В моей памяти эти события отражены одним эпизодом - мой друг, тоже замечательный физик и светский человек Миша Петров однажды, после посещения нами "Восточного", вдруг спросил, не могу ли я быть его секундантом - он хочет вызвать на дуэль Римского-Корсакова. Мы приехали с ним в дом на углу улиц Маклина (ныне Английской проспект) и Декабристов (бывшей Офицерской) и поднялись по узкой, глухой, кажется, винтовой лестнице.
Помню их бой на рапирах (нашлись у Римского-Корсакова) на узкой лестнице. Бесстрашный Миша, оказавшийся несколькими ступенями ниже противника, разулся, чтобы не скользила нога. Старая дружба и профессиональная солидарность удержала двух физиков от кровопролития, и мы с Мишей вернулись в "Восточный". Да, умела Ася, не теряя благожелательной мины, заварить кашу! Но и Серега умел! Далее Ася рассказывает (все-таки ее витиеватый стиль лучше пересказывать простым языком), как Довлатов, мучась унижением и комплексами, призывает на помощь своих друзей Абелев и Смирнова, чтобы уговорить ее выйти, наконец, за него замуж, поскольку он уходит из университета в войска НКВД, чтобы быть там "убитым чеченской пулей".
"На нашей свадьбе, - пишет Ася - сыгранной в ключе патриархально-поминальном и состоявшейся в марте 1962 года, присутствовало несколько кем-то (?! - В. Я.) оповещенных гостей. В ритуал свадьбы был включен променад по Невскому… При встрече с первым же вступившим с ним в контакт знакомым Сережа театрально вскинул руки в направлении моей персоны и, улыбаясь своей чарующей улыбкой, произнес заготовленный для этого случая афоризм: "Знакомьтесь, моя первая жена Ася"".
Да, на брак по любви это мало похоже. Описывая этот жалкий довлатовский реванш, достигнутый к тому же столь унизительным образом, Ася, без сомнения, торжествует. Да, конец действительно нелепый: эта бессмысленная свадьба после уже полного разрыва! Но свидетельства Аси мы игнорировать не можем… Несомненно, именно с ней Довлатов прошел очень важную подготовку, отделку, закалку, штурмуя не столько "миловидную крепость где-то на Песках", сколько скалистые утесы самоутверждения, мужской состоятельности, успеха в обществе. "Штурм" был отбит.
""Я был женат дважды, и оба раза счастливо", - говорил юный трагик Довлатов юному трагику Горбовскому, в упоении человека (странный, но не исключительный ляпсус изысканной стилистки. - В. Я.), готового заплатить жизнью за удачный афоризм".
Вот последняя часть фразы действительно замечательно точна! Довлатов действительно заплатил жизнью - правда, не за один афоризм, а за всю свою гениальную прозу. А пока у нас на дворе - свадьба, на обычный взгляд весьма странная, свадьба не только "по-довлатовски", но и "по-пекуровски".
В последний раз на моей памяти Ася появилась в Петербурге лет через тридцать после своего отъезда, совсем недавно - притом внешне почти не изменившись: тот же бодрый ежик на голове, замечательная матовая кожа, ясный веселый взгляд. При этом - профессиональный филолог, автор книг, по слухам, богатый человек и даже специалист по недвижимости. Мы тоже постарались не ударить в грязь лицом. Андрей Арьев, друг Сергея и главный "продолжатель" его дел, - главный редактор весьма уважаемого журнала "Звезда". Игорь Смирнов - известный немецкий профессор, звезда международных конгрессов… Я, написавший к тому времени тридцать книг и сотни всяких других публикаций, в том числе и о Довлатове. Мы, как в молодости, непрерывно острили, но говорили и по делу, вспоминали с Асей старые времена. Утром, смеясь, мне позвонила издательница Асиной книги о Довлатове, которая и привела Асю к Андрею в гости. "Знаете, что сказала Ася, когда мы вышли?… "Господи! Какие бездельники!"" Да уж, ее оценка нашей компании не шибко повысилась за эти десятилетия - хотя казалось бы, мы чего-то достигли… Ан нет! Да и характер Асин, похоже, совсем не изменился.
