Над полем боя появляется наша авиация. С ревом атакуют врагов штурмовики. И вот уже пятятся, ищут укрытий танки с белыми крестами на бортах. Вражеская пехота отходит за них и начинает откатываться к Сторожевому.
Из груди вырвался вздох облегчения.
- Майор Сергеев! Доложите вашему комдиву: 25-я гвардейская дивизия благодарит 291-ю штурмовую авиадивизию и ее командира полковника Витрука за отличную боевую работу!
- Есть! - с подъемом отвечает майор и бежит к рации.
Еще много дней шли тяжелые бои за плацдарм. В условиях быстро меняющейся обстановки, превосходства врага в силах и средствах, неустойчивость позиций в батальоне или даже роте на главном направлении могла повлечь за собой катастрофические последствия. Этим подразделениям мы уделяли особое внимание. Именно здесь в ходе боя работали наши политотдельцы. Они поддерживали стойкость гвардейцев, вконец измотанных за время не прекращавшихся ни днем, ни ночью боев.
16 сентября, когда все резервы были исчерпаны, наступил финал. Враг захватил село Урыв, рощу Ореховую, высоту 187,7. Ключи от плацдарма оказались в его руках. Оборону заняли штабные подразделения и командиры штабов. И вновь начался огневой налет. С танками впереди показались идущие в рост вражеские цепи. С каждым мгновением они все ближе. Уже отчетливо видны лица орущих гитлеровцев…
Как шквал мощного урагана по плацдарму пронеслось - "Ни шагу назад!!!"
Вспышки выстрелов, разрывы снарядов и мин, мощный грохот гранат, на отдельных участках рукопашные схватки. В рядах врага замешательство. В этот момент над соседним селом Архангельским появилась наша авиация. Оттуда доносится шум тяжелого боя.
- Командарм Харитонов, - докладывает подошедший начальник штаба, - чтобы уменьшить нажим на плацдарм, нанес удар по Архангельскому…
Мы смотрим на поле боя.
- Кажется, гитлеровцы тормозят, - говорит Данилович.
Видно, как отдельные танки вместе с пехотой начинают оттягиваться в тыл.
- Похоже, что так. Видно, нервы у них не выдержали…
Как по команде, достаем папиросы. Какое-то время молчим и жадно курим.
- Наверное, мы научились мерять нашу землю шагами, - говорит комиссар. - Потерять решающие пункты и все-таки выстоять - это и есть "Ни шагу назад".
Уже много лет прошло после войны, но чувства не остыли.
И в памяти моей завершающий этап этого боя звучит как победный гимн моральной силе наших воинов. Казалось, что воля выстоять перенесла людей за грани возможного.. Их можно было убить, но не победить.
…Не все, наверное, знают, как много усилий требуется от войск и штабов, чтобы разгадать намерения врага, определить, что, где и когда можно от него ожидать.
Изучение противника всеми средствами ведется постоянно. Особенно целеустремленно - перед началом операции. В ходе подготовки наступления общевойсковые командиры, артиллеристы, танкисты, инженеры уточняют силы и характер вражеской обороны, ее истинный передний край, огневую, противотанковую и противовоздушную системы, расположение резервов. При этом авиация - фотографированием и наблюдением - освещает на большую глубину оборону противника и ведущие к ней дороги. Все эти данные собираются в штабе, по ним готовятся анализ и предложения, которые докладываются командиру и в старший штаб и учитываются ври выработке решения.
Помню, как в ходе подготовки наступления со Сторожевского плацдарма в дивизию приехал начальник Генерального штаба генерал-полковник А. М. Василевский. Глядя на мою разведывательную карту, он заметил:
- По характеру огневой и противотанковой систем, расположению резервов и заграждений можно с известной степенью вероятности сделать вывод об истинном начертании переднего края, о плане обороны противника в целом…
В разведке нет мелочей. Запись в дневнике или подобранное на поле боя письмо могут рассказать о настроениях вражеских солдат и офицеров, а сопоставленные с другими данными - ответить на многие интересующие нас вопросы.
