"В доме отдыха Литфонда в августе 1937 года был организован товарищеский прием красноармейцев Пролетарского дивизиона. Приехало человек двести. Наготовили им ватрушек, квасу, всякой сдобы, ягод, что было исключительно только "свое" и ничего купленного. Сад был празднично убран. Везде флажки, букеты и плакаты с девизами и стихами. Гости пришли с маршем и песнями. Пели, играли в горелки, плясали взапуски. Некоторые из бывших здесь писателей читали новые стихи, как Лебедев-Кумач, Маркиш, Лахути. В ответ на это и красноармейцы читали свои произведения. Было весело и радостно. На этот праздник приглашен был и Куприн. На игровую площадку вынесли ему кресло, усадили с почетом, и он сидел и глядел на все почти молча. К нему подходили иногда военные, говорили, что знают и читают его книги, что рады видеть его в своей среде. Он кратко благодарил и сидел в глубокой задумчивости. Некоторым казалось, что до него как будто не доходит это общее товарищеское веселье. Но когда красноармейцы запели хором русские песни - "Вниз по матушке по Волге", про Степана Разина и персианку и другие, он совершенно переменился, точно вдруг ожил. А когда запели теперешнюю песню "Страна моя родная", Куприн сильно растрогался. Когда же отъезжающие красноармейцы выразили уже громко как писателю свой прощальный привет, он не выдержал. То, что в этот день пережил он молча и, казалось, безучастно, вдруг вырвалось наружу. "Меня, великого грешника перед родиной, сама родина простила, - заговорил он сквозь искренние горячие слезы. - Сыны народа - сама армия меня простила. И я нашел, наконец, покой"."
Когда отец вернулся на родину, он первым делом захотел узнать, живы ли Щербовы. Оказалось, живы. Между мамой и Анастасией Давыдовной началась частая переписка.
21 августа 1937 года мама писала мне:
"Теперь мы часто переписываемся со Щербовыми. Они так обрадовались нашему приезду, ведь они, бедные, одиноки - сыновей нет в живых. Одно меня тревожит, что Павел Егорович захворал гриппом, и осложнилось воспалением легкого. Как всегда, не позволял доктора пригласить и только согласился ради нашей встречи. Страшновато, ведь он старше папы. Если он умрет, для папы будет драма - он так обрадовался, когда узнал, что слух оказался неверным - лет десять мы считали его умершим, а теперь неужели не увидим его.
Анастасия Давыдовна пишет, что Павел Егорович прочтет письмо от нас, спрячет, потом снова прочтет. Здесь тоже был слух, что папа умер в 31 году - к долголетию.
Папа сидит рядом и говорит: "Передай отцовское повеление дочери, чтобы ехала в родительский дом!""
6 августа 1937 года в письме Анастасия Давыдовна рассказывает, что еще до возвращения Куприна жильцам нашего гатчинского домика было объявлено о выселении и что "…когда принесли газету с извещением о Вашем приезде и изображение (ее принес нам знакомый в 1 час ночи), я взглянула мельком и отложила встречу. Александр Иванович такой худенький, что я боялась расплакаться, и два дня было такое состояние, что если бы было время, то сидела бы и плакала, а если бы могла пить, то запила бы. Вот и сейчас, думая о нашей встрече, я радуюсь и боюсь, все всколыхнется в моей душе. Какая-то стала моя Оксанушка? Опять, опять увижу. Вчера встретила Вашу Катерину, поперек себя толще. Она так заржала - "наши, говорит, - приехали" (Катерина у нас кухаркой работала до 1918 года, потом вышла удачно замуж и, как видно, преуспела. Она всегда считала себя членом нашей семьи, и в трудные голодные годы мы часто были сыты благодаря ей. - К. К.).
… Да, какие мы с Павлом бедные - нет ни Вадима, ни Егорушки. Но я не ропщу - "да будет воля Его". И теперь будем жить вместе, мои родные, и будет легче нам".
Щербов серьезно заболел, но, как всегда, грозно отказался от докторов и лекарств. Бедная тетя Настя в спорах и скандалах всегда была побежденной стороной.
13 августа 1937 года в два часа ночи Анастасия Давыдовна пишет маме: "… Вчера Павел Егорович согласился позвать доктора только ради встречи с Александром Ивановичем. Доктор нашел катаральное воспаление левого легкого вследствие гриппа, который Павел Егорович вынес на ногах".
Как видно, Щербов остался все таким же властным и упрямым.
"… Я ни одного дня не забывала Вас. Пава ревниво Вас любит - "мои и больше ничьи". Даже адрес Ваш никому не дает и мне запретил".
Моя мать издали старается помочь Щербовым. Она посылает им деньги, зная, как трудно с больным, да еще таким капризным. Она пишет тете Насте, что помочь другу доставляет удовольствие Александру Ивановичу, а она всегда все делала, чтобы доставить ему удовольствие. Она, как ребенка, в письмах упрашивает Щербова слушаться докторов и принимать лекарства.
2 сентября она пишет: "… Александр Иванович в этом отношении покорный, все глотает, что дадут. Он сидит рядом и поддакивает: "Да, да, все глотаю. Скажи Павлу Егоровичу, что прошу его укрепить сердце, чтобы мы могли хорошенько выпить при встрече"."
Павлу Егоровичу становится все хуже. Куприн рвется к своему старинному другу.
14 сентября мама пишет: "Александр Иванович меня все упрашивает поехать в Гатчину. Говорит: "Поедем, милая, поскорей, может быть, мой приезд его поднимет, а если суждено… то я буду знать, что я скрасил ему последние минуты"."
Но доктора все еще против поездки Куприна, ему требуется покой. Никто еще не знал, что и Куприн смертельно болен.
30 октября Щербова - Куприным: "Как тяжело переживать мне его страдания! Сознание, что вы есть у меня, очень меня поддерживает. Павел в бреду все вас вспоминал, все вас звал".
В этот же день мама пишет Щербовым, что "Александр Иванович сегодня заплакал, когда я читала в письме, что Павлу Егоровичу хуже. Решила ему больше правды не говорить".
Павел Егорович Щербов умер 7 января 1938 года, ночью, так и не увидевшись с Куприным.
В конце 1937 года мои родители решили поехать в Ленинград, с тем чтобы решить вопрос об окончательном местожительстве. Остановились у старого знакомого, портного Катуна. Когда-то отец предложил ему вывесить в приемной комнате следующую надпись:
В кредит не шью… Поставил точку,
Обычай дружбы мне не нов.
Наденет друг штаны в рассрочку,
И нет ни друга, ни штанов.
Вскоре Куприным предоставили квартиру на Лесном проспекте.
Мама мне пишет:
"21/I - 1938 г.
Папа хворал, был в больнице, не хотела тебя огорчать. Теперь он дома, поправляется. Я пришла в себя и снова могу сесть за письмо.
У нас прекрасная квартира, 4 комнаты, ванная, кухня, центр. отопление, телефон.
Была у Щербовых, застала Павла Егоровича в агонии, 10 дней тому назад он скончался".
27/II - 38 г.
"Ты спрашиваешь, какое впечатление от Гатчины? Конечно, очень сильное: стоит маленький зелененький домик, весь в снегу (эта зима очень снежная), в котором мы с папой были молоды и ты была крошкой.
Весь поселок очень нарядный, от такого пейзажа глаз за 18 лет отвык. В самый дом не заходила - не хотела беспокоить людей".
Ни отец, ни мать так и не нашли в себе сил, чтобы зайти в зеленый домик. Слишком много воспоминаний было с ним связано…
2/VI - 38 г.
"На этих днях едем в Гатчину, но не на свою дачу - на ней еще живут, нет еще помещения, куда бы их переселить. Мы пока будем жить у нашей соседки, с которой только теперь подружились. Приглашены на все готовое.
Здоровье папы лучше, врачи надеются на полное выздоровление…"
Приехав в Гатчину, мои родители окончательно отказались от своего участка и от компенсации в семьдесят тысяч за него. Они поселились на маленькой дачке Александры Александровны Белогруд, вдовы известного архитектора. (Эта дачка существует и до сих пор, рядом с участком, где когда-то был зеленый домик.)
Жили они тихо. В саду Александры Александровны была масса цветов, она прекрасный и страстный садовод. Отец наслаждался, гулял маленькими шажками. Но болезнь и слабость усилились.
Ему стало очень плохо, и врачи срочно решили перевезти его в Ленинград. За ним приехала санитарная машина. В последний момент Александра Александровна вдруг побежала на наш бывший участок и спешно набрала в корзиночку "потомки" когда-то посаженной отцом клубники Виктории. "Из вашего сада, Александр Иванович", - сказала она, поставив рядом с отцом сочные плоды. Куприн благодарно улыбнулся.
В Ленинграде врачи решили сделать отцу операцию.
24/VII - 38 г.
"Ничего радостного о папе сообщить, к сожалению, не могу: у него рак пищевода! Операция ему сильно облегчила - его питают через желудок, он очень посвежел, но надолго ли это?
Сейчас проснулся (он много спит, к его счастью), и первое слово - а дочка где, моя Ксения? Я ему показала твой портрет с собачкой. Он сказал: "Какая она у нас красивая".
Я, конечно, чувствую себя придавленной судьбою… Сама понимаешь, смотреть на любимого человека и знать, что спасти невозможно!
В смысле ухода и в окружении все, что только возможно, он имеет: и лучшие врачи, профессора и знаменитости около него.
Что возможно для спасения или, вернее, для продления его жизни, все делается - одним словом, он на давно желанной Родине.
Я счастлива, несмотря на ужасное горе, что желание его и мечта сбылись".
Через неделю, 3 августа 1938 года, мама писала:
"Нет слов, как мне тяжело тебе писать, что папочка тает с каждым днем…
О себе не пишу - ты ясно сама себе представляешь мое состояние - ведь папочка наш особенный! Нежен он со мною необыкновенно, но говорить уже не может. Но улыбается так мило, что сразу легче делается.
Больше не могу писать, сердце не выдерживает…"
Когда-то, заболев в молодости, Куприн сказал, что, умирая, он хотел бы, чтобы любящая рука держала его руку до конца.
Его желание исполнилось. Мама ни на минуту от него не отходила, и несмотря на его слабость, всю свою оставшуюся силу он вкладывал, чтобы крепко, крепко держать маленькую ручку своей жены. Так крепко, что мамина рука затекала.
Мама записала в дневнике все, что говорил незадолго до смерти отец:
"Я чувствую, что меня что-то вздернет, даже испуг будет, а потом я поправлюсь.
Я глупею, с головой что-то делается - помоги же мне, позови доктора.
Я не хочу умирать, жизни мне хочется. Ксению скорее позови, я не могу без нее больше".
Перекрестился и говорит: "Прочитай мне "Отче наш" и "Богородицу", - помолился и всплакнул. - Чем же я болен? Что же случилось? Не оставляй меня".
"Мамочка, как жизнь хороша! Ведь мы на родине? Скажи, скажи, кругом - русские? Как это хорошо!"
"Я знаю, что я иногда схожу с ума и бываю тяжел, но, милая, будь со мной милостива.
Я чувствую, что что-то ненормально, позови доктора.
Посиди со мной, мамочка, так уютно, когда ты со мной, около меня! Мамочка, люблю смотреть на тебя".
"У меня теперь какой-то странный ум, я не все понимаю.
Вот, вот начинается, не уходи от меня, мне страшно".
Александр Иванович Куприн умер 25 августа 1938 года. Моя мама погибла во время блокады Ленинграда пять лет спустя. Оба они покоятся рядом на Волковом кладбище. Это своего рода музей. Первым погребен здесь писатель-бунтовщик Александр Николаевич Радищев в 1802 году. Каждое имя на памятниках принадлежит прошлому, настоящему и будущему.
