* * *
Корни таких отношений с людьми, отношений ироничных, скандальных, умных, мудрых "в одном флаконе" – это то, что не перестает меня интересовать.
Как я уже писал о Марке, с тринадцати лет начались победы, и, чемпион Москвы среди юниоров по фехтованию, Марк получил право на льготную продуктовую карточку, то есть практически содержал семью, в то же время, живя в семье, уже не жил в семье.
Фехтовальный зал стал для него, так сказать, родиной души и средством существования.
Я как-то спросил Марка:
– Что у тебя с родителями?
Вместо ответа он сказал:
– Ты знаешь Одо Маркуарда? (Манера Марка – задавать вопросы, которые загоняют собеседника в тупик. – А. М.).
– Нет, откуда?
– Маркуард – немецкий философ, первый, кто теоретически и на эксперименте показал, что человек – это существо, которое компенсирует в спорте неудовлетворенность, недовольство и страдания.
…Вскоре после смерти Марка его старая знакомая, бывшая довольно известная волейболистка (ее имя и фамилия для нашего повествования не нужны), сказала: "Хороший человек. Как жаль! Что-то произошло в его семье, в той, где он вырос. Я знаю, что он своих родителей с самого своего раннего возраста как отрезал".
Я видел, что брат приходил и уходил, молча шел к бабушке (мы жили с ней в той же квартире через коридор), с бабушкой ему было полегче, чем с нами.
Я упоминал, что родился через восемь лет после Марка. Я был любимым младшим, и мне казалось, что к Марку в семье относились с теплом меньшим, чем ко мне.
Но сейчас, когда Марка не стало, думаю, что это было не так. Родители, конечно, любили нас, не выделяя, кому больше ласки, кому меньше, но время было суровое военное и трудное послевоенное и нужно было выжить, а когда нужно выжить, чувства (прежде всего по отношению к старшим) уходят вглубь, внешне сокращаясь, как говорили тогда о ласке: что за "телячьи нежности?"
Не очень понятно и очень удивительно только то (и чуть-чуть обидно за брата), что на меня почему-то "телячьих нежностей" хватало. А на него – нет.
* * *
Как я писал раньше, семья наша жила в большой коммуналке, в одной комнате, где, судя по сейфу, вделанному в стену, раньше был кабинет хозяина.
В этом мощном металлическом ящике хранились сапожные щетки, обувные кремы и инструменты нашего деда-сапожника.
Однажды зимой я потянулся в глубь сейфа за лыжной мазью для школьного кросса и задел пальцем за едва заметный выступ на задней стенке. Задняя часть сейфа скользнула, и открылось узкое пространство, в котором у дальней стенки прислоненный стоял альбом для рисования.
На обложке был нарисован динозавр с пастью волка. Под обложкой я увидел знакомый четкий почерк Марка.
Любопытство пересилило осторожность и совестливость… Впрочем, мне было двенадцать лет.
Читаю:
"4 января 1948 года.
Мне 17 лет. Я чемпион Москвы среди юношей по фехтованию на рапире. Ну, и что? Я доволен, рад, счастлив? Мне не хватает самого главного ощущения, которое убедило бы меня, что я нужен близким мне людям. Почему меня никто не обнимает? Когда родятся звери, многие из них, оказывается, долгое время ездят на спине матери, а то виснут на ее животе. И дело тут не только в близости к еде. Но и в том, что, когда тебя касается кровное – само это прикосновение дает ощущение безопасности: у тебя все в порядке, тебе нечего опасаться, ты надежно защищен, и тебя любят.
Заводят собак, кошек и хомяков, может быть, и потому, что человеку не меньше, чем хомяку, не хватает прикосновения. Но нам с младшим братом не разрешают завести живое существо. Мама уверена, что нас "покусают". Семилетний Сашка ныл: "Мама, купи мне собачку без рота".
На этом месте я остановился. Оторвался от записи. Подумал, что забыл просьбу о собачке. А вот гладкую щеку матери, когда она меня обнимала, и небритую щеку отца помню. От этих прикосновений мне становилось хорошо.
В коридоре раздалось шлепанье тапочек. Я хотел быстро вернуть дневник на место, но за дверью все затихло. Теперь читал не останавливаясь:
…"Родители как бы не приближались ко мне, а может быть, это я не приближался к ним. Вместо этого с седьмого по девятый класс я начитался всякой всячины о пользе для человека родственных и дружеских касаний и сегодня допускаю, что не случайно во всем мире отмечают Международный день объятий. До сих пор я не имел понятия, что по правилам МДО уже несколько десятков лет этот День празднуется четыре раза в год – 21 января, 4 декабря, 15 июля и 22 июля люди дружески обнимаются во многих странах со знакомыми и незнакомыми. Написано, что в эти четыре дня люди обмениваются душевным теплом. А я бы устроил сорок дней объятий.
Потому что получается – все остальные дни года я обречен на то, чтобы выжимать из окружающего мира тепло и любовь".
"20 января 1948 года.
…Подбросил матери на туалетный столик записку. "Американские ученые из университета штата Северная Каролина экспериментально установили, что: "Объятия могут защитить от неположительных воздействий стресса". "Объятия дают возможность резко ослабить депрессию и чувство одиночества". Установлено, что при ласковых прикосновениях к человеку у него усиливается иммунитет; повышается уровень гемоглобина; гипоталамус головного мозга выбрасывает в кровь гормон, который вызывает благожелательное отношение к людям, так называемый окситоцин, гормон положительного отношения к миру и хорошего самочувствия. Теперь, когда мне говорят, что объятие друзей и родителей помогает людям, страдающим повышенным беспокойством, я в это верю", – закончил я записку. Мать никак не показала, что прочитала записку. Я подождал с месяц и подбросил вторую. Вот она: "По данным английских психофизиологов, младенца надо гладить не реже шестнадцати раз в сутки. Многолетние исследования показали, что при отсутствии или при редкости положительного осязательного контакта младенцу грозит нервное заболевание. Взрослого ребенка до достижения им зрелого возраста надо гладить не реже восьми раз в сутки. Иначе у него из года в год растут шансы оказаться жертвой собственных расстроенных нервов. Молодой человек превращается в озлобленного неудачника".
– Мама, а как насчет записки? – спросил я.
– Есть грех, – сказала мама, – сейчас уже трудно что-нибудь изменить. Было дело…" – она не стала продолжать".
Запись оборвана. На следующих трех страницах проставлен только год – 1949, 1950, 1951, – но они не тронуты.
Четвертая страница начинается словами:
"3 марта 1951 года.
Долго двигался к вопросу, который, казалось бы, имеет простой ответ: зачем мне тыкать клинком в людей, не давая при этом ткнуть в меня? В последние месяцы возник еще более "простой" вопрос: в чем причина необыкновенной моей убежденности в том, что я любой ценой должен победить?
Мне нужны деньги? Слава? Зарубежные поездки? Но за рубеж пока что наших спортсменов не выпускают. Слава? Обо мне будут писать и говорить. И что? Сегодня я, завтра не я. Как там у Пушкина: "…Слава – яркая заплата на жалком рубище певца; любите злато, злато, злато, любите злато без конца"… Деньги? Но я к ним тоже отношусь спокойно. Конечно, рад, что за звание чемпиона Москвы получаю продуктовую карточку и могу кормить родителей. Это дает мне возможность больше себя уважать.
Может быть, успех в фехтовании нужен мне для того, чтобы победить мои неудачи в отношениях с близкими. Хочу, чтобы до меня хотели дотронуться, были бы рады положить мне руку на плечо, обнять".
Запись без даты:
"Что же, фехтование не дает мне тепло и любовь – пока что, но уже балует успехом и дополнительным вниманием окружающих. Это немало. А ирония – щит от любых попыток незвано вторгнуться в мою внутреннюю жизнь".
Запись без даты:
"Говорил с младшим братом. Сказал ему, что отношусь к фехтовальному залу на соревнованиях, как к читальному залу библиотеки, где я должен читать противника, как книгу. Сейчас думаю, что сравнение правильное".
Запись без даты:
"Что я вижу в зеркале, так это упрямого, несговорчивого, часто эгоистичного, неуверенного в себе человека, который в неприятной ситуации пытается найти что-то смешное или кажущееся смешным. Я бреду по длинной пыльной дороге и несу свой характер, как старый чемодан. Не потому, что это нравится (что тут может нравиться?) Чемодан тяжелый и изрядно потертый – просто больше мне нести нечего.
Я иду прямой дорогой в тупик".
Это писал совсем еще молодой человек.
Теперь приведу несколько отрывков из дневника брата, который он вел на протяжении многих лет, будучи уже вполне зрелым и знавшим жизнь человеком.
Запись без даты:
"Как пишет Харуки Мураками, "для жизни необходимо огромное количество энергии". Где взять эту энергию, откуда ее черпать, как не из собственных физических сил? Для любого, кто собирается сделать в жизни что-то основательное, необходимо нарастить мускулатуру. А чтобы заниматься работой столь вредной для здоровья, как профессиональный спорт, нужно быть исключительно здоровым человеком. Другими словами, нездоровый дух нуждается в здоровом теле".
Запись оборвана. Пустая страница и ниже снова цитаты из книги Мураками "О чем я говорю, когда говорю о беге":
"Я как деревенский кузнец – молчалив и работящ".
А дальше – стихи:
Опять судьба меня толкнула
на те же грабли в сотый раз,
а я с улыбкой жду удара,
питаю слабость я к граблям.Вот я включаю обаянье,
и люди тянутся ко мне,
я обаянье выключаю,
и люди в ужасе бегут.
