"ОЙ, ЗДРАВСТВУЙТЕ!"
Девочка с прекрасными, круглыми и жёлтыми, как у кошки, глазами. Она окликнула меня на улице: "Ой, здравствуйте!" "Ой!" – относилось к Ксюше, которая внимательно смотрела на девочку из коляски. "Вика, милая!" Я обнимаю её за хрупкие плечики и глажу по тонким белым волосам, разбросанным по ветру…
Я люблю эту девочку. Когда-то, несколько лет назад, я держала её на коленях, заплетая её мягкую беленькую косичку, и думала: какое это, наверное, удивительное переживание – иметь дочку. Хотя всегда мечтала о сыне и счастлива была им, – но с девочкой Викой на коленях мне открылось: дочка, оказывается, это тоже прекрасно…
Теперь Вике так же, как и тебе, четырнадцать. Но, в отличие от тебя, вымахавшего за последний год в юношу, Вика осталась маленькой девочкой. И ты даже не узнаёшь её теперь в школе…
А когда вам обоим было по пять лет, вы бегали в клуб на занятия музыкой и английским языком. Детей там была уйма, но подружились мы только с этой круглоглазой белоголовой девочкой.
Вы дружили семь лет. Вика жила по-соседству, и вы по нескольку раз в день бегали друг к другу.
Она терпеть не могла математику, и ты решал за неё задачки. Вы вместе лепили из глины, сочиняли наперебой сказки, или, сидя вдвоём в кресле-качалке и с упоением раскачиваясь, распевали песни, которые придумывали тут же, на ходу…
Вы мне напоминали других мальчика и девочку – андерсеновских Кая и Герду… И я бы ни за что не поверила, если бы мне сказали тогда, что пройдёт несколько лет и на вопрос "Встречаешь ли ты Вику в школе?" – ты ответишь: "Не знаю… Может, и встречаю, но я её не узнаю".
Нет, вы не рассорились. Просто… ты вырос. Вырос из детских сказок… И "поселился" в лесу – в "верхотурах небес".
И стал жить жизнью, полной риска и приключений, – жизнью настоящего мужчины. И в этой жизни, увы, не оказалось места для девочки, с которой ты дружил целых семь лет. Мне грустно. А ты говоришь: "Ничего страшного. Просто тогда была одна жизнь, а теперь – другая. Ну, представь сама: что Вике делать в лесу? По деревьям она не лазит…"
Я вспоминаю свои детские дружбы. Они тоже все распались. "Ничего страшного", – сказал ты. Но моё сердце грустит и никак не соглашается с тобой…
– А мы завтра переезжаем, – говорит Вика. – Мы наконец-то обменялись.
– Далеко?
– Далеко.
Она называет улицу. Это – на другом конце Москвы.
– А телефон нам оставишь?
– Там нет.
– Тогда хотя бы сама звони нам иногда. Пожалуйста! Я буду по тебе скучать.
– Хорошо, – говорит она.
И я, глядя в её печальные жёлтые глаза, понимаю, что она – не позвонит…
* * *
– А это вообще возможно – найти свою половинку? – говоришь ты. – Это реально? Ведь столько людей вокруг! А твоя половинка, может, где-нибудь в Австралии обретается… Я не твою, мамася, половинку имею в виду. Ты-то свою нашла, как я понимаю. Но ведь это – чистая случайность!
* * *
"Послушай, и как ты ему позволяешь ездить на электричках?" – изумляется подруга. Ещё недавно она меня спрашивала с тем же изумлением: "Зачем ты ему разрешаешь лазать по деревьям? Ходить одному в лес. Неужели ты не волнуешься?"
Это я-то не волнуюсь?! Одному Богу известно, как я не волнуюсь…
– Но как же я могу ему не позволить?
– Запрети – и всё.
Я смеюсь в ответ на это. Я же не генерал, а он не солдат, чтобы мне отдавать, а ему выполнять приказания! Я не начальник, а он не подчинённый. Я никогда не приказывала ему, даже когда мой мальчик был малышом. Мы всегда были друзьями. И мой долг, как друга, но и не только долг, а и потребность, желание: ПОНЯТЬ ЕГО.