Ее сражение с Довлатовым не закончилось, хотя прошло столько лет. Не угомонилась! Да и трудно угомониться после Довлатова - тем более он уже "достал" ее своим "Филиалом", где расквитался с ней по полной: "Я полюбил ее. Я был ей абсолютно предан. Она же пренебрегла моими чувствами. По-видимому, изменяла мне. Чуть не вынудила меня к самоубийству. Я был наивен, чист и полон всяческого идеализма. Она - жестока, эгоцентрична и невнимательна". Напомним, что в повести по довлатовскому обыкновению соединены реальная поездка автора на эмигрантскую конференции в Лос-Анджелес и мифическая встреча его там с давней возлюбленной Асей-Тасей - неустроенной, раздерганной, жалкой. Эта героиня мало похожа на реальную Пекуровскую, но миллионы читателей поверили автору - и поставили между двумя женщинами знак равенства.
Но Ася все еще пытается ответить и победить. Похоже, главная задача их брака - влезть на плечи другому, чтобы сделаться заметней. Их дуэль, не закончившаяся с кончиной Сергея, конечно, уже выиграна. Выиграна Довлатовым. У него те мучения превратились в шедевры, у Аси - в интересную книгу о том, как они создавались.
А у меня перед глазами яркая картина. Я ехал на троллейбусе, просвеченным вечерним теплым солнцем, по Суворовскому проспекту и вдруг увидел их прекрасную пару. Они пересекали Суворовский у Четвертой Советской (бывшей Рождественской) улицы, где жила с родителями Ася, - шли царственно и не спеша, не сомневаясь, что транспорт просто обязан восхищенно перед ними застыть - и он действительно тормозил, вот только не знаю, восхищенно ли. Довлатов - красивый, огромный, но слегка сутулый, нахохленный, выражал явное недовольство окружающим: что за жалкую реальность тут ему предъявляют? Притом сам был в домашних шлепанцах, что только усиливало ощущение его барственной небрежности. Ася шла чуть сзади его и сияла. Впрочем, она сияла почти всегда, что не мешало ей довольно часто с лучезарной улыбкой произносить фразы самые убийственные.
Что могу добавить еще к той оставшейся в памяти навсегда ослепительной картине? Помню, магазин тот на углу Суворовского и Советской считался тогда одним из лучших в городе, туда ездили специально издалека… бывали в советские времена непонятные взлеты отдельных магазинов, вызванные какими-то высшими, неизвестными нам причинами, - мы лишь радостно этим пользовались. Сейчас магазин тот вряд ли сам помнит о своей мимолетной славе - но тогда и это еще добавило красоты той вечерней картине… Ребята знают, куда идут!
"Да, сильная пара! - подумал я - Умеют себя подать!.. Но двигаются по жизни как-то отдельно". Что и подтвердилось. Назвать любовь Довлатова к Асе Пекуровской несчастной можно, но уж неудачной - никак нельзя. Ася уже тогда была "светской львицей", и оказаться ней рядом - значило с ходу попасть в бомонд. И как бы после этого ни относились к Сереге, никто уже не мог сказать: "Не знаю такого". И при всех их мучениях так, как они друг на друга, на них больше никто не повлиял.
…Что интересно - подобным воспоминанием может поделиться чуть ли не каждый уважающий себя питерец, тем более считающий себя причастным к искусствам. "Да, помню, встретил Серегу! Огромный! Небритый! В халате и тапочках шел! Здорово, - говорю. - Может, выпьем? Я как раз с Севера приехал - денег навалом".
