дундича". Это две мягкие белые перчатки до локтей, в которых она когда-то снималась в фильме "Олеко Дундич" и заначила их. Прошло много лет, перчатки истерлись и прекрасно заполняют пустоты в бюстгальтере.
Посреди двора сидит кучка женщин в оранжевых жилетах. Мужчин не видать. Мимо зарешеченного маленького окна плывет большой лист фанеры. Два парня кидают фанеру возле сидящих женщин и садятся на бревно смотреть концерт. Пыль оседает не сразу.
Всовывается в вагончик девушка и приглашает начать.
Таська без очков плохо видит и на ощупь преодолевает две ступеньки. Очутившись на земле, расставляет руки и с громким пением направляется на фанеру: "Ой, чарычка, чарупушечка!" - выводит она громко, добротно, мужским голосом.
Слушающие приосанились, заулыбались.
Таська слегка пританцовывает в немодных лаковых туфлях, а лист фанеры "дышит" под ее ногами.
Не захватила Таська того времени, когда кое-где стали потихоньку вводить плату за выступление. Помню, у меня была сначала ставка - восемь пятьдесят, потом девять пятьдесят и так далее - до двадцати одного рэ.
Поглядываем на выступающую из низенького окошка. Всё путем. Вдруг видим, выползает из-под Таськиной юбки белая тряпка и расстилается возле ног пятипалой перчаткой.
"Олеко Дундич" выпал!..
Люди увидели, но поднять не решились - продолжали слушать, сконфузившись.
"А кто у нас холостой, а кто неженатый?" - закричала Таська, указывая рукой на рабочего. Смех, веселье. Женщина не торопясь встает, берет перчатку и вручает Таське. "Чего там! Ну, бывает". Женщина садится на место, а Таська искупает случившееся усилением куража.
Ждем аккордеониста. Опоздал. Наконец всовывает аккордеон и, тяжело дыша, влезает в вагончик аккомпаниатор.
- Аркаша, что с тобой? Таська пошла без тебя.
- Пускай орет! - Он вытирает платком лицо. - Вот жидовские дела!
Мы уже привыкли к тому, что Аркашка, будучи евреем, все жидов клянет, уверяя, что есть евреи, а есть жиды.
- Что такое, Аркаша?
Он вытаскивает телеграмму и кладет на стол. Читаем: "Привези тапочки и две банки майонеза баба Мара умерла". Молчим - не наше дело.
Аркадий легонько пробежал пальцами по клавишам аккордеона.
Пошли дробушки, звонкий голосок. Юбка колокольчиком. Это уже объявленная Таськой Рита Ивановна. Аркадий там же. С аккордеоном, конечно, другая картина.
Таська "подзарядилась", ввалилась в вагончик красная, веселая и, улегшись спиной на прохладные доски вагончика, сообщила:
- Девки! Сдохну, тело спалите - и прах в Мелитопольский горком партии!..
Покряхтела, отдышалась и встала.
- Костик, дай бабушка сядет.
Костик повиновался и перенес молоток и конфеты на другой край стола.
- Бабушка, видишь, сколько я уже наколол…
Глядя в окошко, Таська ткнула меня в бок:
- О! Мой идет - чернявый!.. Люблю чернявых…
- А может, он лысый, - меланхолично сказала Клара Петровна, держа руки в карманах английского пиджака. - Прошу тебя, - обратилась она к следующей выступающей, Эльзе Степановне, - не говори про "пальмовую ветвь".
- Хорошо, - покорно пообещала Эльза Степановна. Она была слезлива, глазки увлажнялись по любому поводу. На концертах показывала, как озвучивает птичек, собачек, свинюшек в мультфильмах. Частенько мы ее просим не жаловаться на актерскую судьбу. Зрители ведь не помощники.