…18 сентября. В первый день, когда несколько затихли бои на Сторожевском плацдарме, адъютант И. Г. Козырь принес мне перевод дневника, найденного в районе северо-западнее Селявное у убитого ефрейтора 3-го батальона 1-й венгерской мотобригады Иштвана Балога. Это был интересный документ, показывающий постепенное прозрение хортистских солдат. Дневник дошел до Москвы, и Емельян Ярославский опубликовал из него ряд выдержек со своими комментариями. Они появились в газете "Правда" от 29 сентября 1942 г. Привожу некоторые выдержки из дневника, характерные для понимания настроений венгерских солдат в то время.
Дневник начинался молитвой перед дорогой:
"Именем бога, мы отправляемся на бурлящую кровью русскую землю. Просим его вернуть нас в силах и здравии и привести к окончательной победе. Мать-хранительница Венгрии, проси за нас и защити от всех врагов и бед! Аминь! Святой король Стефан! Распростри свою чудотворную правую руку над нами и проси за свой народ-сироту. Аминь!"
И вот ефрейтор Иштван Балог в пути. Перед ним проносятся цветущие края его родины. Но чем дальше, тем суровее и печальнее становится его путь. Поезд идет мимо полей сражений с разбитой немецкой техникой и кладбищами их солдат. Здесь впервые Иштван Балог записывает:
"Везде видны остовы разбитых немецких машин, не покидает ли немцев военное счастье?"
В то время в хортистской армии дисциплина поддерживалась свирепыми мерами. За малейший проступок солдат избивали, часто подвешивали за руки на несколько часов. После выгрузки из эшелона за допущенную провинность ефрейтору угрожает подвешивание за руки. Это вызывает в нем новые мысли, и он записывает:
"К сожалению, мы еще живем, как в XIV веке".
Через короткое время Иштван Балог уже в боях на Дону, в районе "Петли смерти", как называли венгры Донскую петлю у 1-го Сторожевого и Урыва. Как чувствует себя, о чем думает, к какому заключению приходит ефрейтор в тех условиях? На эти вопросы я искал ответа в его дневнике:
"9 августа. Все время артиллерийский обстрел, с 3-х до 6-ти часов над нами постоянно проносились снаряды. Дома готовятся к праздникам, а мы здесь ежеминутно ожидаем смерти".
Ужас вызывают у него наши "катюши":
"Сердце остановилось. Моментально загорелась деревня. Все бежали куда могли. Огонь утих. Кругом бушует море дыма. Имеются раненые. 15-20 самолетов бомбят нас. Дома не могут себе представить, какой бой нервов нам надо с собой провести, чтобы продержаться в таком аду".
На следующий день появляется новая запись:
"Идем на наше старое место. Русские опять прорвали фронт. Прибыли к Урыву. Очень сильный бой. Мы отошли. После этого в пехотном полку разразилась настоящая паника".
С каждым днем настроение ефрейтора падает:
"16 августа. Грустное воскресенье. Много венгерских товарищей поливают своей кровью русскую землю. Убитые покрывают ее. Не успеваем отвозить раненых. И вчера и сегодня в нас била наша же артиллерия".
Но вот от сетований на создавшееся положение и обращений за помощью к богу Иштван Балог переходит к критике окружающего. Ему стали видны недостатки своих начальников в руководстве боем. В нем появляется недоверие к своему командованию:
"17 августа. Русские самолеты бомбят нас. Венгерские самолеты кружились в высоте, не смогли нас найти, чтобы оказать помощь, или боялись. Самолеты нам не помогают. Утром наша артиллерия била в нас. Помоги бог, чтоб скорее окончился этот бой!"
И далее:
"Опять наступаем. Нас все бомбят. Оба раза пришлось отступить. Много убитых и раненых. Теперь только бог может нам помочь! Ему мы доверяем".
