В Ясиноватую пришли уже в темноте и, пробираясь в сторону вокзала, быстро нашли знакомый домик. Больше нам идти было некуда.
Постучали в темное окно, нам долго не открывали, а потом вдруг распахнулась дверь, и знакомый голос из темного чулана пригласил войти. Хозяйка зажгла керосиновую лампу, зашевелились ее мальчишки, проснулись и уставились молча на нас. Хозяйка велела разуться, сунула нашу обувь в еще горячую духовку. Налила в тазик горячей воды и велела поставить в него ноги, которые были похожи на измятые холщовые мешочки с костяшками. И все это делалось почти молча. Лишь когда хозяйка поставила нам миску с холодной картошкой в мундирах и тарелку с солеными огурцами, и мы начали есть, спросила: "Напартизанились?" Пацаны стали смотреть на нас потеплевшими глазами, а мы в одно мгновение съели молча все, что нам дали. За сутки до этого мы расправились с последней горбушкой, и после этого у нас не было во рту ни крошки еды, ни капли воды. По дороге мы ели снег, но его много не съешь и жажду он не утоляет.
Проснулись мы, когда было совсем светло. Наша обувь хоть и не высохла, но уже можно было ее обуть. Быстро собрались и хотели уйти, но хозяйка опять чем-то угостила, напоила, сказала добрые слова. Мы вышли из гостеприимного дома, поблагодарив добрую женщину, и направились к вокзалу.
На привокзальной площади творилось невероятное: она была заполнена итальянскими солдатами, которые продолжали подходить из всех привокзальных улиц и переулков. Зрелище было потрясающим: солдаты сидели и лежали на площади вокруг костров, на которых сжигали все, что горело. В огне пылали окрестные заборы, сломанные деревья и даже отбитые приклады карабинов. Итальянская армия на площади станции Ясиноватая была представлена всеми родами войск, одетых каждый по-своему: кто в шинелях, кто в замысловатых, похожих на театральный реквизит, накидках. Сначала к общей массе не присоединялись карабинеры, они держались отдельными группами, стараясь соблюсти теряемое достоинство, и в своих шляпах с перьями выглядели по меньшей мере нелепо, но потом и они стали разбредаться к кострам.
Среди этой толпы итальянского воинства было и небольшое количество местного населения, в том числе и мы, на которых они внимания не обращали.
Потолкавшись и пообщавшись с народом мы узнали, что итальянцы, находящиеся на площади - часть их армии, бросившей фронт и направлявшейся домой в Италию. Здесь они ждут возможности перехватить какой-либо порожний эшелон, идущий в западном направлении.
А эшелоны изредка проходили, медленно, не останавливаясь. В каждом вагоне в распахнутых дверях стояли 1–2 немецких солдата с автоматами на груди и торчащими за поясом 2–3 гранатами. Из некоторых дверей были видны стволы пулеметов. В этот момент итальянцы вскакивали на ноги и устремляли свои взоры на уходящие вагоны и в их глазах, лицах и жестах было столько ненависти, что мы невольно прониклись, если можно так сказать, чувством солидарности. Почему-то казалось, что итальянцы не только бросили фронт, но и перешли на нашу сторону и вот-вот начнут бить немцев.
В отличие от вчерашнего, день был морозный и все старались быть ближе к кострам. Ничего не менялось. Также на запад продолжали проходить порожние охраняемые эшелоны, и после каждого итальянцы волновались все больше.
Развязка наступила ближе к вечеру. Немцы стали подтягивать к вокзалу войска, в улицах появились бронетранспортеры и большие группы солдат. Похоже, что немцы окружали станцию. Итальянцы начали митинговать, о чем-то спорили, яростно жестикулируя, и, казалось, начинается драка. Эта нервозность, естественно, передалась и нам. В испуге я вспомнил о карте за подкладкой и не мог придумать, что с ней делать. Трагическая развязка приближалась и оставаться с картой было дольше нельзя. Я забежал в развалины рядом о вокзалом, извлек ее из-под подкладки, засунул в левый рукав и медленно пошел к костру. Итальянцы стояли и смотрели на очередной уходящий эшелон. Я выхватил карту из рукава и сунул в огонь.
И тут случилось то, что целый день витало в воздухе: итальянцы всей своей многочисленной толпой бросились на эшелон, в вагонах которого стояли, как и прежде, немцы, но с колбасой и батонами в руках. Очевидно, у них был обед.
Метнувшаяся к вагонам толпа увлекла и нас, притиснула к медленно движущемуся составу, и десятки рук протянулись к немцу, вытянули его из вагона. Опередившая всех длинная, черная, волосатая, высунувшаяся почти по локоть из шинели, рука выхватила у немца… не автомат, не гранаты, а колбасу.
Забегали карабинеры, эшелон остановился, в несколько минут итальянцы его заполнили. Толпа и нас почти внесла в вагон, обустроенный двухэтажными нарами и буржуйкой в центре. Мы нырнули под нары и затихли. Вскоре эшелон тронулся и застучал колесами на запад.
В вагоне находилось человек 60, они быстро освоились и, изломав пару досок от нар, растопили буржуйку. Стало тепло, на нас никто внимания не обращал, хотя нас было хорошо видно.
На первой же остановке в наш вагон влез офицер и, отсчитав пятерых солдат, отправил их в другой вагон, а на их место привел старенького генерала, его адъютанта и ординарца. Генерала, как и положено, усадили у печурки, чемоданы поставили рядом, адъютант и ординарец устроились неподалеку. Свет из открытой дверцы освещал лицо генерала: был он совсем седой, худой и не отрываясь, отсутствующим взглядом, смотрел на огонь, очевидно, лучше других оценивая происходящее и предвидя последствия. А мне, как назло, стало смешно: я вспомнил стишок, который мы учили в первом классе, посвященный тогдашним событиям в Испании…
…Бросив пушки, танки, ранцы
убегали итальянцы,
всех быстрее убегал
итальянский генерал…
Через какое-то время он оторвал взгляд от огня, огляделся, тыкая пальцем пересчитал всех в вагоне, в том числе и нас. Затем поставил на колени чемодан, открыл, достал несколько пачек галет и протянул каждому по две пресных, несоленых галеты. В том числе и нам, что меня удивляет до сих пор. Обдумывая этот случай много позже и вспоминая как мы летом 1945 г. подкармливали немецких пацанов и их отцов-рабочих, трудившихся рядом с нами в Юкермюнде на демонтаже военного завода, я проводил некую параллель. И до сих пор мне итальянцы кажутся совсем не похожими на своих европейских собратьев, а тем более "старшего брата"-союзника. Непосредственные, искренние, добрые.
А тогда под нарами так хотелось, чтобы они повернули оружие против немцев, открыли второй фронт, а нас бы взяли разведчиками, как знающих местный язык и здешние условия. Но поезд продолжал стучать колесами на запад, а итальянцы, конечно же, думали о своей Родине, а не о нашей. Может быть, они, как и славяне, подвержены ностальгии?
Часа в два ночи поезд остановился и наступила тишина, длившаяся несколько мгновений. Затем послышалась громкая команда на немецком: "Открыть двери" и, как только они загремели - с двух сторон вдоль вагонов вспыхнули яркие прожектора. Метрах в десяти от вагонов почти сплошной стеной стояли эсэсовцы, многие с собаками, автоматы были угрожающе направлены на вагоны. Тут же послышалась вторая команда: "Выйти из вагонов и положить оружие".
Итальянцы, совершенно не похожие на тех, что вламывались в вагоны днем, покорно выпрыгивали, осторожно, с вежливой покорностью клали оружие на землю прямо у немецких сапог и выстраивались шеренгами вдоль эшелона.