Эти воспоминания и до сих пор - "наше знамя боевое", наш код, наш девиз, объединяющий нас, теперь уже столь разных, богатых и бедных, успешных и провальных… Но стоит кому-то произнести: "Вот, помню, мы с Серегой", - и лица светлеют, тут мы все удачливы и равны. Как он так сумел - объединить и поднять нас? Мол, и мы жили в веселые времена, когда знаменитые писатели запросто гуляли по улицам, и мы с нами запросто выпивали, и уважали друг друга. Кому это не приятно? Серега, еще ничего толком не написав - и уж тем более ничего не напечатав, ничего не представив широкой публике, - был уже знаменит, представал фигурой, с которой лестно запечатлеться на память, для вечности!.. и авансов не обманул. Для многих тот "снимок" - лучший кадр их жизни, и за это они Довлатову дополнительно благодарны. Более заметного гения, демонстративно пренебрегающего условностями, в поле зрения жаждущей публики тогда не наблюдалось. Место это сразу занял Довлатов - и остался на нем. Обычно знаменитые писатели фотографируются с поклонниками в зените славы… но тогда уже у них мало времени и сил. Довлатов разумно "сфотографировался" до. Его первым удачным сочинением был "Довлатов", может, и не полностью совпадающий с реальным человеком, но зато врезавшийся в сознание нашего поколения навеки… Хотя тогда все самое трудное было еще впереди.
"Безделье. Повестка из военкомата. Затри месяца до этого я покинул университет. В дальнейшем я говорил о причинах отчисления туманно. Загадочно касался неких политических мотивов. И я попал в конвойную команду. Очевидно, мне суждено было побывать в аду…"
Глава четвертая "Писать, чтобы помнила вохра…"
Энциклопедический словарь 1962 года:
"Коми АССР расположена на северо-востоке РСФСР. Площадь 404,6 тысячи кв. километров. Население 319 тысяч человек, в том числе 9 % городского населения. В республике 4 города - Сыктывкар (столица), Воркута, Ухта, Печора, 22 рабочих поселка. Расположена в зоне хвойных лесов, на севере - лесотундра и тундра. Основные отрасли хозяйства республики - лесозаготовки, добыча угля, нефти. Республика населена народом коми. Советская власть создала письменность коми. Достигнута поголовная грамотность населения. Из советских писателей Коми выделяются М.Н.Лебедев, В.В.Юхнин, Н.М.Дьяконов, Г А.Федоров и др."
Кто из нас не помнит казарму? Они, в сущности, везде были почти одинаковы - от Воркуты до Кушки. Ровный ряд аккуратно застеленных постелей. В уставе отлично сказано - "постели должны быть однообразно застелены". Такими же однообразными должны быть и дни - дежурства, занятия, боевая и политическая подготовка. Чистый коридор. "Боевой листок" на стене. Ленинская комната, с огромным бюстом вождя, вымпелы на стенах, выданные части за ее успехи, подшивки газет, но далеко не всех - только "Правда" и "Красная звезда". Какие тут могут быть сюжеты - тем более прихотливо-довлатовские? Довлатов пишет отцу, что перестал отвечать на письма Грубина и Веселова, которые завидуют романтике его новой жизни. Какая там романтика?
Тайга! Я представлял ее иной…
Здесь оказалось мусорно и грязно,
И тесно, как на Лиговке в пивной.
Озирая армейский период жизни Довлатова, надо отметить, что и ад он сотворил очень последовательно, и на свой лад. Проза Довлатова убедительна - намного убедительней самой жизни. Поэтому с трудом, а порой и с неохотой разбираешься, как все было на самом деле. Но это надо понять, чтобы лучше оценить великолепную его работу по сотворению замечательной литературы из обычной кондовой жизни.
"- Ты парень образованный, - сказал комиссар, - мог бы на сержанта выучиться. В ракетные части попасть… А в охрану идут, кому уж терять нечего!
- Мне как раз нечего терять.
Комиссар взглянул на меня с подозрением:
- В каком это смысле?
- Из университета выгнали, с женой развелся.
- …Слушай, парень! Я тебе по-дружески скажу, BOXРА - это ад".
Это уже "художественность", а не реальность. Хотя нам уже хочется, чтобы все было так, как он написал - но в жизни было иначе. Хотя бы потому, что в действительности он перед армией как раз женился на Асе, а не развелся. Так драматичней. Дальше - он как бы сам выбрал "ад". Но в письмах он все же проговорился, что просто в пункте сбора, где распределяли солдат, решил попробовать себя в "единоборствах" - и его способности в этом деле и решили его судьбу: охранник будет крепкий!