"Пальмовая ветвь" - откуда она? Дело было так: получила когда-то Клара Петровна спецприз. За первую и последнюю роль в кино. На какое-то время энергия роли ввела ее в ряд известных актрис, потом приходилось самой напоминать. Шли годы, все объявляющие путались, как назвать приз, и обозвали его "пальмовой ветвью".
"Пальмовую ветвь" все-таки не оставили в покое. Ею "награждали" любого из выступающих - для понта…
Я себя барыней чувствую. Одета во все американское - и платье, и туфли… Ведь я только что из Вашингтона. Вспоминаю, как нам в прохладном мраморном банке дали по семьсот долларов. Мне казалось, могу купить все - от парохода до Канарских островов…
Загнивающие капиталисты! Как удобна одежда, как невесомы туфли, мягкие, с низкой шпилькой! Только теперь я поняла, насколько хорошая одежда снимает с человека все комплексы. Нога тридцать девятого размера стала изящной, небольшой. Что говорить - я стала много лучше при американском шмутье. Пораньше бы…
На конгрессе в Белом доме, в библиотеке, попросили дать интервью. Я справилась. А когда спросили конкретно, провалится или не провалится наша перестройка, по-плебейски заявила:
- Никогда!
"Черт ее знает, - негодовала потом, садясь в шикарную машину, - что это такое - перестройка".
…Очнулась - объявили меня.
Я направилась к листу фанеры, не допуская, чтоб шпильки погружались в песок. Жаль туфель - может быть, больше таких не будет…
Пожевала я какой-то текст, чтоб собраться с мыслью, - и потом пошло. Это мы умеем.
Бурные аплодисменты. Возвращаюсь с букетом полевых цветов в вагончик.
Чернявый из-под телогрейки достает колбасу в бумаге, снимает картуз и освещает вагончик лысиной во всю голову. Мы вздулись от попытки удержать смех; на наше счастье, он вышел и кликнул напарника.
- Ой, ой! Где мой корвалол? - разрываясь от смеха, взмолилась Таська.
- Нет, девчонки, какой корвалол? Вот корвалол. - Чернявый поставил на стол бутылку водки и начал расставлять граненые стаканы, резать колбасу.
Пить-то мы не очень, но никогда не настаиваем на том, чтобы убрать выпивку, - под это дело выпьют устроители шефского концерта.
Смотрим, кладет каску на краешек скамьи рабочий.
- Иди, Шурка, не стесняйся.
Шурка и не собирался стесняться.
Разлили всем поровну, чокнулись, отпили по глотку, а "ребяты" до дна. Стали прилипать лица к решетчатому окошку. Чернявый задвинул его картоном, на котором был наклеен плакат с инструкцией по технике безопасности.
- Не стесняйтесь, девчонки, закусывайте.
Вместо опустевшей бутылки появилась свежая.
- Эх, давайте, девчонки! - крикнула Таська и приглотнула. - Вот знаете, помру - завещаю спалить меня, а прах в Мелитополь, в горком партии.
- Да ты всех переживешь, не ерничай, - говорю ей. - Еще отведаешь супчику за бесплатно.
- Это где ж такое?
- Не слыхала? Брешешь! Знаешь, что у предпринимателей. Каждое воскресенье открываются двери - и будьте любезны! Благотворительный обед для бедных. "Спасибо родной партии! Спасибо родному народу!" - крикнул недавно дед и чуть лапти не откинул.
- Нонка, не заводись…
- Я не завожусь… Дед откусил хлеба, запустил ложку в суп, а "Добрый вечер, Москва" тут как тут. "Вам нравится здесь?" - дура одна спрашивает.
- Почему - дура?
- Интервью брать - это надо иметь ум и талант. А частенько несут чушь всякую… "Хорошо готовят? Вкусно?" Он не поднял головы на кинокамеру, но добавил еще раз: "Спасибо партии родной"…
- Нонка, хоть ты и права, но как-то после твоих высказываний порою дух захватывает.