"19 августа. Не дождемся улучшения положения. Хорошо бьют русские снайперы. Стоит только показаться, как они тебя продырявят. Обычно смертельно…"
На личном опыте ефрейтор убеждается в храбрости и стойкости советских войск:
"Ужасно отчаянный народ. Воюют до последней минуты, не хотят сдаваться. Святая богоматерь, помоги нам, чтобы никакой беды не случилось…"
На следующий день он записывает:
"О бог, что значит человеческая жизнь?.. Они опять наступают. Подсчитали потери роты: 20 убитых, 94 раненых, трое пропали без вести. Помоги, бог, чтоб скорей окончилась война победой немцев…"
Моральное состояние Иштвана Балога становится все хуже:
"Настроение подавленное. Все друзья ранены. Дай нам бог дальнейшей силы".
Через несколько дней в его дневнике новая запись:
"Перед нами русские уничтожили немецкую дивизию…"
И далее:
"Нам запретили писать домой, лишили нас единственной радости. Будет ли у нас еще домашнее, доброе воскресенье? Будет ли звучать еще песня под окном! Куда нас забросила жизнь? Помнят ли о нас дома? Они не знают, в какой борьбе мы участвуем. Дрожит земля. Кровь покрывает землю. Хрип смерти заполняет минуты затишья, а потом снова начинается ад, дым, огонь и взрывы. Смерть жнет. Даже из облаков она сыплется со страшным ревом…"
Наконец последняя страница незаконченного дневника:
"15 сентября. У русских замечательные снайперы. Не дай бог оказаться их целью. Здесь находятся лучшие части русских - сибирские стрелки…"
Закончив читать, я невольно сравнил боевой дух наших гвардейцев с моральным состоянием ефрейтора. Солдаты с такими настроениями долго воевать не будут.
…Со стабилизацией обороны на Сторожевском плацдарме дела у разведчиков пошли неважно. Часто разведгруппы возвращались ни с чем. Причин неудач приводилось много: то наткнулись на минные поля большой глубины, прикрытые проволочными заграждениями с колокольчиками, то разведчиков выдал лай собак, то трава у переднего края была насыщена фосфором, от которого потом светилась одежда, и т. д. Все это были не выдуманные причины, но внезапное их возникновение говорило о недостатках в подборе разведчиков, о плохой подготовке поиска. Начальник разведки дивизии майор И. И. Попов подтвердил, что задачи на проведение поиска он получает внезапно, не имея времени на подготовку. Посоветовавшись, мы провели для разведчиков ряд показных занятий. Несколько раз собирали их для анализа проведенных поисков:
- Что же ты под самым носом у гитлеровцев раскашлялся, - говорит одному из разведчиков командир взвода старший сержант Александр Пригорин. - А ты защелкал затвором, - пеняет Пригорин другому. - Вот немцы и открыли по нас огонь…
В самый критический момент, когда надо было поддержать группу огнем, ручной пулемет, из-за попадания снега в затворную раму, отказал. Пришлось уходить, не выполнив задачу. Пулеметчик, уже немолодой таджик, участник боев под Москвой и Старой Руссой, не оправдывается. Он только просит, чтоб его не отчисляли из взвода, и бурно клянется, что больше такого не допустит…
Уже значительно позже Пригорин рассказал мне, что сразу после разбора пулеметчик отправился к танкистам. Поведав о своей беде, он выпросил у них немного хорошего бензина и веретенного масла. Всю зиму носил он в грудном кармане гимнастерки два маленьких плоских пузырька с бензином и маслом.
По предложению майора Попова каждый взвод разведчиков разбили на две группы. Они устанавливали за намеченным объектом наблюдение, продолжавшееся в течение трех-четырех суток, и только после этого люди шли на поиск. Через три дня с начала организации разведки по-новому появились пленные.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ЗАТИШЬЕ
…Чем заняты люди на передовой, когда нет активных боевых действий? Работают, несут боевую службу, вспоминают прошлое, говорят о будущем. Чаще всего это высказанные вслух думы о былой мирной жизни, заботы о доме, родных и близких. Вспоминают и героические эпизоды из прошлых боев, обстоятельства гибели товарищей и командиров. Говорят и о более простых вещах - погоде, харчах, куреве, прохудившейся обуви и обмундировании. Иногда, за обедом, ужином, или во время отдыха рассказывают забавные истории и поют песни. Этот раздел моих записей помечен заголовком "Рассказывают гвардейцы".
Вторая половина ноября. Ночь. Холодно и темно. Снег. Изредка с переднего края противника поднимается ввысь осветительная ракета, высвечивая контуры нашей обороны, дежурных у орудий, наблюдателей…
Уже четвертый месяц удерживают гвардейцы 25-й дивизии Сторожевский плацдарм. На нем появились приметы фронтового уюта - землянки для отдыха и обогрева, чай, горячая пища по расписанию, баня. Даже стрелковые ячейки стали чем-то похожи на старую мебель давно ушедшего домашнего быта. В землянке первого взвода тепло. При свете "гильзы" люди ужинают.
- Я вот все думаю, - раздается голос Павлова, - далеко все-таки зашел немец!
Разговор поддерживает помкомвзвода Болтушкин.
- Так ведь на войне за все, что не успеешь да не сумеешь, платить приходится. Я вот с белофиннами воевал. А там ни дорог, ни троп. Кругом лес, глубокий снег, мины, а на деревьях "кукушки". Откуда бьют, не видно, а люди падают. Потом с фланга налетят лыжники - обстреляли и ушли. Пока разобрались что к чему, многих людей потеряли. Зато после через какие "доты" прошли!
- Ничего, придет черед и фашиста…
И опять в землянке тихо.
- Расскажи що-нэбудь, Сашко, из своей молодой жизни! - обращается сержант Вернигоренко к бойцу Торопову. - Не всэ ж про войну говорыты.
- Да уже все рассказал, - смеется Саша, - жизни-то той сколько? - Немного помолчав, он начинает рассказ: - Из запасного полка на плацдарм мы шли маршем. Днем идем, ночуем в селах. Принимают хорошо - на фронт ведь идем! Но чем ближе к передовой, тем скучней. В селах ногой ступить негде. Никогда не думал, что в тылах людей столько. И авиация стала беспокоить… Подходим мы как-то к вечеру к большому селу. Притомились - переход был большой. Командир нашей роты капитан из запасников сейчас же команду подает: "Подтянуться!" И еще ножку дать требует. Он нашим ротным и в запасном полку был. На занятиях, бывало, только и слышишь: "Боец Павлов! Вы плохо ведете наблюдение".
Остановил капитан роту на улице под посадкой, а сам пошел к коменданту договориться о ночевке. Бойцы, конечно, разминаются, закуривают, некоторые прилегли под деревьями, ноги вытянули. А мы с Павловым переговариваемся, вокруг смотрим. Против нас у раскрытого окна хаты сидит старый-престарый дед. Длинная белая борода, давно не стриженная голова - видны только глаза и нос. Он курит трубку и с интересом поглядывает на нас.
Смотрю, с кошелкой в руке прямо к нам идет красивая молодка. Я встал, заправился и говорю Павлову:
- Учись, братец, как надо с молодыми дамами знакомиться…
- Можно вас, гражданочка, по одному вопросу спросить? - говорю я, приложив руку к головному убору.
- А чего ж нельзя! Можно, - отвечает молодка и во все глаза смотрит на меня.
- Вы не подскажете, где можно нашей роте переночевать? Отдохнуть с дороги в приятном обществе…
- Ну, всей роте приятного общества не найти, - смеется молодка, - а переночевать можно у нас на Выселках.
- Где же они, эти Выселки?
- С километр за селом. Идти по этой улице, а там увидите. У нас пока никто не стоит. Всего пять хат.
От такого оборота дела я страшно обрадовался. Щелкнул каблуками и говорю:
- Разрешите представиться! Красной Армии боец Торопов Александр Федорович!
- Будем знакомы! - протягивает руку молодка, - Катерина Ивановна!
- Ну, спасибо вам! Сейчас доложим капитану. А ваша хата где?