Вернувшись на родину, я, конечно, посетила Литераторские мостки, как теперь называется Волково кладбище.
Приближаясь к могиле отца, я увидела большой букет нарциссов, которые он очень любил и собственноручно сажал в нашем садике в Гатчине. Нарциссы были одним из первых чудес весны моего детства. Меня этот жест неизвестных почитателей растрогал до слез. Я часто приезжаю и долго гуляю по кладбищу, где похоронено много людей, связанных с моим отцом.
Вот высокий конус, похожий на "черного человека" - Леонид Андреев. Они часто ссорились с отцом. Вот задумавшийся над стопкой книг Н. К. Михайловский, на именинах которого полюбили друг друга мои отец и мать. А вот Мамин-Сибиряк с дочерью Аленушкой, а внизу под памятником скромная доска: "Мария Морицовна Абрамова". Вот могила Н. Гарина-Михайловского, о последней трагической встрече с которым отец написал очерк; С. А. Венгерова, А. Н. Будищева, забытого сейчас писателя, соседа и друга Куприна по Гатчине.
Здесь и старшее поколение великих мастеров: Тургенев, Салтыков-Щедрин, Гончаров, Успенский, Лесков. Добролюбов перед смертью попросил похоронить его рядом с Белинским, и вот уже более ста лет их два памятника окружает общая чугунная ограда.
Мои прогулки не грустные, здесь столько бессмертных.
Каждый оставил для потомства часть своей души, своего таланта и ума.
И я знаю, что и мой отец жив, жив в своих книгах, стоящих на полках миллионов советских людей.
Москва, 1968–1977
Об авторе и об этой книге
Ксения Куприна, дочь замечательного русского писателя, рассказала о том, что она знает и помнит о своем отце.
Нет нужды повторять, как любимо в нашей стране творчество Александра Ивановича Куприна, как популярны его произведения "Молох", "Олеся", "В цирке", "Поединок", "Гранатовый браслет", "Листригоны", "Гамбринус", "Юнкера", "Жанета". Можно с уверенностью сказать о том, что Куприн-писатель получил в нашей стране воистину всенародное признание.
Богатая событиями жизнь Куприна, его многообразное творчество, его драматическая биография - все это составляет чрезвычайно сложную картину. Удивительная и трагическая судьба. Раннее сиротство (отец, мелкий чиновник, умер, когда мальчику был год); непрерывное семнадцатилетнее затворничество во всякого рода казенных заведениях (сиротский дом, военная гимназия, кадетский корпус, юнкерское училище); затем - после нескольких лет унылой военной службы в провинции - выход в отставку, полуголодное существование человека без профессии ("Был землемером. В Полесье выступал предсказателем. Артистом в городе Сумы - изображал больше лакеев и рабов. А потом с балаклавскими рыбаками связался, славные были ребята! Кирпичи на козе таскал, арбузы в Киеве грузил. Был псаломщиком, махорку сажал, в Москве продавал замечательное изобретение - "Пудер-клозет инженера Тимаховича". Преподавал в училище для слепых. А когда меня оттуда выгнали - пошел на рельсовый завод…" - вспоминал сам писатель); первые литературные удачи; стремительный взлет: слава, деньги, кутежи, безудержная трата сил, и - в эмиграции, в далеком Париже, - быстрое физическое угасание, жестокая нужда; наконец - осуществившаяся мечта вернуться на родину…
О Куприне, его творчестве, его биографии и судьбе написаны десятки книг, обстоятельных монографий, серьезных научных трудов, специальных статей, предисловий и т. д. Ксения Куприна - не литературовед, не критик. Ей, понятно, не под силу во всей полноте воссоздать яркую и противоречивую фигуру знаменитого писателя. Впрочем, на это не могли претендовать и предшественники, в частности, первая жена Куприна - Мария Карловна Куприна-Иорданская, автор воспоминаний "Годы молодости" (вышедших в 1960 году в издательстве "Советский писатель", затем, в расширенном и дополненном виде, опубликованных в 1966 году "Художественной литературой" в серии литературных мемуаров).