- А ты заплачь! Меньше в туалет бегать будешь…
У Эльзы Степановны уже глаза увлажнились, как обычно.
- Коммунисты разные бывают, - сказала она.
- Ты права… - Мы чокнулись да подумали, тут и конец ненужной болтовне.
- Я умру коммунистом, - заявила Таська.
- Это клево!
- Ты коммунистка неполноценная, - сказала обладательница "пальмовой ветви".
- Неполноценная?!
- Полноценные коммунисты живут по-коммунистически…
- При коммунизме. А ты все орешь: коммунизм, партия, народ, - а задница голая и у тебя, и у твоей матери, и у матери ее матери. Не путай хер с пальцем!
- Девушки, давайте! - призвал чернявый.
- Костик! Подай бабушке туфли, - только и могла сказать Таська.
Слава тебе господи - подошли двое, видать, начальство.
- Ну как, товарищи артисты?
Тишина. Теснота.
Тут Костик протяжно и жалобно пукает в клеенку стула.
- Будь здоров! - пожелал один из начальников.
Все рассмеялись.
Костик понял, что смеются из-за его поступка. Он скривился и зарыдал.
Часть III
Магический круг
О Василии Шукшине
Есть Василий Шукшин ваш, сегодняшний. А есть мой, наш, тогдашний. Я хорошо помню его, начинающего, молоденького, холостого, вольного, ничейного и для всех. Студент, приглашенный студией Горького на переговоры для съемок в фильме "Простая история". Ему отводилась роль молодого возлюбленного Саши Потаповой.
Сидим ждем. Вдруг рывком на всю ширь открывается дверь, и через секунду на нас уже деловито смотрит Вася. Входит, закрывает дверь, подходит к столу, снимает крышку с графина, наливает в стакан воды - пьет. Ставит стакан, чешет затылок и хмыкает, блеснув зубами. Глаза стыдливо сузились, красивые, втягивающие в себя. А тут еще и тембр голоса, с сипотцой, чарует.
- Значит, переговоры? Ну давайте переговаривать, - не убирая улыбку, говорит он.
Мы дружно засмеялись, а он, кинув на меня игривый взгляд, продолжает:
- Переговоры, переговоры! Ведь так? Тогда и давайте переговариваться.
- Договариваться, - сдерживая смех, поправил его режиссер Юрий Павлович Егоров.
- Наверное, можно, - говорит Вася. - Я вполне подходящ для этой роли. Летом свободен. А сейчас учеба, учеба вовсю.
- Да уж, что подходящ, разговору нет, - замечает Юрий Павлович. - В ближайшее время нам надо наладить все для экспедиции, а после экзаменов давай туда к нам, в деревню Лепешки.
Вася пожевал губами и встал. Был он в солдатской форме и в сапогах, которые еще долго потом не снимал. Ушел. Радость какая, думала я, какая радость - вот человек! Учится на режиссерском, сибиряк, красивый.
Мы уже начали заниматься гримом, а я все подсчитывала, когда же начнется экспедиция и появится Вася. Нет, что ни говорите, а есть такие люди, которые "кормят" нас, они излучают жизнь. При таком человеке в душе все успокаивается, все распределяется как надо. Какая это бесценная награда, когда встречается такой вот человек!
Он был раскрепощен, добр, азартен, близок, но не со всеми. Будучи знакомым с ним всего лишь полчаса, видишь, как он богат душой, как близок он к тому, чтобы неожиданно выкинуть какой-нибудь фортель. Или, наоборот, замечаешь, как он, записывая что-то в тетрадь, вдруг отчуждается, отстраняется ото всех, давая понять, что это только его дело. Иногда он надолго уходил в себя.
Мы жили общежитием, и я, не скрою, всегда безошибочно узнавала скрип Васиных кирзовых сапог, всегда угадывала, в какую комнату он вошел. Захаживал он и к нам. Мы жили вдвоем со вторым режиссером К. С. Альперовой.