- В конце Выселок. Крайняя справа…
- Может, еще увидимся?
- А почему не увидеться? Размещаться у меня негде. Хата маленькая, а живут мои старики да эвакуированные. А чаем напою. Приходите…
- Живем, ребята! - говорю я, подойдя ближе к взводу…
…Разместились мы в четырех хатах. Люди моются, чистятся. Хозяева готовят самовары.
- Получил приглашение прийти вечерком на чай, - рассказываю я Павлову.
- Когда это ты успел?
- Еще в селе… С первого взгляда…
- Кто ж это там одарил тебя первым взглядом? - смеется Павлов. - Уж не дед ли с той хаты, где мы сидели, ожидая командира.
- Боец Павлов! - говорю я голосом нашего капитана, - вы плохо ведете наблюдение! Вы не заметили симпатичной молодки, что направила нас сюда, на Выселки…
- Не горюй, Саша! Всей ротой заметили и оценили твои таланты. Ведь как хорошо разместились на ночевку, да еще с чаем. Смотри! - во всех хатах дымят самовары…
- Чай это еще не все, важно, с кем ты его пьешь, тогда и настроение будет соответствующим…
Подошел я к старшине роты сержанту Сухину и, получив разрешение, отправился через дорогу в хату, где живет молодка.
Захожу. Чистая горница освещена керосиновой лампой. За столом сидят дедушка и бабушка молодки. И еще одна пара стариков - по одежде видать, эвакуированные. Все очень пожилые. Здесь же и Катерина Ивановна. На столе, накрытом белой скатертью, весело шумит самовар. В плетеной хлебнице нарезанный крупными ломтями хлеб. В небольшой миске мед. Кувшин с молоком. Общество пьет чай.
- Добрый вечер! - сказал я, поклонившись всем, и снял шапку.
- Добрый вечер! - отвечают хором.
- Раздевайтесь! - приглашает Катерина Ивановна. - Садитесь вот сюда, - показывает она на свое место.
- Вот хорошо, что пришли. А то у всех постой, а у нас никого. Хоть напоим вас чаем с медом, да новости послушаем…
- Спасибо!
- Бабушка! Налейте гостю чай, - просит Катерина Ивановна и выходит из горницы…
- Не беспокойтесь, бабушка, - говорю я, - успеем еще…
Мне наливают чай, накладывают мед, подвигают хлеб.
- На фронт, сынок? - спрашивает один из стариков.
- На фронт! Воевал под Москвой, там меня ранило. Выздоровел, а теперь опять на фронт.
- А немцы, они небось страшные? - спрашивает бабушка помоложе.
- Техники у них много, бабушка, - отвечаю я. - Танков, орудий, самолетов - вот они и прут.
- А мы с бабкой эвакуированные, - говорит второй старик. - Из-под Бобруйска. Может слышали про такой город?
- Как же, знаю.
- Что делают изверги с нашим народом! Я вот еще под началом генерала Куропаткина с японцем воевал. Но такого не было…
- Одно слово - антихристы, прости господи, - говорит бабка постарше и мелко крестится.
- Бають люди, будто у них и рога на голове?
- Нет, бабушка, - засмеялся я, - это у них на касках выступы такие сделаны. Рогов у них нет. Но фашисты хуже всякой скотины и даже зверя!
- Думаете вы, солдаты, все-таки одолеть немца или как? - опять спрашивает первый старик.
- Обязательно одолеем, дедушка! Такого еще не было, чтобы немец над русскими верх брал. Поднатужимся и одолеем…
- Далеко зашел немец, - говорит другой старик. - Это ж сколько его обратно гнать придется!
- А что, сынок, - наливая мне очередную чашку, спрашивает бабка помоложе, - и девушки с вами воюют?
- Воюют. Врачи, сестры, санитарки, связистки. Есть и снайперы и разведчики. Хорошо воюют!
- И как они, бедные, среди вашего брата все время толкутся! - говорит бабка постарше, - я б, наверное, не выдержала.