- Вот, - сказал мастер, когда тот вышел, - даже жилья приличного не выслужил у них. Так и живет в одной квартире со мной, просидевшим по тюрьмам и лагерям более двадцати лет.
…1971 г. Версия разговора Ю. Домбровского с одним из заметных функционеров, членом ССП.
(Со слов Ю. О. Д.)
"… Вы делаете сегодняшний день литературы (в русле сегодняшней политики), а я - завтрашний. Потому что вы просто не печатаете меня сегодня. Вы за свою работу получаете всё, а я ничего. И тут я не возражаю. Я понимаю эту, если не необходимость, то, может быть, закономерность. А вот вы!.. Ну, ладно… Но вы отказываете мне в праве на существование. И тут теряете право на звание литератора…".
Академик АБ начисто отрицал значение Михаила Шолохова и его "Тихого Дона". При этом горячился и настаивал. Но в его суждениях слышалась натянутость и обратная конъюнктура - зачеркивание всего творчества из-за трибунных и публицистических высказываний первой литературной знаменитости.
Домбровский сразу заговорил против всех - против академика, против легко присоединившихся к нему собеседников. Он заговорил о "Тихом Доне" высоко и значительно, сосредотачивая внимание оппонентов на отличительной черте эпопеи - на единстве всего строя произведения: "Все персонажи и события фокусируют и обрисовывают главного героя - Григория Мелехова… Это вещь значительная, останется во времени и, если хотите, достойна Нобелевской премии. А вот вся его дальнейшая деятельность, не то чтобы вразрез, а прямо скажем, в раскорячку… Даже основной арсенал его - слово, и то перестает подчиняться - паразит на паразите: "понимаете", "понимаешь" - не хватает только блатного "по-ял!"… Вот Шекспир! Куда меньше причин сомневаться в его подлинности и единоликости. Просто ничтожно мало причин для сомнений… а тут тьма. Для будущих исследователей - беда. Ведь это просто два разных человека".
11.04. 1971 г. Воскресенье. После полудня приехал в Голицыно. Там первый, старенький, знаменитый Дом творчества писателей. Ю.О. был рад-радешенек, искренне рад. Летал босой по комнате, размахивал руками, нависал откуда-то сверху, шумел приветствиями. Клара (жена Ю.О.) больна и лежит в кровати. Домбровский познакомил меня с поэтом Олегом Чухонцевым, писательницей Ричи Достян…
Домбровского вызвали в ССП к какому-то Гарину для объяснений, по поводу того, что его письмо, направленное в высокую государственную инстанцию, угодило за границу.
- Это Вы (!) меня вызываете и спрашиваете?! Да ещё ручкой делаете так (!) по столу?! Это я вас спросить должен - "Каким образом?..". Написано мною в одном экземпляре, передано в учреждение не по почте- и попадает за границу. Лоботрясы и бездельники сидят у вас там и зря деньги получают. Между прочим, мои деньги. Налогоплательщика! Это я плачу налоги… Их содержат, кормят жирно, поят вволю, а они не могут обеспечить тайну моей переписки с официальным органом. Это же смешно!.. Если они этого не могут, гнать их надо взашей. Значит, они и государственную тайну охранять не могут. Какие же это охранники?.. Бездельники и дармоеды… Вы спрашиваете: "Как туда попало?" Нет, милостивый государь, это я вас должен строго спросить и сделать ручкой вот так по столу: как могло моё письмо попасть за границу! А ну-ка держите ответ. (А то, что не я его туда послал, так это я сам хорошо знаю.) А вот вы с трепетом должны были бы мне ответить нечто вразумительное да ещё извиниться за оплошность. Вот тогда бы я стал вас считать полноценными охранниками. А так - ерунда какая-то…
1.05. 1971 г. С утра снова отправился в Голицыно. Хоть и взял с собой традиционные пол-литра да шоколадный торт для Клары, а в питье сопротивлялся как мог - хотелось послушать побольше из рукописи "Факультета". Вообще-то говоря, дилемма не из легких - для того, чтобы мастер пил меньше, мне следует пить больше (ему меньше останется, и Клара за такое решение), но для того, чтобы хорошо слушать и понимать, надо пить как можно меньше. Но тогда мастер примет лишнее… С перерывами, обедом и выпивками умеренного свойства, Ю.О. читал в общей сложности часа три. Что за проза - углубленная, психологически обоснованная, без выкрутасов и литературного камуфляжа.