Служба его в армии вроде как самая закрытая часть его жизни - военная тайна! Никому из его биографов не пришлось посетить затерянное в тайге селение Чинья-Вырок близ поселка Иоссер, где он служил. И тем не менее эта часть его жизни - самая открытая. Оказавшись вдалеке от родных и друзей, Сергей начал писать замечательные письма и стихи, в которых раскрыл свою душу и мысли гораздо более трогательно и откровенно, чем до - и после.
Вот письмо отцу конца июля 1962-го:
"Дорогой Донат!
У меня все в порядке. Живем мы в очень глухом месте, хоть и относимся к Ленинградскому военному округу.
Может быть, можно что-нибудь сделать, чтобы меня переслали поближе к Ленинграду? Может, Соловьев мог бы помочь, хотя не думаю (Соловьев - друг семьи, начальник ленинградской милиции. - В. П.). А нельзя, так тоже ничего. Перетерпим как-нибудь. Но, по правде говоря, надоело изрядно. Я, конечно, свалял дурака. <…>
Жду писем от тебя".
30 июля 1962-го:
"Дорогой Донат, до сих пор тянется дело с распределением и адрес выяснится дня через два. У меня все в порядке. Совершенно ни в чем не нуждаюсь. Через два дня напишу еще и буду ждать от тебя многочисленных писем. Теперь - стихотворение:
Асе
Я почтальона часто вижу,
Он ходит письма выдавать.
Я почтальона ненавижу,
А почтальон не виноват.Кому напишут - он приносит,
Кому не пишут - не несет,
И иногда прошенья просит
У тех, кто долго писем ждет.Он обешает, что напишут,
И сгорбившись, уходит прочь.
Я от него теперь завишу,
А он не может мне помочь.Он, если мог бы, то охотно
Помог бы горю моему.
Да, невеселая работа
Досталась, кажется, ему.Я почтальона вижу снова.
Спокойно в сторону гляжу,
Не говорю ему ни слова
И быстро мимо прохожу.
Теперь насчет посылки. Я почувствовал, что ты все равно пошлешь, и, поразмыслив, решил, что мне бы нужно вот что. Мне нужен обыкновенный банальный перочинный нож, из дещевеньких, попроще.
Чтоб было там шило и минимум одно лезвие. Не следует посылать портящихся продуктов, т. к. посылка лежит обычно на почте дней 5, а то и больше. Хочу добавить, что я абсолютно сыт, причем питаюсь небезынтересно. Было бы здорово, если б ты прислал 2 банки гуталина и какую-нибудь жидкость или порошок для чистки медной бляхи. У нас почему-то этих вещей нет, и приходится тянуть друг у друга.
Десять штук безопасных лезвий свели бы меня с ума. И еще вот что. Пришли какие-нибудь витаминные горошки в баночке, а то старослужащие солдаты пугают цингой. Вот и все, а то я что-то разошелся. Спасибо! <…>
Кстати сказать, к моему удивлению, солдат из меня получается неплохой. Я выбился в комсорги и редакторы ротной газеты. Начальство меня хвалит и балует, и даже раз, когда я уснул на занятиях, сержант меня не стал будить и я спал полтора часа. Случай этот совершенно для армии феноменальный. Вот как.
Будь здоров, Донат. Крепко тебя обнимаю. Колоссальный привет мачехе и сестричке. Я к ним очень привык. Напиши какие-нибудь подробности про Ксанку. Еще раз привет Люсе и спасибо ей за все. Жду писем".
В письмах Довлатов понемногу "выстраивает" события, которые превратятся потом в его прозу: "…Должность ротного писаря была неслыханной удачей… Думаю, я был самым образованным человеком здесь. Рано утром я подметал штабное крыльцо. Я выходил на дорогу и там поджидал капитана. Завидев его, я ускорял шаги, резко подносил ладонь к фуражке и бездумным механическим голосом восклицал:
- Здравия желаю!
Затем, роняя ладонь, как будто вконец обессилев, почтительно - фамильярным тоном спрашивал:
- Как спали, дядя Леня?
