М. МИДЛЕР: А на этой встрече шесть на шесть лучше всех выступил Манаенко. Три победы дал из шести. Я дал две. Вышпольский дал две. А остальные – Сайчук, Тышлер и Беляков – на нулях. Они просто шли по нулям. Причем я выиграл у двух очень сильных: Карпати чемпион мира и Ковач чемпион мира. Карпати было тридцать девять, Ковачу – под сорок тоже. Ну, они выступали до глубокой старости. Последний раз чемпионом мира стал, в сорок пять лет, Геревич. В сорок пять лет он фехтовал – сказка была, рука молниеносная! Вот он руку так ставил – ты стоишь, да, и думаешь, сейчас ты ему ударишь по руке вот так, с выпадом. Не успеваешь, он успевал брать защиту.
Е. ГРИШИНА: Ну, это от природы…
М. МИДЛЕР: Ну, быстрота – это природное качество, конечно. Есть быстрые люди, есть медленные. И это качество консервативное. Есть качества, которые тренируются, а есть как бы природные, неизменные. Или человек быстрый, или он не быстрый. Вот Марк Ракита или Дод Тышлер были сравнительно медленными, но хорошо фехтовали за счет выбора сектора, куда ударить (в таком случае не надо очень быстрым быть, там реакция сложная должна быть, куда выбрать), они показывали результат. Не за счет быстроты, а Геревич за счет быстроты. То есть он с такой скоростью делал атаку и защиту-рипост, что просто… Сорок пять ему было. А венгры мне говорили, так сказать, в утешение: "Что ты? Ты еще молодой. Тебе тридцать лет".
Е. ГРИШИНА: А вот скажите, на ваш взгляд, идеальный фехтовальщик – это что? В чем вообще талант фехтовальщика? Это должны быть какие-то физические качества или это все-таки главным образом ментальность?
М. МИДЛЕР: Понимаешь, в чем дело… Я тебе сейчас объясню. Фехтование – это вид спорта, который… Дай ладонь. Вот так поставь. Общаются друг с другом личностью всей. Вот плоскость – это моя личность. И вот так мы общаемся, понимаешь? Не так, не так, не так, а вот так. Вот. Личность. И поэтому, если личность… Что такое личность? Это физические качества и характер. Вот говорят: "Фехтовальщик он хороший, но боец…" А что такое боец? Это человек, который может "через не могу". Вот у нас фехтовальщики, они "через не могу" драться не могут. Ни женщины, ни мужчины – никто. Как "не могу", так разрушается и техника, и голова ничего не соображает – понимаешь? А когда человек "через не могу" контролирует события… Потому что все бои в фехтовании, большие длинные бои, в командных тяжелые бои – они все идут "через не могу". Не на свежака. На свежака многие, а, раз, раз – скорость есть. А когда начинается "через не могу" или вытаскивать надо с большого счета. В этом отношении, конечно, у нас из последних поколений самый яркий пример это Стас Поздняков. "Через не могу"… Я его первый раз увидел на Олимпиаде в Барселоне.
Е. ГРИШИНА: Вы жили в одном номере?
М. МИДЛЕР: Да. Он приходил – молодые все – вечером, когда уже было темно. (Улыбается). Стас приходил – девятнадцать лет ему было тогда – так тихонечко, очень вежливо, но слышно все равно. И ложился спать… Так вот, в плане физики, во-первых, у него правая нога, бедро – это же выпад: толчковая ягодица правая и бедро, это как у… Я даже не знаю, что… Обыкновенно люди делают выпад вот так, а он делает вот так (показывает). И получается, что человек, который стоит на дистанции выпада, отходит свои полшага, а его все равно "маль парэ" достает. И рука тяжелая такая, в общем… А психическая сторона вопроса: борьба, тактика и все – это, конечно, его индивидуальные замечательные особенности. Надо отдать ему должное.
Е. ГРИШИНА: А развлечения, помимо сна, у вас на сборах были? Я ведь знаю с ваших слов, что после шести часов вечера и до ночи спать не полезно. Чем же занимались?
М. МИДЛЕР: Готовили оружие, проверяли, монтировали, подгоняли оружие. Чтобы оно было исправным, удобным и легким. Ну, и убивали время легкой развлекательной литературой, пинг-понгом, шахматами, бильярдом и прочим домино-кино. При этом серьезные, глубокие фильмы в дни перед ответственными соревнованиями нам не полагались. Чтобы не сбить у нас боевой настрой. А полагались, как я сам порекомендовал в своей книге по психологии фехтования, "красочные широкоэкранные фильмы музыкально-комедийного плана".