Сначала он читал допрос у следователя и историю с "будильником"-практикантом. Исчерпывающее и великолепное (если такое слово здесь уместно) вскрытие истории создания ОСО (особого совещания) и всей технологии стряпания ДЕЛА.
Потом вернулись вспять, и пошла беседа попа-расстриги, служащего в музее, с будущим сексотом Корниловым (оказывается, "сексот", это официальное название стукача-осведомителя - "секретный сотрудник", а я всегда думал, что это словечко из блатного жаргона)… Тут вся история Иисуса Христа, его апостолов, Синедриона и Понтия Пилата. Но в новой (я бы сказал, анти-булгаковской концепции) - современной и доказательной. Все это - одно из самых сильных впечатлений последних лет… "ФАКУЛЬТЕТ" встанет в очередь и будет терпеливо ждать одного из тех чудес, которыми полна моя страна. Не знаю, колдовать или молиться, чтобы Ю.О. дожил до того дня, когда книга с тиснеными на титуле тремя словами "Факультет ненужных вещей" сможет появиться на свет и он возьмет её в руки.
18.01 1972 г. К вечеру поехал на Преображенку. Он звонил утром и пожаловался, что малость хворает, просил приехать, Клара улетела в Алма-Ату на похороны бабушки…
Приехал, а там… полна коробочка - Юрий Давыдов с женой, муж племянницы Лили и сама племянница, друг мужа племянницы, сивый, лысеющий юноша, видимо, тоже "внешторговец", и, конечно, сам Ю.О. Обрадовался, потащил знакомить, шумел, представлял пышно, с ошибками… Сразу заговорил о Викторе Лихоносове - "Помните, я к вам на дачу его летом привозил? Еще арбуз тогда еле-еле дотащил? - Одним словом, весь разговор о только что вышедшей брошюрке Лихоносова "Люблю тебя светло" (Биб. "Огонек" - 100 000 экз.)
Я знал, что мастер хорошо относится к Виктору, а тут заговорил о нем резко, непримиримо, то с болезненной горечью, то с негодованием. И ни с того ни с сего опять:
- Помнишь, я ж привозил его прошлым летом к вам на дачу? На эту… Гору! Он не пустяковый, он же, гад, всё понимает… Гнет. Затягивает в славянофильский омут… Я в Бога верую, но так, как он это делает, ведь недопустимо… Не читал?., (спрашивает меня) Ничего!.. Вот возьми. Прочтите… Давай на ты?..
Мы не раз уже, по инициативе мастера, под воздействием спиртных и суррогатных паров, переходили на "Ты", и всякий раз в любые протрезвляющие (даже промежуточные моменты) вновь возвращались к милому моему сердцу, неизменному и прекрасному "Вы". Возвращались, куда естественнее…
- "Люблю тебя светло" - это он про меня. Меня, значит!.. Но это же неприлично. Бессовестно… но про меня… (показалось, что, несмотря на решительное осуждение, он все же гордится). Я ему говорил и еще скажу. Так скажу!.. (Кулак навис над всей компанией, готовый к сильному, не шутейному удару)… И не спорь, не заступайся… Мораль - это орудие производства писателя. Кто сбрасывает её со счетов, тот перестает быть писателем… Что, сомнительно?.. Что, "не-сов-сем"?.. Если не так, так… мне цена и всё, что я делаю, может лететь в…
Три поллитровки и две высокие бутылки столового ему показались недостаточно убедительными. Он думал о будущем компании! И ровно без четверти шесть, несмотря на женский кордон, вырвался со своего девятого этажа новой квартиры - и убежал.
Вернулся возбужденный, лицо победителя, и абсолютно наплевать на внешний вид, поставил на стол еще две бутылки водки и не удержался, похвастался. Словно из боя вырвался и победил всех Идолищ Поганых… Он бы, наверное, неплохо воевал, если бы… - Ребята! Вы себе представить не можете, как нам их будет не хватать. Скоро!
Все были более или менее в норме, только перед самым уходом подкосился и рухнул красавец-племянник "из Внешторга".
Вообще-то я заметил, до каких бы высот хозяин дома ни добирался, всегда всё помнит и позднее говорит об этом мрачном часе с полной ясностью, не пропуская ни одной даже невзначай оброненной реплики, ни одной обиды, ни одного высказывания, только лексика меняется с патрициански-высокой, интеллектуальной, на лагерную, приблатненную. Водруженный в старое ободранное кресло, он издали видит красную книжицу в руках Юрия Давыдова:
- Э-э, брат, эта книжица - книжище!.. Как делаются процессы. На наших прилавках лежала - никто не брал… Все чехословацкие процессы - Сланский, Шверма - все!
Давыдов:
- У тебя чутьё. Ты все успеваешь. А я в руках её держал. И не взял…
- А я взял… Ребята! Её надо знать… Её сразу изъяли. Нигде не найдешь. А тебе, старик (это мне)… Чехословакией ведь интересуешься - обязан знать!.. Возьми… У него возьмешь.
На следующий день в десятом часу вечера я на Преображенке. Поднимаюсь - лифт работает - 9-й этаж - дверь приоткрыта, в замке торчит ключ. Что-то случилось?.. Случилось… Мастер лежит на полу в кухне. В комнатах что-то несусветное и только киса Кася да ейный отрок Каташихин спокойно бродят по квартире… У мастера хватило сил чуть приподнять голову. Он узнал меня.
- Ну, ты гений… Как догадался?.. Мне очень надо…
На водворение мастера в постель, мытье посуды, удаление мусора и общую весьма приблизительную уборку ушло более часа… В очередной цикл возвращения к памяти он проговорил:
- … Ложись спать, ты ведь тоже не спал… Ложись… Скажи честно - не сердишься на меня?.. А?.. Худо брат… Найди там где-нибудь одеяло… Прикрой, пожалуйста… Если можешь, не уходи.
- Я посижу. Только не закрывайтесь с головой.
- Я должен с головой… Я по другому не могу… Извини, пожалуйста… Я с головой.
Эта лагерная привычка осталась у него на всю жизнь и поза во сне тоже… Когда так называемые носильные вещи были водворены на крючки и спинки стульев, остались разбросанные рукописи "Хранителя", "Факультета", красивая папка с металлическими кнопками VI-го съезда писателей Казахстана, сегодняшняя газета "ПРАВДА", вчерашняя "ИЗВЕСТИЯ", повсюду валялись несколько огоньковских книжиц Лихоносова "Люблю тебя светло", как листовки революционного подполья… Рукописи я решил не трогать, пусть сам разберется. Машинка "Оптима" стояла на столе с застрявшими в перепутанном пучке буквами и задранной кареткой. А на обеденный стол кто-то положил раскрытый бессрочный паспорт:
Домбровский Юрий Осипович - 29 апреля 1909 г. рожд….
На основании - Утрачен.
Пасп. ХП-СА № 579 639
выдан 5 отд. мил. г. Москвы 30 августа 1950 г.
С фотографии по-тюремному смотрит прямо перед собой стриженый наголо мастер 53-лет от роду, в темном пиджаке, белой застегнутой рубашке без галстука, смотрит так, словно никогда и не моргнет, глубокие складки пролегли от носа и, кажется, сходятся где-то под подбородком, нижняя губа, как всегда, оттопырена… Я вспомнил! Ключ от двери так и остался в замке. Вынул ключ и положил его рядом с Бессрочным паспортом… Ну, что ещё?..
Ещё - Библия. Ветхий и Новый Завет. Полный зубной протез верхний и нижний: "ТАМ вышибли. Полностью!.." Вот, пожалуй… Да! Еще: "Брак зарегистрирован в г. Москве 10 мая 69 г. с гр. Турумовой Кларой Файзуллаевной. Вот так!.. Клара уехала в Алма-Ату хоронить свою бабушку, а Домбровский сошел с рельс.