Так провалилась наша вторая мечта - о втором фронте. Выпрыгнув из вагона за спинами итальянцев, мы, пригнувшись, стали пробираться к голове состава, чтобы выйти из освещенной зоны. Вместе с нами пробиралось еще несколько человек. Впереди шла женщина с двумя детьми, мы пристроились за ней и вместе вышли из немецкого оцепления. К удивлению, немцы нас пропустили свободно и даже не обратили внимания. Выйдя к помещению вокзала, прочитали название станции - Гришино.
Так мы расстались с итальянцами. Но, как оказалось - не надолго: ранней весной толпы итальянских солдат появились в Днепропетровске. Они ходили с оружием в руках и предлагали его за буханку хлеба, настоятельно рекомендуя вооружаться. Во двор к Сушко забрел унтер, предлагая наган и маузер за две буханки. Мы с Юркой со страхом отрицательно замотали головами, и он понуро пошел со двора. Юрий вбежал в дом, что-то вынес ему, догнал и сунул в руку. Не оглядываясь, итальянец продолжал идти, жуя на ходу.
…Похоже, это была благодарность за генеральские галеты. А потом прошел слух, что задержанных в Гришино итальянских солдат и офицеров расстреляли в Западной Украине.
Мы быстро пошли по улице, мороз подгонял и, после относительно теплого вагона, не могли согреться. Отойдя от вокзала несколько кварталов, стали стучать и проситься в дома. Казалось - безнадежно, но едва стукнули в четвертый дом, как дверь распахнулась: на пороге стоял не старый еще мужчина в пальто и шапке, вопросительно глядя на нас. Мы попросились. Хотя подвох был виден, бежать было нельзя: обе его руки были опущены в карманы пальто. Мужчина отреагировал мгновенно: пригласил переночевать, но сказал, что живет в двух кварталах отсюда.
Чувствуя, что влипли, мы обреченно шли за ним. Улица была широкая, с высокими сугробами, снег скрипел под ногами, бежать нам было некуда, тем более, что правую руку он из кармана не вынимал.
Вышли на маленькую площадь, свернули чуть влево и направились к длинному дому на противоположной стороне. Подойдя ближе, рассмотрели светящуюся синим светом вывеску - "УКРАИНСКАЯ ВСПОМОГАТЕЛЬНАЯ ПОЛИЦИЯ".
Он представился старшим следователем городской полиции, предложил побеседовать и рассадил нас в разные комнаты. Первым был я. Наша легенда предусматривала путь из Воронежа через Вешенскую, Морозовскую, Миллерово, Ворошиловоград, Дебальцево, Горловку. Имена хозяек - имена наших близких: матерей, сестер. Улицы - такие, что были в каждом населенном пункте.
Но до мелких деталей он не добирался, иначе нас можно было легко поймать. На вопрос - как добрались от Воронежа до Вешенской - мы с Юркой ответили одинаково: в группе наших военнопленных при какой-то зенитной немецкой части, заготавливали дрова.
Наши ответы его, очевидно, устроили. Он посадил нас напротив и сказал, что утром в Днепропетровск едут два полицая, они возьмут нас с собой и передадут в городскую полицию, где все проверят и, если не подтвердится, нас расстреляют.
Он говорил тихо, спокойно, но угрожающе. Однако и в речи, и в поведении проскальзывала заискивающая неуверенность и глубокое, далеко спрятанное беспокойство. Мы понимали, что это значит и откуда волнение, нам так хотелось засмеяться и сказать: "Трепещи, подонок".
Ближе к утру пришли два полицая, молодые и пьяные амбалы с винтовками. Один был в овчинном тулупе до пят, второй - в коротком кожушке. Взяли нас, выслушав наставления следователя, и отправились на вокзал.
Следователь никаких бумаг по нашему допросу им не передавал, велел только сдать для проверки в городскую полицию. Он передал большой запечатанный пакет, который вытащил из сейфа и, было очевидно, что он приготовлен заранее.
Полицаи нашли нужный им поезд, усадили нас на тормозную площадку, сами уселись с двух сторон, поставив винтовки между ног, и мы тронулись. Мороз был довольно сильный, очень скоро мы стали околевать. На крошечной площадке негде было попрыгать и даже помахать руками.