И немедленно замолкал, как будто стесняясь охватившей меня душевной теплоты".
Хорошо быть писателем. Даже унижаясь, он все отрабатывает до совершенства, тайно ликуя от предчувствия - как блистательно он это опишет!
Да, смышлен был Довлатов-солдат! Это же, кстати, отмечали и у солдата Достоевского те, кто его тогда видел.
И в то же время было ясно, что без критических, опасных моментов той жизни не обойтись… но их никогда не напечатают в советской прессе. Да еще и посадят! И тем не менее - записывает:
"…Можно спастись от ножа. Можно блокировать топор. Можно отобрать пистолет. Но если можно убежать - беги!
В моем кармане инструкция. "Если надзиратель в безвыходном положении, он дает команду часовому - "Стреляйте в направлении меня"".
Сентябрь 1962 года, Коми АССР - Ленинград:
"Дорогой Донат!
Я получил от тебя прекрасное, назидательное письмо, вызвавшее общую зависть своей толщиной. У нас тех людей, которым приходят толстые письма, уважают гораздо больше и считают их более солидными.
Кроме того, я получил извещение насчет полупудовой посылки. Тебе за все спасибо.
Теперь с нетерпением буду ждать твоего отзыва о стихах. Когда я удостоверюсь, что письмо с ними дошло, я пошлю тебе еще штук 5.
Должен сообщить тебе одно удивившее меня наблюдение над собой. Дело в том, что я значительно больше скучаю здесь без вас с мамой и без моих товарищей, чем без дам. Я никак этого не ожидал.
И еще я понял, как я люблю Ленинград. Я никогда больше не уеду из этого города. Нас здесь много, ленинградцев. Иногда мы собираемся вместе и говорим о Ленинграде. Просто припоминаем разные места, магазины, кино и рестораны. Кроме того, ленинградцев очень легко отличить от других людей.
ЛЕНИНГРАДЦЫ В КОМИ
(Донат! Этот стишок вызывает рев у 20 процентов присутствующих. Это ленинградские ребята.)
И эту зиму перетерпим, охры,
И будем драться.
Мы с переулка Шкапина,
Мы с Охты.
Мы - ленинградцы.Мы так и не научимся носить
Военной формы.
Мы быстро отморозили носы,
Отъели морды.Я помню воздух наших зим
И нашу сырость.
И профиль твой, что так красив,
И платья вырез.Мне б только выбраться живым.
Мне б только выжить.
Мне б под ударом ножевым
Себя не выдать".
Задерганный и ироничный в городе, в армии Довлатов загрустил, расчувствовался, оказался добрей, мудрее, чем раньше, думал о себе сам. И наверное, надо благодарить судьбу за такой прилив душевности - без сильных эмоций, хоть и часто скрываемых, сочинения Довлатова не обрели бы того успеха, который их постиг.
"Мама мне пишет толстые, уморительно смешные письма, и я без нее скучаю".
Хорошо для писателя - иметь таких талантливых, добрых, все понимающих родителей!
"Кстати, Ася работает. Ее точно восстанавливают в ЛГУ. Она пишет, что серьезно занимается. Если это так, то я с ужасом убеждаюсь, что во всем виноват я…"
Впрочем, если вглядеться тщательней в жизнь Аси, особенно в те годы, когда он служил, можно прийти к выводу, что и она кое в чем виновата.
"…Шлю еще стихи:
СОЛДАТЫ НА ТАНЦАХ В КЛУБЕ
Девушки солдат не любят,
Девушки с гражданскими танцуют.
А солдаты тоже люди
И они от этого тоскуют.У стены стоят отдельной группой
Молодые хмурые мужчины,
А потом идут пешком из клуба
Или едут в кузове машины.И молчат, как под тяжелой ношей,
И молчат, как после пораженья,
А потом в казарме ночью
Очень грязно говорят про женщин.Я не раз бывал на танцах в клубе,
Но меня не так легко обидеть,
Девушки солдат не любят,
Девушек солдаты ненавидят.
Крепко обнимаю. Жду писем".
Сентябрь 1962 года. Коми АССР - Ленинград: