"Дорогой Донат!
Чтоб загладить впечатление от предыдущего стихотворения, посылаю два стишка. Может быть, тебе будет затруднительно их читать, т. к. много специфических слов. Но, надеюсь, разберешься. Первое, про контролера.
Я - контролер, звучит не по-военному.
Гражданская работа - контролер.
Я в караулке дожидался сменного
И был я в караулке королем.Топилась печь, часы на стенке тикали,
Тепло в тридцатиградусный мороз,
А ночь была в ту ночь такая тихая,
А небо было белое от звезд.
Мы пили чай из самовара медного,
А сменный мой чего-то все не шел.
Мы дожидались три часа, а сменного
Убили бесконвойники ножом.Я - контролер, гражданская профессия.
Бухгалтер с пистолетом на боку.
Порой бывает мне совсем не весело,
И я уснуть подолгу не могу".
Осень 1962 года, Коми АССР - Ленинград:
"Дорогой Донат!
Большое спасибо за подробный и очень дружеский отзыв о стихах. Я почти со всем согласен, кроме мелочей. Но не буду этим загромождать письмо. Дело втом, что все, что здесь написано, чистая правда, ко всему, что написано, причастны люди, окружающие меня, и я сам. Для нас - это наша работа. Я скажу не хвастая, что стихи очень нравятся моим товарищам.
Раньше я тоже очень любил стихи и изредка писал, но только теперь я понимаю, насколько не о чем было мне писать. Теперь я не успеваю за материалом. И я понял, что стихи должны быть абсолютно простыми, иначе даже такие гении, как Пастернак или Мандельштам, в конечном счете, остаются беспомощны и бесполезны, конечно, по сравнению с их даром и возможностями, а Слуцкий или Евтушенко становятся нужными и любимыми писателями, хотя Евтушенко рядом с Пастернаком, как Борис Брунов с Мейерхольдом.
Я пишу по 1-му стиху в два дня. Я понимаю, что это слишком много, но я довольно нагло решил смотреть вперед, и буду впоследствии (через 3 года) отбирать, переделывать и знакомить с теми, что получше, мирных штатских людей.
Но тем не менее я продолжаю мечтать о том, чтоб написать хорошую повесть, куда, впрочем, могут войти кое-какие стихи.
Ты обратил внимание на то, что о разных страшных вещах говорится спокойно и весело. Я рад, что ты это заметил. Это очень характерная для нас вещь. Стихи очень спасают меня, Донат. Я не знаю, что бы я делал без них. Посылаю тебе еще парочку. Это будет уже четвертая партия. Жду отзывов с громадным нетерпением. Очень прошу в Ленинграде из знакомых никому не рассказывать и не показывать стишков. Ладно?
Дальше, Донат. Мама, Аня и супружина часто пишут мне утешительные письма о том, что, мол, мы все тебя любим и понимаем, как тебе тяжело, ты, мол, среди нас жив и т. д. Я бы не хотел таких писем от тебя. Дело в том, что я доволен. Здесь, как никогда, я четко "ощущаю", "чувствую" себя. Мне трудно объяснить. Я постигаю здесь границы и пределы моих сил, знаю свою натуру, вижу пробелы и нехватки, могу точно определить, когда мне недостает мужества и храбрости. Меня очень радует, что среди очень простых людей, иногда кулачья или шпаны, я пользуюсь явным авторитетом.
Я правду говорю. Мне приходилось одним словом разрешать споры, грозящие бог знает чем. Иногда мне случалось быть очень беспомощным и смешным, но, кроме добродушной насмешки и совета, я ничего не слышал от этих людей. Я знаю, что это потому, что я стараюсь быть всегда искренним. Кстати сказать, это, кажется, главное.
Логика и закономерность есть во всякой вещи. Мол, жизнь наверняка должна была быть затронута чем-то вроде того, что сейчас происходит. Иначе быть не могло.
Донат! Извини. Я писал пьяный маленько".
…Хоть и у "пьяного маленько", у него всегда одна и та же цель - литература. Мысли не только о том, как писать, но и для кого? В какой тональности? Где та "веселая компания", для которой он станет любимым и своим?
"…Написал я 4 рассказа. До этого несколько раз начинал повесть, да все рвал. ЕЩЕ РАНО… Помоги Асе с устройством на работу. Ее точно восстанавливают в ЛГУ… Надеюсь в связи с ухудшением маминого здоровья побывать в Ленинграде… в письмо вложи пустой целлофановый мешочек. Из них мы делаем вечные подворотнички, чтобы не менять их каждый день. Не уверен только, что эти мешочки можно найти в Л-де.
Три года готовь организм к грандиозной пьянке по случаю моего приезда. Все веселье трачу на письма маме… Одно письмо даже написал по-армянски…
МИГУНЬ
"Скорей бы в драку, а то комары закусали".
Это наша пословица.
Мигунь. Мигунь. опасный городишко.
Пойдешь один - не соберешь костей,
На танцы надо брать с собой кастет
Да острый нож совать за голенище.А я был храбр, мне было все равно,
Меня за это уважала охра.
Мне от рожденья было суждено,
Не от ножа, а от любви подохнуть.
Пойми, Донат. Я совершенно искренне говорю, что я не только не считаю себя поэтом, но даже не думаю, что это дело будет со мной всю жизнь. Просто сейчас стихи меня выручают, и еще они нравятся ребятам.
И вот еще что. Я ручаюсь за то, что даже в самых плохих стихах нет ни капли неправды, неискренности или неправдивых чувств. Если что-то тебе покажется жестоким - так мы имеем на это право. Если тебе не понравится, что я не так пишу ("некто, без интеллекта", "лычки-кавычки" и т. д.), то не торопись судить. Подумай, может быть, я прав. Ведь правда в этих стишках проверена не одним мной, многими людьми, из Вологодской области, из Пскова, из Архангельска, в основном с 4-классным образованием".
С этим Довлатову тут повезло. Если считать, что писатель должен писать для народа, то тут-то он и был, этот самый народ. Главное - у него завелся отличный друг, веселый, талантливый и легкий, "бывший лабух" Виктор Додулат. Додулат с его замечательным характером сразу снял всю надменность, весь трагизм, который вроде бы обязан испытывать интеллигент в таком месте, - скорбеть о тяготах народной жизни, при этом брезгливо к народу не приближаясь. Додулат показал, как на самом деле все обстоит: люди приспосабливаются, везде находят своих, пишут и поют свои песни.
"За избиение ротного писаря мне дали 3 дня ареста. Начальство понимало, что я должен был его избить, но трое суток дали. Додулат тут же намеренно нагрубил начальству, и был направлен туда же".
И при этом поддерживал дух друга-узника. Кто, интересно, из гражданских друзей Сергея был бы способен на столь быстрое и, главное, столь беззаботное, легкомысленное самопожертвование? Додулат - мог! И тут же радостно оказался "на губе" с Довлатовым. Рядом был кабинет лейтенанта Найденова, и неугомонный, неунывающий Додулат, наигрывая на гитаре (и гитару сумел на "губу" пронести!), напевал на популярный в то время мотив: "Найденов буги! Найденов рок! Найденов съел второй сапог!"
Народное творчество широко и неуправляемо, и создает свои мифы, порой дурашливо или даже издевательски "перепевая" мифы официальные. В тот год официозом был запущен миф о героях-солдатах, которые почему-то удивительно долго дрейфовали без пиши и воды на барже, внезапно оторвавшейся от причала и уплывшей в бескрайний Тихий океан - несомненно, по их же халатности… но надо же делать из кого-то героев! Почему огромную баржу не могли найти так долго? Солдаты даже съели свои сапоги - об этом с пафосом сообщила пресса. Народ тут же отозвался насмешливой песней на мотив популярнейшего тогда рок-н-ролла "Рок эраунд зе клок"… Главным на барже был сержант Зиганшин, и по всем дворам тогда пели под гитару, как Додулат: "Зиганшин буги! Зиганшин рок! Зиганшин съел один сапог!" Только у Додулата вместо Зиганшина фигурировал близлежащий лейтенант Найденов - искусство должно быть актуальным. Солдаты выражали полное одобрение героям-узникам, совали под дверь гауптвахты сигареты и печенье. Вот оно, народное признание! Самых правильных, искренних и бескорыстных слушателей-читателей жизнь предъявила Довлатову именно здесь. Именно здесь он усвоил секреты успеха у широкой публики, сделавшие его впоследствии знаменитым. Среди ленинградских друзей-снобов в Ленинграде, бормочущих о Кафке и Прусте, он это вряд ли бы постиг. Довлатов с восторгом пишет отцу о своем новом друге, сделавшим его пребывание в "зоне" не только сносным, но еще и веселым и полезным:
"…Додулат говорит: "Ты настолько высокий, что тебе, чтобы побриться, надо влезть на табурет". Про худенькую Светлану сказал: "Не все то золото, что без тить". После политучебы Додулат утверждал, что я заснул во время собственного выступления. Про знакомого офицера сказал: "У него денег курвы не клюют".