Е. ГРИШИНА: Вы уверены сейчас в том, что ваш совет оправдан?
М. МИДЛЕР: Практика показала, что серьезное кино перед важными турнирами можно смотреть только некоторым спортсменам, которых с толку не собьешь.
Е. ГРИШИНА: Невысокого же вы мнения о большинстве наших спортсменов!
М. МИДЛЕР: Ты ошибаешься. Дело в том, что мы – профессионалы. Надо жертвовать чем-то ради чего-то.
Е. ГРИШИНА: То есть?
М. МИДЛЕР: Представь себе хирурга перед труднейшей, крайне ответственной операцией. Многим ли хирургам ты решишься показать перед такой процедурой превосходную трагедию на экране? Или глубокую психологическую драму? Ведь эта информация может не покинуть мозг человека, который должен быть занят полностью проблемами того, кто лежит перед ним на операционном столе. Фехтование подобно, в этом смысле, хирургии. Или анестезиологии. Анестезиологи тоже колют. Правда, беззащитных… И там еще – вот парадокс с точки зрения фехтовальщика – за уколы, сделанные тебе, ты же и должен быть благодарен. (Улыбается).
Но вернусь к сборам. Тренировки и прикидки без конца и края. Но было еще одно. Может быть, не менее важное. У нас был – другого слова не могу найти – потрясающий наставник. Заслуженный мастер спорта СССР и заслуженный тренер страны Виталий Андреевич Аркадьев. Как тренер и, если хочешь, как мыслитель, этот человек развивал нас всерьез. Это одна из самых необычных фигур в спорте – уникальный знаток литературы, поэзии, психологии и философии последних трех веков, необыкновенный эрудит с талантом рассказчика, человек глубокий и, вместе с тем, открытый. Открытый и радостный. Мудрец. Он воспитал столько чемпионов мира и Олимпийских игр по фехтованию, сколько не удавалось никому. Главное для Аркадьева было одновременно подготавливать фехтовальщика – профессионала высокого класса и, вместе с тем, развивать спортсмена как личность. Не могу забыть поездки с Виталием Андреевичам за рубеж. Идешь ли ты с ним по Парижу, по Риму, по Берлину, по Будапешту, в Европе или в Азии, в Америке или в Австралии – везде, где он был с нами, Аркадьев рассказывал нам историю этих городов и стран. Еще он изумительно знал наизусть русскую и мировую поэзию. Аркадьев был человеком одновременно спортивного, философского и поэтического склада, бесконечно добрый и щедрый Учитель. С ним можно было анализировать и решать проблемы, от чисто спортивных до глубоко личных. Он был методолог жизни. Аналитик. Тренироваться на сборах, где есть Аркадьев, счастье. Нам повезло!
* * *
Давид Тышлер вспоминает:
– В 1954 году Марк уже три года, как в сборной СССР. Нас направили в Будапешт продолжать учиться у наших старых наставников-венгров искусству боя на сабле, рапире и шпаге. Известный во всем фехтовальном мире доктор Бела Бай, старший тренер сборной команды Венгрии, а в прошлом один из самых результативных венгерских рапиристов, проходя через зал, остановился около Марка, минут десять наблюдал, как Мидлер ведет поединок, и сказал, а я был в нескольких шагах и отчетливо слышал: "Зоркий мальчик, будет уникумом в фехтовании. Очень внимательный". Из всей нашей сборной Бела Бай отметил только Марка.
* * *
На память приходят два эпизода. Как-то я пришел в зал понаблюдать за тренировкой брата. Марк фехтовал со спарринг-партнером. Я отсмотрел несколько боев с короткими перерывами.
Вот фехтовальщики на минуту остановились, чтобы передохнуть.
Марк, увидев меня, сказал:
– Талантов много, выигрывают трудоголики.
В следующий перерыв он, прикоснувшись рукой в боевой перчатке к моему плечу, подчеркнул:
– Трудоголиков много – побеждают таланты.
Я собирался согласиться, но замер, не сразу сообразив, как согласовать взаимоисключающие суждения.
Когда Марк, мокрый от пота после очередного боя, подошел ближе, я спросил:
– Марк, не бывает двух приоритетов сразу. Что важней для фехтования, труд или талант? Только не говори мне, как нужны и труд, и талант и что трудолюбие и есть талант.