Вчера был казус: сам с собою
я, как обычно, говорил
и вдруг с собой не согласился,
вспылил и даже накричал.
Почему у меня так резко делятся окружающие на святых и – бесов, на лютых друзей и преданных врагов? А-а-а!.."
Запись оборвана. Ниже:
"Читаю Маркеса "Сто лет одиночества" – роман-миф, роман-притча о развитии человечества, где каждый обречен на одиночество, и только оно господствует в мире.
Быть может, мы сами не хотим взглянуть в лицо правде, насколько чудовищно одинок каждый из нас. У каждого свой путь и одиночество тоже свое, такое разное, такое непохожее, всегда выматывающее и опустошающее холодом.
Шопенгауэр прав. Он сказал: "В одиночестве каждый видит в себе то, что он есть на самом деле".
По радио "Свобода" Женя Ловчев – известный в мое время футболист – сказал о себе: "Я жив любовью людей ко мне". Он был великий футболист.
Мой младший брат жив любовью людей к нему, в которой он нуждается, видно, до зарезу. Поэтому он старается быть всеми любимым. Всем хочет помочь.
А я? Я тоже пытаюсь питаться любовью людей. Но я не стремлюсь помочь всем, потому что тогда не поможешь никому. Или поможешь кому-то за счет других, которые стоят в очереди за помощью.
…Разнообразие – это лучшее средство от скуки (тоски). Разнообразие держит человека в тонусе. Невыносимая скука на сборах – не лучшее средство от скуки".
На одной странице дневника посреди листа крупными буквами было написано:
"ПОЕДИНКУ НАДО СЛУЖИТЬ ВСЕЙ СВОЕЙ ЖИЗНЬЮ!"
И дальше:
"Чем опасней для меня противник, тем ясней я вижу, что передо мной на дорожке находится другая Вселенная. Надо понять ее законы, раскрыть особенности ее движений.
Этому поединку, а любой поединок является "этим", надо послужить всей своей жизнью.
Читая книги такого класса, как "Сто лет одиночества" Маркеса, или Марка Аврелия "Наедине с собой", или Шопенгауэра "Афоризмы житейской мудрости", я чувствую, что не могу "схватить" мудрость, во всяком случае, настолько, чтобы понять, что она такое и от чего она зависит. Потом наткнулся на Экклезиаст, и он совсем меня запутал. Потому что учил тому, что "не проворным достается успешный бег"… Как же так, подумал я, а кому же? "Не храбрым – победа". А кому? "Не мудрым – хлеб". А как же мудрый Иосиф, который предвидел семь сытых и семь голодных лет и запасся хлебом для себя и для всего своего народа, и для окружающих народов?.. "Не у разумных богатство, – настаивал Экклезиаст, – и не у искусных благорасположение". "Но, – меня поразило, – время и случай для всех их".
Значит, вся мудрость жизни состоит в том, чтобы понять свое время и словить "свой случай"? Какое свое время и какой случай я не словил?
Я словил полтора десятка лет своего капитанства. Особенно годы наших побед. А дальше что?"
Последняя запись без даты:
"В лодке жизни я не пассажир, я – гребец!"
* * *
– И все-таки, в чем секрет его побед? – спросил я Дода Тышлера.
– Науке сие не известно. Я о фехтовании написал несколько книг – все равно не понимаю. Понимаю, что оно стимулирует так, что ставит на дыбы двигательные и умственные способности человека. Но это относится ко многим видам спорта. Что еще? После шахмат фехтование на втором месте по интеллектуальной составляющей… Может, сочетание возможностей у Марка выигрышное? – сказал Дод.
Марк был улыбчив.
Как сказала бывшая чемпионка мира по рапире среди женщин Татьяна Любецкая: "Во всяком случае, в фехтовальном зале я никогда не видела его хмурым".
Раздается звонок:
– Как дела? – спрашивает Марк.
– Нет проблем, – отвечаю я.
– Да? – с тревогой в голосе. – Нет проблем? Значит, ты умер.
Про Марка и про его юмор ходили анекдоты и легенды.
Таня Любецкая рассказывает:
"В Вене сборная команда России пошла смотреть фильм, который в Австрии очень хвалили.
Началась лента: секс. Сплошной. Перемежается порнухой: порнуха – секс, секс – порнуха. Я почувствовала, как в полной темноте щеки у меня нагрелись – жутко покраснела. Вышли из кинотеатра. Идем, молчим. Неловко друг перед другом. Не знаем, как лицо держать.
Марк задумчиво говорит:
– Плохо, когда языка не знаешь. Ничего не понятно!
Мы так и грохнули! Попадали! И стало легче".