И я его понимаю. Я понимаю, что мой сын живёт свою жизнь. Да, полную риска… Но он не может не лазать по деревьям! Он не может не ездить на электричках. Потому что он – ЭТО ОН. С ЕГО потребностями, ЕГО желаниями, ЕГО страстями. Которые совсем не обязательно должны совпадать с моими; да они и не могут, и НЕ ДОЛЖНЫ совпадать с моими, материнскими: чтобы был рядышком, на виду, в безопасности… Я его принимаю таким, какой он есть. Со всеми его интересами, со всеми его устремлениями… Всё равно он будет жить свою жизнь. Но я не хочу, чтобы он таился от меня, что-то скрывал. Мы всегда были открыты друг другу.
И потом: Господь даровал нам свободу. Каждому из нас. Как же я могу лишить этого Дара своего сына? Даровал – Господь, а я, человек, посягну? Какое я имею право?
– Но ведь так с ума можно сойти: где он? что с ним?
– Можно сойти. Я бы и сошла давно… Но тут одно средство: и чтобы с ума не сойти, и чтобы с ним ничего не случилось. Молитва…
Вот за ним закрывается дверь, помашу с балкона и – пока не вернётся – молюсь.
БРАТ И СЕСТРА
"Мама, она посмотрела на меня таким умным взглядом!…"
ПОЖАР НА СОСНЕ
Господи, да неужели они сильнее тебя? Те, которых не любили в детстве. Да, они могут сломать твой дом на сосне. Могут даже сжечь его… Но неужели они властны и над твоей душой, мой мальчик? Неужели они могут вовлечь тебя в свой хоровод? "Возлюби врага своего". Как же это трудно, когда тебе четырнадцать. В любом возрасте трудно, знаю по себе. Не ответить на злобу, ненависть – тем же. Не раздражиться. Не впасть в отчаянье. Но – пожалеть…
…Ты строил свои замки на ковре, и я бережно обходила их, стараясь не разрушить. Хотя это было и непросто – в нашей однокомнатной квартире. Твой город на ковре, посреди комнаты, стоял не день и не два – а несколько лет! Твой город, твой мир – это для меня всегда было самое дорогое. Я могла в сердцах уничтожить свою рукопись, но – не выстроенную тобой башню!
Я думала: любовь укрепляет, даёт силы на всю дальнейшую жизнь. Неужели я ошибалась?…
* * *
"Наверное, вам сейчас не до того", – пишет моя подруга. Её письмо – о том, как отвратительно устроен наш мир. Но сейчас, когда у нас появилась малышка Ксюша, и мы в блаженных хлопотах у её кроватки, моя подруга полагает, что нам не до устройства мира…
* * *
…Потом ему было плохо. Его страшно рвало и он лежал на своём диванчике зелёный.
– Думаешь, это из-за "Гулага?" – говоришь ты с сомнением.
– Я не думаю, я просто уверена в этом. Он столько всего перечитал за последний год: и Шаламова, и "Крутой маршрут"… Столько всего! Я даже и не знаю, что. Ведь вы прячете от меня эти книги: то ждала Ксюшу, теперь кормлю Ксюшу… Мне – нельзя. А ему – ребёнку – можно?! Ему – с ещё не устоявшейся психикой и такой хрупкой нервной системой! Разве ему – МОЖНО?!
– Но ведь… нужно? – неуверенно говоришь ты.
– Зачем?! Зачем ему это нужно? Нужно тем, кто ничего НЕ знает. Кто СПИТ. Тем – нужно. Чтобы проснулись. А наш мальчик и так знает. Прадед сидел, дед сидел, другой дед сидел… А "Гулаг" – это… Не каждый взрослый это выдержит.
– Но для нас в семидесятые это было как глоток свежего воздуха, ты же помнишь, – говоришь ты.