Нас с ним знают на подкомандировках, даже там, где мы не пели и не читали. Из-за того, что у нас похожие фамилии, нас знают как одно лицо - Додулатов… И повсюду под гитару с Додулатом мы на пару!
Мне аплодировала ОХРА.
Зимой, на станции Юкарка,
Под потолком портянки сохли,
Топилась печь и было жарко.
Они мне хлопали, а после,
Пожав мне руку напоследок,
Они со мною вместе мерзли,
Через тайгу бредя по снегу".
Вот она, настоящая близость писателя и читателя! "Писать надо так, чтобы помнила вохра!" - чеканно, как всегда, сформулировал Довлатов. Вы уже поняли, наверно, что вохра - это вооруженная охрана. То есть - самые чуткие и лучшие читатели, люди простые и искренние, далекие от литературной тусовки с ее искусственными и корыстными критериями. Мысль про вохру Довлатов выстрадал здесь, тут он постиг законы народной любви и популярности.
"Мое положение заведующего батальонной библиотекой - это лучшее, что можно найти в армии. К тому же - в моем распоряжении машинка "Москва"".
Что еще нужно для писателя? Машинка - и какое-то время для работы. И рядом - герои, они же читатели. А писатель, если он этого действительно хочет, всегда найдет возможность писать. Да еще рядом с таким жизненным материалом, который другому молодому писателю вряд ли добыть.
"Ты знаешь, отец, тут заключенные в зоне OOP (особо опасные рецидивисты) вылепили огромную снежную бабу - и не просто бабу, а старушку в платочке и в очках".
В лагере Довлатов заметно поднимается в оценке себя как личности и как литератора. Уже нет и тени преклонения перед модной, столь популярной тогда "молодежной" и "прогрессивной" литературой - перед успешностью и популярностью которой Довлатов должен бы, казалось, заискивать. Отнюдь!
"Прочитал 21 октября в центральной "Правде" стихи Евтушенко про Сталина. Стихи редкой мерзостности. Я читал все повести Аксенова и Гладилина и повесть Балтера "До свидания, мальчики!" Мне все это не понравилось. Дружно взялись описывать городских мальчиков из хороших семей, которые разыскивают свое место в жизни".
В письмах к отцу он уже отзывался весьма пренебрежительно о "мальчиках из хороших семей". Конечно, когда надо, они свои диссертации спишут у кого надо и свои степени и кафедры получат… Но для настоящего писателя - это тупик. И хорошо, что Довлатов вовремя это почувствовал. Отцу он пишет, что слишком затянувшийся (что было модно тогда) поиск "своего места в жизни" приводит к моральной деградации, губительной и для самого искателя, и для его близких.
Он уже разделался с модными кумирами "прогрессивных журналов" той поры… но пройдет еще много лет, когда открытый им здесь принцип - "писать надо так, чтобы помнила вохра" - оценят и в "культурных кругах" (да и оценят ли?). А пока что это - победа лишь над собой, над прежними модными глупостями. И сделать то, что он решил сделать, получится далеко не сразу. На то, чтобы найти единственно правильную форму для правильного содержания, уйдет много лет.
"Года через 3 я попробую написать повесть.