– Ты знаешь, кто такой Томас Фуллер? – спросил Марк и аккуратно повесил промокшее полотенце на стоящую у стула запасную рапиру. – Фуллер, английский умник, очень толковый мыслитель Англии XVII века. Он сказал: "Противоречие должно возбуждать внимание".
– Ты возбудил мое внимание, дальше что?
– Дальше Ухтомский, – сказал Марк.
– Что Ухтомский?
– Ухтомский говорил: если ты со своими мозгами не сумел разобраться, нет смысла разбираться ни с чем другим.
* * *
Я отдаю себе отчет в том, каковы причины любви Марка к фехтованию. Оно реализовало в нем сильнейшее его качество – стремление ко всяческой – прежде всего физической и интеллектуальной – победе над любым противником.
Марк – типичный многоборец. Пока фехтовальные правила разрешали драться на нескольких видах оружия, он поднимался на пьедестал почета и по результатам боев на сабле и по рапире. Я уверен, что он прекрасно фехтовал бы и на шпаге, судя по его победам в тренировочных боях, когда он брал шпагу в руки. (О штыке я не говорю, потому что в 50-е годы, когда я наблюдал тренировки Марка, штыковой бой уже уходил из сферы спортивного фехтования. Одним из последних виртуозов штыка был Алексей Елисеев – победитель Спартакиады народов СССР в 1959 году, впоследствии заслуженный мастер спорта, космонавт, доктор наук и дважды Герой Советского Союза).
Возвращаясь к Марку, хочу сказать, что многоборцем по самой своей сути он был, наверное, благодаря сочетанию атлетизма с тонкостью выполнения множества приемов боя на каждом виде оружия. В придачу он обладал удивительной способностью расшифровывать сильные и слабые стороны противников и использовать результаты анализа и диагноза для своей победы.
…Мы дома. Выходной день. Лежим на жестких дощатых кроватях в разных концах комнаты.
Брат читает "Хронику времен Карла IХ".
Мне надо поговорить с Марком о своих фехтовальных делах, но я не уверен, что он захочет понять меня. Он боец и беспощаден, как боец. Каждый день он собирает похожий на пингвина фехтовальный мешок и едет тренироваться.
Звонят девушки, и вообще происходит какая-то жизнь, а он возвращается к полуночи и падает на кровать.
Бесчисленные контрольные соревнования. Поединки с новыми бойцами, которых становится все больше.
– Слушай, – решаюсь я наконец сказать вслух, – я должен тебе сказать… Ну, оторвись же на минуточку.
Марк поднял глаза.
– Я решил бросить фехтование.
– Давай, давай.
– Мне же действительно ничего не светит.
Марк опять уткнулся в книгу.
– Да брось ты эту проклятую "Хронику"! Ты же сам втянул меня в это дело.
Марк моментально захлопнул книгу.
– В дело, а не в аферу. Я дал тебе шанс. Может, ты решил, что достаточно ходить три раза в неделю в зал играться, чтобы получать на пьедестале за твои ужимки и прыжки золотые награды? Попытка сделать тебя человеком…
– Да? Так что же ты сделал для того, чтобы я стал человеком? Кроме того, что притащил меня за руку в зал?
– Ты считаешь этого мало? Я должен был с тобой цацкаться? А кто цацкался со мной? От меня все время ожидают только выигрыша. Если он есть, это считается само собой разумеющимся. А если я проиграл?..
Он повернулся на спину и, заложив руки за голову, смотрел в потолок.
– Я делаю свое дело. Поединок – моя работа. Поединок значит один против одного. Каждый должен научиться этому сам. Ты стал мастером спорта. Дальше? Талант, как сказал Жюль Ренар, – написать не одну страницу хорошего текста, а триста.
– Я не могу и не хочу быть чемпионом! – возразил я.
Марк молчал, смотрел в потолок.
– Я бессилен против укола захлестом, – сказал я ожесточенно. – Я беспомощен против флеш-атаки купэ. И я не могу сделать перевод во внешнюю сторону. Боюсь боя с левшой. Терпеть не могу готовить электрооружие. Не переношу спортивные сборы. Не могу все время думать о фехтовании! Не могу и не хочу!
– Купи воздушный шарик.
– Что?
Марк задумчиво:
– Никто не может грустить, когда у него есть воздушный шарик! Так утверждал Винни-Пух. Ты не согласен?