– Нам в семидесятые было всё-таки за двадцать. А он ребёнок ещё…
– А я второй том принёс.
– Спрячь, пожалуйста. Пока что… Пусть лучше отца Александра читает, пока не окреп. "Сына человеческого". Ребёнка вначале взрастить надо, а потом уже взваливать на него крест…
НОЧНОЕ ЗАСТУЛЬЕ
– Я боюсь за наших детей. Нам жилось легче: у нас были иллюзии. У наших детей иллюзий нет. И надежд тоже нет. И мечты… Ты заметил? Современные дети не мечтают. О чём может мечтать ребёнок в нашем обществе? Разве о том, чтобы переделать его. Но ведь не каждый рождается революционером или политиком. А о чём может мечтать ребёнок с естественными или гуманитарными наклонностями? "Вот, напишу книгу, и её издадут"? Но наши дети уже знают: не издадут!
– Но, может, всё не так ужасно, как тебе сегодня кажется?
Ты пробуешь улыбнуться.
– Твой оптимизм меня иногда убивает.
– Ну, вот…
ПОЖАЛУЙСТА, УЛЫБНИСЬ ЕЙ
– Улыбнись ей.
– Не могу.
– А мне ведь можешь?
– Тебе – это естественно.
– А ей?
– Ну, ей я тоже ведь иногда улыбаюсь…
Ты ушёл. Я осталась с твоей сестрой на руках, мне хотелось плакать…
И опять я пишу тебе письмо. Опять мысленно разговариваю с тобой. Ты придёшь вечером из лесу, и я расскажу тебе своё письмо, не успев, как всегда, его записать к твоему приходу. Но ведь когда-нибудь запишу!
Вот как раз этим уже и занимаюсь…
ГРЕМИТ ПОГРЕМУШКА, ГРЕМИТ ЭЛЕКТРИЧКА…
* * *
– Порой мне кажется, что ты стал относиться к своему раннему детству… как-то презрительно, что-ли… Несколько высокомерно. Вот, был маленький, слабенький, ничего-то не умел, какой кошмар, ни на дерево залезть, ни подтянуться. И что это была за жизнь?… А я тебе напомню: прекрасная была жизнь! Не надо попирать своё детство. Это – несправедливо. Это грустно и очень больно.
– Кому больно?
– Мне.
РАЗБИРАЯ ЯЩИК СО СТАРЫМИ ИГРУШКАМИ
Он стоял под креслом уже много лет, и я всё время хотела его разобрать, всё время надеялась: вот выпадет свободная минутка, я вытащу его на середину комнаты – и покайфую…
Ящик, доверху набитый твоими старыми игрушками…
Но эта свободная минутка так и не наступила.
Зато наступили совсем другие минутки…
И всё же я вытащила этот ящик на середину комнаты, и поставила рядом таз с водой – для омовения этих, ни с чем не сравнимых, драгоценностей… И пока посапывает в кроватке Ксюнчик, а ты – тут же, рядом, за компьютером, – я предаюсь блаженству. Блаженству воспоминаний о том времени, когда ты был маленький…
Наверное, я похожа сейчас на археолога. С трепетом сдуваю пыль с осколков того волшебного времени, и даже эта пыль кажется мне драгоценной.
Россыпь разноцветных кубиков… – Ты строил город, города на ковре посреди комнаты. – Стройматериал твоего детского мира.
Россыпь деталей пластмассовых конструкторов… Самых разных. Их тут, наверное, разновидностей десять, или даже больше. Мне предстоит их рассортировать и разложить по коробкам – пусть теперь дожидаются Ксюшу… Помнишь, как ты обожал делать часы? Самые фантастические! Конечно, это не были часы в нашем, бытовом, понимании. Это были – самые разнообразные удивительные конструкции, которые ты называл почему-то "часами". А вот, кстати, те самые "светозажигательные часики", которые ты мне подарил когда-то. Тебе было четыре года. Помнишь?… Не можешь не помнить. Наверное, целый год ты мечтал быть часовым мастером. Вернее – ты был им! Ты даже написал объявление и прикнопил его на нашу входную дверь со стороны лестничной клетки, так что соседи могли с удивлением прочесть: "Чисавой марстер. Время работы – всегда". Была зима, и ты целыми днями трудился над конструкцией "летающих часов" – ты хотел улететь на планету Маль… На твою планету. Чтобы мы вместе туда улетели. Ты жил этой мечтой не один год…
Ну, конечно, помнишь! А говорил – не помнишь… Разве можно забыть? Это целая жизнь – когда мы каждый день говорили о планете Маль… Да мы фактически и жили на ней! Господи, какая блаженная была жизнь!…
Не отрываясь от экрана компьютера, ты спрашиваешь:
– Разве у тебя сейчас жизнь не блаженная?
– Конечно, блаженная. Но и очень напряжённая.
– Да-а?
– Да. У меня ощущение, что я стою в середине разрубленного каната, держа в руках два его конца. Эти концы разъезжаются в разные стороны, а я пытаюсь соединить их в одно целое.
– Что-то не совсем понятно…
– Очень непросто жить сразу в двух детствах. И пытаться соединить их в одно.
– Как это?
И – шёпотом, чтобы не разбудить чутко спящую Ксюшу – волнуясь и торопясь, я начинаю говорить тебе о том, что не дает мне покоя вот уже четыре месяца. Со дня появления на свет Ксюши. – О раздвоении. О том, что раньше, когда ты был маленький, было труднее, но – цельнее по ощущениям и переживаниям. О том, как трудно входить в детство и, одновременно, – вырастать из него…
– Я никогда не была так счастлива, как в пору твоего раннего детства…
– А разве сейчас ты не счастлива? – спрашиваешь ты, оторвавшись от компьютера.
– Счастлива. Ещё бы! Сейчас я трижды счастлива! Тобой, папой и Ксюшей. Но тогда было по-другому… Тогда было полное, безоглядное погружение: в бабочку – на которую ты сейчас смотришь, в цветок жасмина в твоей руке, в песочный домик, который ты вылепил на бортике песочницы… Полное и безоглядное погружение – в твой мир: в то, на что ты смотришь, в то, о чём ты думаешь. Мой мир тоже существовал – но как бы на периферии. Он был для меня – не главное. Главное – единственно главное в моей жизни – был ты… Хотя в то же время был мой институт: бесконечные сессии, контрольные, курсовые, была работа за кусок хлеба, сидение по ночам за машинкой, было вечное безденежье, но – надо всем царила РАДОСТЬ. Радость погружения в твой мир…
– А сейчас?
– Сейчас – очень напряжённо. Сейчас нет той безоглядности. Той цельности чувства. Ксюша только вступила в детство. А ты неожиданно вырос… Нет, нет, ты ещё ребёнок! – говорю я поспешно, видя растерянность в твоём взгляде. – И всё-таки ты вырастаешь из детства… А мне так хочется быть с вами навыкладку! И с тобой, и с Ксюшей. Мне это необходимо. Я по-другому и не могу. Вот и получается: общаюсь с тобой – и в то же время думаю: как там Ксюнечка?… Или: кормлю Ксюнечку, и вдруг ловлю себя на том, что мыслями – не с ней, а с тобой – в лесу. Слушаю, как Ксюнечка гремит погремушкой, а слышу – гремит твоя электричка…
ОНА СМОТРИТ НА СИНИЙ ПАРУС
Синяя пелёнка висит на верёвке на лоджии. Её треплет ветер и ярко высвечивает солнце. Она похожа на синий парус.
Синий парус я вывешиваю над коляской, когда выставляю Ксюшу на лоджию – спать.
Ветер! Коляска под синим парусом колышется на фоне просторного весеннего неба – как корабль на волнах… Два сверкающих глаза смотрят на синий трепещущий парус…
Ей обязательно нужно на что-то смотреть, что-то впитывать взглядом. Только впитав, насытившись, – она уснёт.