Как-то однажды сидим и при керосиновой лампе пьем чай. Васька, веселый, дует в блюдце и моргает мне - дело есть. Сердце в пятках. Какое же дело у него ко мне?..
- Идем на волю, - кивнул он на дверь.
"Свидание, что ли? - подумала я. - Но как это? Я же замужем. Ах, зачем я замужем?.."
Он выходит первый, садится на крылечко, показывает, куда мне сесть. Сажусь рядом. Достает из кармана папиросу, а из-за голенища трубочкой свернутую, истрепанную тетрадь.
- Вот надумал писать книгу о Степане Разине.
Эта новость так меня обескуражила, что я почти не слышала плана будущей книги.
"Вася, Вася, и ты туда же, в графоманы…" Рухнуло мое тайное увлечение им. Ну куда его несет? Какой из него писатель?! Мне было жаль расставаться с созданным моей фантазией образом, и я решила простить Васю: ничего, это все по молодости. Это пройдет. Ой, господи, все хотят писать! И при чем тут Степан Разин? Кому это нужно?
Я молчала.
- Песня будет, и не одна. Знаешь вот эту?
Я ошалела от тембра его голоса. До чего же завлекательно, музыкально пел он своим сиповатым грудным голосом! Я встала, потому что долго слушать его пение было невыносимо: меня снова потянуло к нему. И тогда, чтобы не задушить его в объятиях, я, скомкав свидание, ушла.
Легла на кровать, жду, куда направятся кирзовые сапоги. Никуда. Я так и уснула, не дождавшись его ухода с крыльца.
Трудное было для меня время. Вася был со всеми одинаков, а я хотела, чтобы он почаще бывал со мной. И не отрываясь следила за каждым его жестом, ловила каждое слово. И, если уж быть до конца откровенной, мне не хотелось расставаться с ним никогда. Слава богу, роль у Васи была небольшая, и он недолго пробыл в экспедиции. Острый, болезненный для меня момент прошел благополучно. Как трудно бывает иногда нам, женщинам, когда есть муж и сын, а в тебе молоточком стучит воспоминание о ком-то другом!..
Словом, обошлось. Я стала любить Васю только за его творчество. Эта любовь так и была до последних дней его жизни со мной.
Он отлично исполнил свою роль в "Простой истории", с шиком, с тончайшим знанием деревни, с безграничной любовью к простому русскому человеку. Под орех разделал, что называется!
Много потом прошло времени. Я с интересом следила за рассказами Шукшина, выходившими в "Труде", в "Неделе", за всеми его новыми фильмами. Но где же Степан Разин? А он уже был готов, да только не доходил до моих рук.
И вот снимается картина "Они сражались за Родину". Бондарчук сразу пригласил меня на роль Натальи Степановны, но я отказалась. Все актеры с семьями поехали на Дон работать. Чего мне там делать одной (к тому времени я была разведена)? Не постеснялась, нет, но будто в чем-то я перед всеми в проигрыше. И вот опять звонок мне в Москву: Шукшин. Слышно плохо, он кричит: "Приезжай на роль Натальи Степановны!" Я все сомневаюсь, буровлю что-то. А Вася в трубку кричит: "Приезжай! То, что ты думаешь, такого ничего не будет…" - "Чего не будет?" - не поняла я. Но - поехала; раз такие люди и так настойчиво приглашают, сколько можно ломаться!
Приезжаю, а всех жен как корова языком слизала: не видно никого.
Съемочная группа жила на теплоходике. Репетировали вечером на палубе, и так здорово все играли, что я не выдержала:
- Эх, если б все это вышло на экран! У нас ведь то техника подводит, то спешка вечная, и мы недодаем очень часто.
На это Бондарчук ответил:
- Черт с ним, с "кодаком"! Будем снимать до тех пор, пока не получится как сейчас.