Ехали долго, и когда поезд остановился на станции Чаплино, первым не выдержал полицай в коротком полушубке: он разбудил напарника и сказал, что пойдет узнать об отправлении, велел стеречь нас. Но тот сразу же закутавшись в тулуп, уснул. Мы дали отойти полицаю подальше и нырнули под вагоны поперек путей.
Преодолев несколько составов, шмыгнули в улицы и понеслись, петляя, уходя как можно дальше от станции. Бежали, пока не наткнулись на кузницу, из трубы тянуло характерным дымом кузнечного горна, и мы поняли, что можем согреться.
Высокий, картинно-красивый старик-кузнец встретил нас внимательным, изучающим взглядом, выслушал нашу легенду и, по-моему, не поверил ни одному слову. Сунув прут, который он ковал, в горн, взял нас за руки и повел в дом. Уже по тому, как он держал, чувствовалось, что ничего плохого не будет.
Введя в дом, представил своей хозяйке как бродяг из Днепропетровска, которых нужно накормить, дать выспаться и потом поговорить. Такая же красивая и статная старушка согрела и дала нам по большой миске горячего, густого пшенного супа, заправленного жареным на сале луком, который мы раньше если и ели, то только до войны.
Проверив нас на вшивость, хозяйка постелила нам на печи и велела спать, что мы немедленно исполнили под далекий, но звонкий стук молота.
Проснулись поздним вечером, хозяева наши пили чай и, очевидно, ждали нашего пробуждения. Нам пришлось опять врать о ремесленном училище, Воронеже и т. д., но излагали мы свою историю последовательно и по очереди, чтобы не завраться. Не соврали только о вчерашнем задержании в Гришино и побеге от полицаев.
Старик внимательно слушал, о чем-то думал, потом вдруг спросил: "Правда ли, что вам нужно в Днепропетровск?" Услышав утвердительный ответ, он встал, оделся и вышел из дома, ничего не говоря. Мысль о полиции все-таки мелькнула, и стало тревожно. Но настолько по-доброму все было, что тревога рассеялась быстро.
Через полчаса он вернулся и сказал, что утром отведет нас на станцию и посадит в паровоз к знакомому машинисту, который довезет нас до города.
Так и сделал. Еще было темно, а мы уже сидели в деревянной будке, установленной в тендере паровоза, тесно прижавшись друг к другу и упираясь коленями в противоположную стенку. Когда мы поехали, машинист выпускал нас по одному, давая погреться у открытой топки.
Мимо главного вокзала он проехал без остановки, на малом ходу, оставив его занесенные снегом руины слева, и покатил дальше. Перед станцией Горяиново сбавил ход до минимума и, хлопнув по плечу, сказал: "Прыгайте по одному".
Когда нам пришлось уйти в другой район города, с Юркой стали видеться реже, появились новые друзья и я лишь изредка бывал у него. А когда освободили Днепропетровск, я сбегал к нему домой, но не нашел никого.
Это был удар, который я с болью пережил. Время уходило, произошло много событий, я стал забывать, а когда вспоминал его, го с уверенностью, что никогда больше не увидимся.
Когда я уже учился в институте, в марте 1953 года меня прямо с занятий, а шел семинар до истории КПСС, вызвали в МТБ Жовтневого района, где молодой и вежливый капитан, поговорив со мною минут двадцать, попросил написать список моих друзей и близких знакомых периода оккупации. Подчеркнул фамилию Сушко и, посадив меня в отдельную комнату, посоветовал написать о нем подробно и в деталях. Прочитав мой опус на четырех листах, он улыбнулся и заметил, что я, мол, оказал очень добрую услугу своему другу.