Я не знаю, на что она устремит свой взгляд завтра, но сегодня – она смотрит на синий парус…
* * *
Вечера плача чередуются у нас с вечерами смеха. Точнее – часы смеха с часами плача. Ксюша – невероятная, упоительная хохотушка. (Когда её ничто не беспокоит – в её внутреннем космосе и – в космосе внешнем).
Заразительнее всего Ксюнчик хохочет над моими шутками. Как будто догадывается, что её мама – неосуществившийся клоун! Хотя я ничего особенного не делаю, ничего специально для вызывания хохота. Просто говорю ей: "Ксюша, привет!" – и она хохочет! "А вот и я, Ксюша!" – хохочет! прямо повизгивает! Подношу её к окну, говорю: "Смотри, Ксюша, это – солнышко." – хохочет! "Это – птички летают." – хохочет! "Это – пелёночки твои на ветру трепыхаются." – хохочет!…
Может, я тут и ни при чём? Может, это у неё внутри ходят (сами собой) волны смеха? Как и волны плача…
Такой необъятный, такой бездонный океан… Океан – в сверкающей капельке…
В капельке – по имени Ксюша.
РАЗБИРАЯ ЯЩИК СО СТАРЫМИ ИГРУШКАМИ
– Скажи, зачем ты это копишь? Выбрось – и всё. И не нужно будет возиться, перебирать, перемывать это всё… Только время убиваешь, – говорит Антон.
– Выбросить?! Ты что – всерьёз?
– Всерьёз. Ведь это же мусор. Не всё, конечно, но большая половина.
– Мусор?! Нет, ты чего-то не понимаешь…
– Тогда объясни, – говорит он.
– Ну, во-первых, я время не "убиваю". Я за эти дни всё твоё детство заново пережила. Перебирая эти кубики, колёсики, палочки, шишки, камушки… Как будто прогулялась по планете Маль, по нашему лесу, по нашей бухте…
– Ты что, и эти старые, рассыпающиеся шишки хочешь сохранить? И эти серые, ничего не значащие камни?
– Конечно. Все это такой энергией заряжено! Ты, маленький, собирал эти камни, эти шишки, эти палочки, ты ими играл, ты их любил.
Как можно выбросить? Ведь это часть нашей жизни, часть нас самих. Наверное, если бы какой-нибудь экстрасенс подержал в руках вот этот камушек, он бы смог рассказать о тебе-пятилетнем. А, может, и о тебе-сегодняшнем, кто знает?… Ведь всё – живое, всё – помнит, всё – чувствует.
– Наверное, ты преувеличиваешь, мамася?
– Не думаю… Скорее – всё ещё сложнее, ещё глубже, чем мы можем себе представить.
– Неужто и эти карандашные огрызки сохранишь?
– Это же не просто огрызки! Они покусаны твоими молочными зубами!… Твои первые карандаши. Они мне дороги. Почему я должна выбрасывать то, что мне дорого?
– Всё-таки ты странная, мамася…
– Пусть буду странная.
– А ведь скоро появятся карандаши, покусанные Ксюшей! И камни, и шишки, которые притащит она!
– О, наступит и это блаженное время!
– Так мы окажемся погребёнными под всем этим, и никто нас не спасёт! Даже если у нас будет когда-нибудь десятикомнатная квартира.
– Ну, что ж. Значит, такова наша судьба.
Мы смеёмся.
* * *
– Мамася, разве я не люблю Ксюшу? Да и она меня, по-моему, любит. Так что твоё желание уже сбылось.
– Это не просто желание на сегодня. Это – пожелание НАВСЕГДА. Ведь когда говорят: желаю тебе здоровья и счастья, это не значит, что пожелание адресовано непременно несчастному и больному. Это означает: желаю, чтобы ты был здоров и счастлив ВСЕГДА.
– А… понимаю.
НЕ ПРОШЛО И ВОСЕМНАДЦАТИ ЛЕТ
Глава седьмая
Не прошло и восемнадцати лет, как мы стали молодыми родителями…