* * *
Я последовал совету Марка. Однако подавленность из-за ухода от фехтования не ослабевала с приобретением одного воздушного шарика. Поэтому я завел два "пузыря": журналистику и философию, защитил диссертацию на звание кандидата философских наук и стал журналистом. Времени не оставалось ни на что. Тяга к рапире не проходила.
Реже и реже, но я все-таки участвовал в турнирах. Меня мучило желание, которое кажется сейчас детским лепетом, если не абсурдом, – хоть раз в жизни в финале моей неудачной карьеры фехтовальщика добиться победы над Марком.
Наконец мне выпал шанс.
– Слева – мастер спорта Мидлер, справа – заслуженный мастер спорта Мидлер.
Почти весь зал прекратил работу и собрался вокруг.
Сейчас, сейчас, сейчас… и больше никаких мыслей. Кажется, ткни меня иголкой – я не почувствую. Кивнул судье. Отдал салют. Команда: "Начинайте!" Марк сразу делает шаг вперед, навстречу, и все пропадает, весь зал, я вижу только его руку, затянутую в грубую перчатку, и клинок. Он медленно вытягивает его ко мне, приглашая начать бой. "Ты меня не обманешь, – думаю я, – ты меня не обманешь и не заманишь". Он уже близко, вот так всегда подходит, и, кажется, нужно лишь потянуться, чтобы нанести укол. Но я знаю, он сделает небольшой шаг назад, и рапира провалится в пустоту – и тогда… Надо самому что-то придумать, пока не поздно. Еще шажок ко мне, совсем маленький.
Делаю вид, что ухожу в защиту, и неожиданно замечаю открытый треугольник тела. Атаковать, что ли? Стой! Туда только сунься. Знаю я тебя как облупленного. Кстати, почему как облупленного, жужжит в голове, почему не как ощипанного?
Н-е-е-т, тут надо обождать, он что-то затеял. Поздно! Резко захватив мой клинок, Марк атакует. Бежать – это значит получить укол. Делаю шаг навстречу и, немыслимо, некрасиво изогнувшись, сам наношу укол.
Публика орет.
Марк спокойно подтягивает жесткую перчатку и дает знак, что готов продолжать. И вдруг мы оба с места кидаемся в атаку.
Судья почему-то считает, что я прав. Кажется, он слегка подсуживает мне. Зал ревет от удовольствия. Марк подходит к судейскому столику… Хоть расстегнуть пока эту удавку – костюм. Задыхаюсь под маской. За окном зала зеленые деревья, и бешеная крутизна трамплина, и ветер, и жизнь. Какой суетой все-таки я занимаюсь: ну проиграю, выиграю – лучше бы за город поехал. Сердце выпрыгивает из горла, сейчас бы окунуться в прохладную воду.
– Мидлер-младший – на дорожку! – Это голос судьи.
Марк раздраженно тискает свою маску: укол ему не отменили. Я в душе улыбаюсь – вот сейчас ты у меня попрыгаешь! Мне терять нечего. А тебе есть что – одних титулов на три строки в журнале. Я тебе не дамся так просто, ты со мной, уверяю тебя, помучаешься. Ты сюда, а я сюда. Ты сюда, а я вот так. Отлично!
Рев болельщиков. Счет возрастает до 3:0.
Может, он решил отдать бой? Эта идиотская мысль заставляет меня похолодеть, и я начинаю красться к Марку. Господи, хоть бы нанести четвертый укол. Тогда останется один – и победа.
Как болит рука, пальцы, вцепившиеся в рапиру, свело, хоть бы чуть-чуть расслабиться.
По-моему, он подвинулся уж слишком близко. Сейчас играть ва-банк. С воплем я кидаюсь за Марком, пытаясь его достать, и куда-то проваливаюсь. Попал!! Судья разводит нас. 4:0. Меня душит восторг.
…И вдруг я понимаю, что сейчас проиграю. Ведь я же вижу Марка, я же смотрю на него. Он сейчас раздавит меня. Только публика этого еще не понимает. Сейчас это должно произойти.
За последующие три минуты я получаю пять уколов подряд. Публика расходится…
Что произошло? Сначала давал фору, баловал меня и баловался, а потом показал…
Что показал? Что я – фехтовальный лилипут?
А смысл? Марк ничего же не делает "просто так".
Я подошел к брату и попросил объясниться. Он поднял руку (я отшатнулся, не зная, чего ждать), но он успел… как-то моментально погладить меня по волосам и сказал:
– Хорошая растительность растет только на хорошо унавоженной почве.
Поднял мешок с рапирами и вышел из зала.