Мы разошлись. Я всю ночь повторяла текст, чтобы назубок знать, а утречком стали подлаживаться во дворе друг под друга, подстраиваться. На загорелой руке у Бондарчука я даже заметила след от обручального кольца - так он выполнял негласный уговор не напоминать мне о моем семейном "банкротстве". Вот дурачки: совсем не этот вопрос волновал меня тогда, с чего они взялись охранять мое самолюбие?..
А сыграли мы хорошо! Одним дублем. Как сцепились - и пошло, не останавливаясь, очень натуральная сцена получилась. Я только все боялась за Васю. Как он изменился… Какой-то стал узенький, болезненный.
Четыре раза мне посчастливилось работать с Шукшиным, но именно в последнем фильме, "Они сражались за Родину", произошло чудо. Мы так слаженно играли, что это было как в пинг-понге: он мне - я ему! И фразы, и взгляды, и чувства - всё пустили в расход, с молотка! Мы так духовно были близки в тот момент, нам было так горячо в том магическом кольце, в которое мы попали, что не заметили, как сыграли эту сцену на одном дыхании.
Бондарчук, любя актеров и всегда служа им как нянька, был абсолютно сокрушен и опустошен. Сергей Федорович, брови домиком, потерявший дар речи, отупело рассматривал наши лица, плечи, костюмы. Мы видели, как он был нами доволен, но и сами из опыта знали, что это не фунт изюма - сыграть беспрерывно целую часть по времени, то есть десять минут перед камерой.
- Всё, - сказал Бондарчук, - на сегодня хватит. - И повел нас с Васей обедать.
Как чудно мы сидели в тот вечер за столиком втроем, как любили друг друга. Сергей Федорович выставил бутылку "рислинга" - отметить нашу творческую удачу. И так было хорошо, благостно. И Бондарчук говорит:
- Ребята, а можно я тоже сыграю сейчас - за вас - эту сцену? - Все-таки в душе он в первую очередь был актер. - Только умоляю: не мешайте!
И сыграл. Всю сцену! И за меня, и за Васю. Сыграл с таким подъемом, что слезы невольно навернулись на глаза.
Уезжала я с победой. "Ай да я!" - нахваливала себя, едучи в "газике" на станцию. Не успела приехать, как все поняла и все сыграла: они-то пять месяцев уже в материале".
Но тогда же я подумала и другое: в том, что мне удалась моя "выходка", был "виноват" и Шукшин.
Через несколько дней его не стало. Я узнала об этом в Болгарии. "Васьки нету, Васьки нету", - только и говорили мы все друг другу навзрыд. Вот бывает такой тип людей: пусть не твой и не с тобой, но только лишь бы он жил, был, говорил, снимал, писал. Шукшин был редкого обаяния человек. Мало ли талантливых людей! Да не тепло от них, не сверкают они искорками, как он! В какой бы ни был экспедиции Вася, все свое свободное время он проводил с местными жителями. То деда какого-то подцепит и дружит с ним, лялякает, то бабку, то молодых колхозников. И все писал да писал, прилаживал накрепко свою литературу.
Эх, Вася, сгорел, как на костре! И все из-за нее, из-за проклятой водки, будь она трижды неладна! Конечно, я не отрицаю: эмоциональный аппарат актера или писателя накаляется за весь день до такой силы, что человек вроде бы ничего уже не замечает, он как бы уже встал на дыбы, увлекшись творчеством. А потом - спад. Работа кончилась, бежать уже не надо, но человек еще долго бежит, волнуется, и сердце вырывается из груди… Вот тут тебе и предательское успокоение - полстакана водки. "Ох, хорошо! Тихо, спокойно - отключка от рабочего дня".
Потом для отключки доза выпитого увеличивается. И понеслось… Долго еще, наверно, не появится другой заменитель наркотиков для успокоения нервной системы, очень долго… Хотя он, кажется, по значительности не уступает средству для излечения от рака.