Перед моим уходом мастер чуть приоткрыл глаза и снова уткнулся в крохотную Кларину подушечку:
- Не беспокойся, старик. Заткни дверь газетой… Никто не войдет… Нет… Я не встану… Чаю не хочу… Ты пришел! Ни с того, ни с сего… Покрыл меня одеялом… подоткнул под ноги… Значит, мы выиграли эту войну. Понимаешь меня?.. Мы выиграли эту войну. Мы победили.
20.01. 1972 г. В половине двенадцатого ночи я опять появился у Домбровского. Последние сутки меня несколько лихорадило - как бы с ним не стряслось что-либо - особенно газ не любит небрежности и загулов. Но, тем не менее, я полагаю, что кривая судьбы, наигравшись с ним вволю, вывезет и на этот раз… Мастер чувствует себя прескверно. Мы засели на кухне пить традиционный чай. Ю.О. нарезал рыбное филе и стал кормить кошек.
- Филе на исходе! - прозвучало как предсказание о конце света. - Надо Клару вызывать. Срочно. Времени потерял уйму и денег поизвел много… Ни к чему это. Все эти компании, друзья. Сил не хватает… Началось все с "племянника", он парень хороший, а жена его… - мастера передернуло.
Он, как всегда, в носках без обуви, в спортивных штанах, майке, и вообще!.. Я вторю ему:
- Пора, пора вызывать…
Он кивает, кивает.
Всё время ходит из кухни в коридор - маятником - и возвращается. Глубоко и тяжело вздыхает:
- Всё отнимает много времени… Я уже должен его экономить. Время - штука коварная. "Меня много, много", а потом - бац! - "Меня совсем нет!" Возрастные перепады чреваты комплексами… Все вроде бы прекрасно, ну прямо замечательно, а время играет внезапными бросками, подозрительностью, обманами… (Снова глубоко погрузился и дальше как бы отвечал уже сам себе на посетившую его мысль)… Скверно чувствую себя, скверно. Под этим делом все перемешивается, и реальность, и вымысел, и даже бред. Потом уже разграничить трудно… И кошмары… Чем плоха такая отдельная квартира - здесь пристукнут, и концы в воду. Даже не узнает никто, - эти мысли сопровождали его постоянно. - Вы не боитесь?
- Нет. Пристукнуть где угодно могут. А зачем?
- Я тоже думаю - у меня таких врагов вроде бы нет… А официальные…
- Да бросьте. Ни к чему это и, пожалуй, наваждение. Вы уже все видели в этой жизни. И я тоже, - стал рассказывать ему о вяземских лагерях, об отце. - Они там колупались - строили автостраду Москва-Минск.
- Да-а… - проговорил он. - У каждого своё было, и не поймешь, что хуже… А ваш отец легкий был?
- Легкий, хороший, добрый и… безответственный.
- Легкость и безответственность - это, пожалуй, самые возмутительные и вредные черты нашего характера, - сказал он.
21.01 1972 г. Во второй половине дня я плюнул на все, сел в такси и покатил на Просторную. Накануне мы договорились, что я заеду за мастером и из моей квартиры он позвонит в Алма-Ату Кларе.
В последнее время к нему снова началось паломничество. Кого там только не бывает: писатели, поэтессы, искусствоведы, знатоки литературы, лагерники, бывшие уголовники, просто подозрительные личности, художники всех мастей, не на шутку запивающие люди, типы, считающие себя причастными к высокой общественной деятельности, и действительно являющиеся таковыми, и снова литераторы, писатели, поэты…
На этот раз был литератор детского толка - внешне милый седеющий человек в очках и ещё кто-то. Ели яичницу, пили крепкий чай, Ю.О. непрерывно пересекал комнату туда и обратно, говорил… О законности, об истории права и, наконец, об ОСО, его возникновении, исторических прецедентах - сначала насчитал три, потом задумался, взъерошил и без того неубранную шевелюру, коротко взмахнул руками, поджал губы и произнес:
- Пожалуй, побольше будет, только назывались по-другому… - и стал читать главу из "Факультета", как раз на эту тему. - Вот, пожалуй, и всё, что мне удалось узнать об этом предмете. За пределами описанного лежит, наверное, гораздо большее, но… не знаю.