Задача, стоящая перед Ксенией Куприной, осложнялась к тому же целым рядом дополнительных трудностей.
Автор книги "Куприн - мой отец" описывает, естественно, прежде всего то, что сама увидела, запомнила, пережила. Если годы молодости М. К. Куприной-Иорданской совпали с расцветом писательского таланта Куприна, если она была близким свидетелем его дружеских отношений с Чеховым, Горьким, Буниным, если с ней он делился своим святая святых - замыслами новых произведений, и она, сама близкий друг, жена, издательница видного литературно-художественного журнала "Современный мир" ("Мир божий"), наблюдала вблизи, как воплощались эти замыслы в действительности, то совсем иной запас впечатлений и возможность осмыслить увиденное судьба отвела Ксении Куприной.
Она родилась в 1908 году, когда купринская слава была в зените, но как личность сложилась уже там, в эмиграции, и только через толщу позднейших наслоений, порой - предрассудков могла вспомнить события, совпавшие со временем своего детства. По собственным впечатлениям Ксения Александровна, понятно, воссоздает лишь факты позднейшие: пору первой мировой войны, революции, исхода за рубеж и - особенно - эпоху эмиграции. Но и эти впечатления не были и не могли быть в такой степени зрелыми, чтобы по ним воссоздалась объективная и цельная картина противоречивой, полной драматических поворотов жизни Куприна.
Именно этим объясняется неполнота и даже некоторая наивность у автора книги "Куприн - мой отец" в трактовке ряда идейных заблуждений писателя. Это проявляется, в частности, в том, что Ксения Александровна выделяет в Куприне прежде всего проявление "стихийности", несколько односторонне объясняет общественное поведение своего отца в пору, когда решались судьбы русской интеллигенции. Конечно, Куприн никогда не был политическим мыслителем, и ему, художнику, были в высшей степени присущи и стихийность души, и инстинкт здорового реалистического дарования, и особое жизнерадостное здоровье. Но как бы ни был силен стихийный, интуитивный элемент в мироощущении Куприна, каким бы политическим простодушием он ни страдал, он много и глубоко размышлял о жизни, о событиях в стране, принимал в разное время ту или иную сторону в кризисные, революционные периоды. Вспомним хотя бы его гражданственную позицию во время первой русской революции, его страстный отклик на расправу царского правительства с матросами восставшего "Очакова" (статья "События в Севастополе") и даже прямое участие в судьбах спасшихся революционеров (что нашло отражение в позднейшем рассказе "Гусеница").
Однако нередко писатель и заблуждался, потому что слишком сложна была историческая обстановка, достаточно сильна была над ним власть норм и традиций породившей и питавшей его социальной среды - в том число норм и традиций консервативных, обветшавших. Это проявилось особенно ярко и в начале первой мировой войны, когда Куприн (в числе очень многих других русских литераторов) поддался казенно-патриотическому поветрию, и в пору Великой Октябрьской революции, конечные цели которой он приветствовал, но считал, что она произошла не вовремя, слишком рано, пала на неподготовленную почву; в те дни он выдвинул идею создания "беспартийной" газеты для крестьян - "Земля".
Неудачу с этой газетой Ксения Александровна склонна объяснять результатом козней отдельных лиц, извративших смысл и суть ее программы, досадными случайностями и недоразумениями. На самом деле идея беспартийной газеты, да еще газеты для основной массы русского народа, в те раскаленные дни была анахронизмом, политической наивностью. Субъективно ценная, несущая в себе много доброго программа, составленная для этой газеты Куприным, лишь свидетельствовала о его действительно большой политической наивности, непонимании событий, происходящих в стране.
В пору революции Ксении Куприной было всего девять лет, за рубежом она оказалась в двенадцатилетнем возрасте, когда впечатления о покинутой России еще не оформились в убеждение. С этим связано еще одно немаловажное обстоятельство.