Я уже, кажется, писал тебе, что не рассчитываю стать настоящим писателем, потому что слишком велика разница между имеющимися образцами и тем, что я могу накатать. Ноя хочу усердием и кропотливым трудом добиться того, чтобы за мои рассказы и стихи платили деньги, необходимые на покупку колбасы и перцовки.
Можно писать не слишком много и не слишком гениально, но о важных вещах и с толком".
Тут прочитывается демонстративное противопоставление своей писательской судьбы похождениям современных кумиров с их легкой жизнью и такой же легкой прозой.
Наступает новый, 1963 год. Пора подбить некоторые итоги. В красивой столичной жизни - бурные события. Перечисляя их, не будем ограничиваться только 1962–1963 годами, вспомним весь тот "оттепельный" бум… Смелый Евтушенко, приглашенный на съезд комсомола, читает со сцены дерзкие стихи. "Когда р-румяный комсомольский бог! Нас учит!!" - и поворачивается к ложе, где сидит круглолицый и цветущий секретарь ЦК комсомола Павлов. Вся Москва только и говорит об этом.
Второй смельчак - Вознесенский - смело защищает Ленина от Сталина, сравнивает профиль Сталина с тенью затмения, наползающего на светлый лик Ильича.
- Убер-рите Ленина с денег! - еще один прозвеневший на всю Россию стих.
Начинаются первые "заморозки" - Хрущев, собрав самых знаменитых из блистательной плеяды шестидесятых, кричал на них, брызгал слюной, топал и грозил.
К Довлатову это пока непосредственного отношения не имеет. Он еще не настолько расцвел, чтобы бояться "заморозков". К тому же к суровым заморозкам, в смысле прямом и переносном, он тут привык. Свое суровое отношение к "цветам оттепели" он уже высказал. Не надо ходить за лаской в Кремль - можно напороться! Нужно вырасти писателем более "морозоустойчивым", не реагирующим так уж сильно на прихоти власти. Тут у него свои заботы… Солдаты нарядили елочку к Новому году - а приглашенные девушки не пришли… Ай-яй-яй!
"Самое трудное - первую зиму я пережил!.. Стал абсолютным чемпионом по рукопашному бою…
(А как же миф о Довлатове-увальне, которого все бьют? - В. П.)
Я научился печатать на машинке со скоростью машинистки, находящейся на грани увольнения.
Я занимался штангой и боксом. У меня накопилось 6 благодарностей за отличную стрельбу. Кроме того, побывав в разных передрягах, я привык вести себя спокойно в затруднительных случаях. И еще я знаю, что человек, который хотя бы один-единственный раз узнал большой страх, уже никогда не будет пижоном и трепачом".
Кого он считает "пижонами и трепачами", мы уже знаем… но победа над ними еще ох как далека Пока разобраться бы как-нибудь в своем хозяйстве. Крепким ударом для него стал негативный отзыв с его стихах "тетки Мары". К ее замечаниям внимательно относились многие знаменитости, включая маститого и самоуверенного Алексея Толстого. Кроме того, она вела самое известное в городе литературное объединение, в котором, кстати, занимался Виктор Конецкий и потом очень ее благодарил. И вот - разгромный ее отзыв о стихах племянника Сергея. Не оценила ни его образов, ни юмора, ни рифм. Так куда ж податься бедному Сергею, если родная тетка, к тому же прямо причастная к созданию литературной жизни в родном городе, не слышит его?