В 1961 году Юрка появился в городе, и мы встретились. Приехал он с женой и двумя сыновьями из Караганды. Пытался устроиться на работу, но с жильем здесь не получилось. Уехал. Чуть позже устроился в Сочи, где встретил на улице своего пропавшего в войну отца. Сейчас он тоже в Сочи. На пенсии. Иногда переписываемся, чаще - перезваниваемся. Последний раз он мне сказал, что строит баню и что его выбрали атаманом кубанского городского казачества…
После всех описываемых событий были и другие, не менее тяжелые и страшные, рядом были друзья, близкие - надежные и не очень. Но пережитое с Юркой Сушко осталось самым светлым воспоминанием тринадцатилетнего мальчишки и по силе, и по чистоте чувств.
На следующее после нашего возвращения утро в нашем доме внезапно появилась разъяренная Эмилия Шмидт и предупредила, что при повторении подобных выходок она нас обоих сдаст в гестапо. А вскоре после ее ухода пришел Семен Борисович. Разговор был серьезный, он говорил о возможных последствиях, учил молчать о происшедшем, а в конце сказал, чтобы угроз Эмилии не боялись, она никогда ничего плохого не сделает.
Мы и в самом деле замкнулись. То ли переживали неудачу, то ли испугались. На улице старались не бывать, с друзьями почти не общались, а когда встречались - они ни о чем не спрашивали, явно обходя молчанием наше загадочное исчезновение, а затем такое же загадочное появление. Только Юра Писклов при встрече со смехом называл нас партизанами.
Лето и осень 1943 года
Дальнейшие события развивались стремительно. Вообще 1943 год был не похожим на предыдущий. Немцы бежали полным ходом, как они писали в своих сводках - выравнивали линию фронта. В город наехало множество всякого войска, а с ними те, кто бежал от нашей армии: фольксдойче, полиция и прочие, замаравшие себя сотрудничеством с оккупантами.
В наших кварталах улиц Кирова, Чернышевского, Бассейной и Дачной разместилась какая-то часть зенитной артиллерии. Новшеством было их подчеркнуто вежливое отношение к населению и работавшим у них нашим военнопленным. Военнопленные заготавливали топливо, перемещаясь без конвоя, но из осторожности нескольких человек держали в заложниках. Своей уверенностью эти пленные не были похожи на своих собратьев 1941–1942 годов. При встречах они не таясь радостно сообщали, что немцев гонят во всю.
Не знаю какому из прибежавших с востока фольксдойче понравился наш дом, но стали докучать полицаи, предлагавшие немедленно его покинуть. После двух или трех таких приходов мы собрали все, что могли унести втроем, и ушли. Кто-то из маминых знакомых посоветовал и дал адрес. Так мы очутились на ул. Свердлова, 37, на углу с ул. Кооперативной.
Двухкомнатная квартира на 2-м этаже двухэтажного дома стала нашим прибежищем до самого освобождения. Нашими соседями была учительница Мария Григорьевна и ее сын Юра, мой ровесник. Ее старший сын, черноморский моряк, воевал, и от него, что было обычным в то время, никаких вестей не было.
Вторым соседом был Вадим Благун, живший в том же дворе, в соседнем доме. Его отец, бывший военный инженер, соорудил в Аптекарской балке мастерскую, где делал ухнали - гвозди для подков - и продавал их крестьянам за продукты. Подрабатывали у него и мы, дворовые мальчишки.
Еще одними соседями, любимцами всего двора, были братья Слава и Коля Мартыненко и их маленькая сестренка Оленька, жившие одни. Их мама умерла еще до войны, а отец - работник пожарной охраны - ушел на фронт, затем оказался в партизанском отряде на Черниговщине. В 42-м он появился дома, кто-то его предал, но когда за ним пришли, ему удалось уйти. С тех пор Славу, он был старшим, ему было лет 17, периодически забирали в полицию и били, потом отпускали, и он подолгу отлеживался дома, харкая кровью. Ребят этих поддерживал весь двор, делились всем, что имели. Они вместе со всеми встретили наших, а потом в 48-м мама мне написала, что Слава умер…
Из того периода запомнилось два интересных события, о которых стоит рассказать: первое - со слов Вадима.