Марка никогда не волновало то, что он – еврей. И вдруг в 2010 году он узнает от кого-то из знакомых, что попал в книгу "Знаменитые евреи". Звонит мне:
– Слушай, тебе не попадалась книжка "Знаменитые евреи"?
Я никогда не знал, разыгрывает меня Марк или говорит серьезно.
Отвечаю:
– А что?
– Там я среди ста шестидесяти пяти героев еврейского народа между Фрейдом и Эйнштейном.
– Ты ближе к Фрейду или к Эйнштейну?
– Где-то посредине.
На всякий случай я сделал крюк по дороге на работу, и на Арбате в "Доме книги" действительно есть такая книга. Толстенькая, квадратная. На обложке – фото Эйнштейна и Фаины Георгиевны Раневской.
Марк Мидлер на 137-й странице. О нем рассказано коротко и сухо. Как о Фрейде и об Эйнштейне.
Вот только зачем он мне позвонил?
Хотел похвастать? Такого не было никогда. Ни до, ни после. Даже в шутку, производную от книги о евреях гениальных и близких к тому, даже и в этом случае хвастать передо мной не входило в наши отношения.
Парадокс? А может, Марк – гений? Ха-ха. "Гений парадоксов друг…"
Глава пятая. Капитан
Немного главных спортивных дат и – результатов.
Олимпиада в Хельсинки. 1952 год
В личном первенстве Марк выбыл во втором круге. Начальство в Москве посчитало этот результат "приличным", поскольку команда советских рапиристов выпала из соревнований в первом круге. Пожалуй, можно сказать – это будет правдой, – все фехтовальщики СССР нервничали на этой Олимпиаде сверх всякой меры. Руководство требовало результатов, а спортсменам не хватало современной техники поединка, актуальной тактики и опыта международных встреч. Зато здесь своими глазами Марк впервые увидел будущих своих соперников – самых успешных фехтовальщиков мира, с которыми ему вскоре предстоит драться. Чемпион мира и Олимпийских игр в личном первенстве – "современный д’Артаньян", как о нем писали в популярных спортивных изданиях, или "непредсказуемый каталонец", как его называли в фехтовальных кругах, с девяти лет привыкший держать рапиру в руке француз Кристиан Д’Ориоля, и основной соперник Д’Ориоля итальянец Эдоардо Манджаротти. Претендент на золотую медаль на турнирах сколь угодно высокого уровня, Манджаротти – мировой рекордсмен по количеству наград разного достоинства за победы на международных турнирах по рапире и – шпаге.
На годы и годы эти двое стали для Марка объектами восхищения и самыми опасными противниками. Господство Манджаротти в рапире и шпаге и Д’Ориоля в рапире начало несколько слабеть только по прошествии следующих двух Олимпиад после Хельсинки.
Олимпиада в Мельбурне. 1956 год
Как и на предыдущих Играх, победителем мельбурнской Олимпиады в фехтовании на рапирах стал "непредсказуемый каталонец".
Здесь Марк сумел подняться в финал, правда, занял там только предпоследнее – седьмое – место.
Но уже к этому времени Марк впервые победил Д’Ориоля. Это произошло осенью 1955 года на международном московском турнире "СССР – Франция".
Олимпиада в Риме. 1960 год
Чемпионом в личных соревнованиях по рапире становится самый молодой коллега по команде, где Марк – капитан. Это двадцатидвухлетний ленинградец Виктор Жданович.
Мидлер занял пятое место в финале. Это – личный рекорд по сравнению с предыдущей Олимпиадой, но Марк успокоился только, когда, опередив итальянцев, французов, немцев, англичан, американцев и поляков, возглавляемая им команда завоевала золотые медали и звание чемпионов Олимпийских игр в командных соревнованиях по рапире.
Олимпиада в Токио. 1964 год
…Идет финал командного турнира рапиристов. Встречаются давние соперники, а на тот день – сильнейшие рапирные команды мира, сборные Польши и СССР.
От поляков на финальный олимпийский помост вышли Франке, который за день до этого стал чемпионом Олимпиады в личном первенстве, Парульский, который за год до этого стал чемпионом мира, и призеры множества международных турниров Скрудлик и Войда.
Против них – Мидлер, Жданович, Сисикин, Свешников.
Счет финала за два боя до конца его – 7:7.
Но при этом поляки намного обходят наших по уколам, так что на худой конец их устраивает ничья, тогда как нашим нужна только победа.
В предпоследнем бою встретились экс-чемпион мира Ришард Парульский (фехтовальщик с классной своей нестандартной техникой) и Марк Мидлер.
При выигрыше Парульского счет, соответственно, станет 8:7 в пользу поляков. Тогда, даже при проигрыше ими последнего боя, счет уравняется и поляки все равно чемпионы.
Если же победит Мидлер, для нас остается еще шанс на золотые медали – победа в последнем бою.