Действительно - "золотое клеймо неудачи", как сформулировала это Ахматова. Но клеймо - золотое, из-за него мучаются, зато потом, после мучений, сияют ярче других. Да, долго еще Довлатову искать свое, неповторимое! И одновременно с этим надо рулить своей жизнью. Это тоже необходимое качество для писателя. Конечно, здешний опыт был остро необходим… но кто сказал, что он должен продолжаться целых три года? Может быть, хватит уже? Вспомним опять Горького: "Повар вовсе не обязан свариться в своем супе". Хотя сам Горький, казалось, варился долго. Но ведь не сварился же! Вовремя выпрыгнул. И Довлатов все яснее осознает: здесь - хватит! Надо быть там! Он внимательно оглядывает свою нынешнюю "лагерную жизнь"… "Сдавать на шоферский класс запретили в штабе части… Машинку отобрал все тот же Найденов". Назвать путь Довлатова пассивным, подчиненным обстоятельствам никак нельзя - это лишь в книгах жизнь лупит его почем зря! Он внимательно и скрупулезно рассматривает проблему больной ноги - возможность комиссоваться? В письмах его к отцу сначала с некоторым недоумением читаешь призывы к Донату побеспокоиться о Боре, знаменитом брате Сергея - нельзя ли перевести брата в другое место? Брат, кажется, в это время сидит за свои "художества"… Но не о нем так беспокоится Сергей (хотя брата любит, прежде всего как безотказного персонажа). Но хлопочет не о нем! Читаешь воспоминания близких ему людей, и выясняется тайна! Шифр! Под именем брата он проводит самого себя - одна из рискованных, может быть даже аморальных, довлатовских мистификаций. Как бы заботясь о брате, он на самом деле просит Доната похлопотать за себя - и отец-молодец действует энергично, используя немалые свои питерские связи. Что делать? Плыть по течению нельзя - во всяком случае плыть до водопада… Какие у Довлатова появились соблазны в сыктывкарской жизни - об этом мы расскажем в следующей главе.
"…Письмо Торопыгина я получил, оно меня порадовало.
(Владимира Торопыгина помню - толстый, веселый, был главным редактором "Авроры", довольно но осторожным, но, как и многие тогда, погорел на нехватке бдительности - напечатал стихотворение Нины Королевой, вскользь задевающее тему расстрела царской семьи: "…в тот год, когда пламя плескалось на знамени тонком - в том городе не улыбалась царица с ребенком"… но это, кажется, случилось чуть позже. - В. П.)
…Кстати, писал ли я тебе, что являюсь автором весьма популярного здесь стихотворения о стрельбах: "Выбей, мать твою ети, двадцать пять из тридцати!"
Настроение у меня приподнятое. Горю желанием расторгнуть мой дегенеративный брак".
Значит - уже обдумывает и готовит "аэродром" в Питере. Но прослужил-то еще меньше года! Сколько еще служить!.. Но служить тоже можно по-разному - можно и ближе к Ленинграду. Задача, стоящая теперь перед Довлатовым, проста, но трудна. Сформулировать ее можно так: чтобы написать "Зону" - надо покинуть ее. Оторвать липкие щупальца реальности - и воспарить. Здесь - не напишешь! Здесь писать то, что нужно для успеха вещи (и чего на самом деле порой в реальности нет), тяжело и даже как-то совестно. Это все равно что, работая на заводе и, естественно, заботясь о нормальном ходе дел вечерами грезить об авариях с человеческими жертвами. Нереально, неловко и даже где-то стыдно Литература не совпадает с реальностью - тем хуже для реальности!
Способность Довлатова на решительные шаги порой несовместимые с общепринятыми принципами, и сделала его личностью. Не каждый способен на такой прыжок: "А что скажут вокруг, те, с которыми так связан общими переживаниями, общей жизнью?"… Перебьются! Труба зовет. Другой бы так и "изучал жизнь" всю жизнь и выше бы не поднялся. И что бы имели мы, читатели? Трогательные письма и юношеские стихи, которые сам Довлатов не включил ни в один свой сборник? Еще одно описание реальной жизни Коми АССР, объективное и где-то даже смелое, поскольку время уже требовало смелости в описании реальности? Проще говоря - мы имели бы еще одного уважаемого сыктывкарского писателя (я вовсе не говорю - плохого). Но Довлатов хочет другого. Он должен создать супертекст, который сразу поставит его выше всех!.. А уж как пострадает при этом реальность - дело десятое. Он должен быть там, где делается литература, разобраться и победить.
"Донат, как бы сделать, чтобы кто-нибудь, Володин или Торопыгин, прочел "Голубой паспорт". Я думаю, что если когда-нибудь буду писать серьезно, то в прозе.
Написал я длинный рассказ 23 страницы "Стоит только захотеть", но я его порвал.