На улице он почему-то сразу озяб. Зашли в гастроном, там он купил рыбное филе для кошек и долго путался в очень большой нескладной авоське… В метро на переходе "Площадь Свердлова" (мы угодили в час пик) было что-то несусветное - словно похороны вождя, но без народной скорби - еле переступаешь и ребра в опасности. Но мастер легко приспосабливается к любым житейским неурядицам и обстоятельствам - он продолжает в них жить по-своему. Впереди него движется девушка с раскрытой книгой и умудряется читать. Поток сам медленно движет её к цели. Ю.О. с невероятным трудом извлекает из кармана очки, пристраивается поудобнее, через её плечо быстро прочитывает страницу, еле сдерживается, чтобы не подогнать с переворачиванием листа, быстро прочитывает вторую страницу, прячет очки… Мы сходимся в толпе и он говорит:
- Ни в какие времена такой литературы не читал…
Каждый раз перед телефонным разговором он очень волнуется, ждет, по моему, чего-то нехорошего. Всё время извиняется, что доставил лишние хлопоты. А когда "милая девушка" со скрипом дает Алма-Ату, выхожу в другую комнату… После телефонного разговора он какой-то притихший, вялый.
- Чувствую себя… нереально… Здорово меня эти дни повытрясли…
Ушел внезапно. Заторопился, сказал - нездоровится.
Забыл рыбное филе. Вскоре вернулся, извинился, поблагодарил и пустился в путешествие на Преображенку - большой, в светло-сером цигейковом малахае, кашне такое, что и не сразу догадаешься, что это кашне; пальто демисезонное, длинное, тяжеленное; волосы выбиваются из под малахая в самых неожиданных местах… Так и хочется застегнуть ему рубаху на верхнюю пуговицу, поплотнее укутать в нетеплое кашне, его, навеки неустроенного, огромного (падать ему хуже, чем небоскребу), и вместе с тем такого незащищенного… И пожелать, чтобы как можно скорее Клара приехала, а то, неровен час…
На всякий случай спросил:
- У вас денежка есть?
- Есть, дорогой, есть. Все в порядке, - махнул рукой, нахохлился и пошел.
Пройдет день, самое большое два, и я неожиданным образом прыгну в такси… К нему я всегда тороплюсь, немного волнуюсь - застану ли?.. И гоню дурные мысли.
Клара вернулась. В квартире снова порядок. Обед из трех блюд с неизменным киселем из концентрата - личное изделие самого мастера. Киселем угощает раньше, чем обедом. Но чувствует себя "средневато". "Какой-то бок болит. Наверное, ударился".
Жена поехала со мной, и это уже семейный визит… Следует отметить, на него женская красота действует по-особому - он меняется в лице без каких бы то ни было намеков на ухаживания. Ю.О. ценит женскую красоту и считает её даром чрезвычайным. С особой одухотворенностью произносит слово "красавица" (!) и хочет одной интонацией убедить собеседника в том, Как Она была невыразимо красива… И снова - бултых! - в литературу:
- Критика может открыть негативную сторону художественного произведения, но научить писать не может. Я вообще никогда этих критических и литературоведческих работ не читаю. Тут меня ткнули - "прочти! Лихоносова ругают, а тебя хвалят". Довольно нехорошая история. Чудакова - она по Олеше специалистка, а её муж по Чехову - чеховед… Но когда рядом цитаты приводят получается неловкая картина… Если бросить в кибернетическую машину Чехова, Бунина, Толстого, то она выдаст Юру Казакова - "Россия не переменилась, она всегда та же". Это для Запада. "В массе ничего не произошло!" - Про-и-зо-шло и ещё о-го-го сколько произошло! "Душа, мол, не затронута!" Чего Ваньку-то валять, ты определи, что затронуто, что изменилось… а те уж - Чехов, Бунин, Толстой - свое дело - сделали.
…У Шукшина проза жестче, чем у меня, в сто раз. "Кинематографичность диалога!" - так это хорошо или плохо?!
У него главный герой вот такой как есть; бездумный вроде бы и жесткий, а то и "жестокий", "а всё равно славный", - утверждает Шукшин. Он не гребет из глубины, а, вроде, бы распахивается - "такой вот, и всё тут!". Не густо. Но он мне нравится. Его герой без каких бы то ни было условий. А сам, видно, мутноватый… Всякий.