Кроме того, они были не заинтересованы, чтобы такая машина вышла на мировой рынок. Конечно, МиГ-31 - самолёт тяжёлого класса, и на рынке вооружений не мог пользоваться широкомасштабным успехом. Но определённый спрос он имел бы. А с учётом заложенных в него возможностей, в том числе возможностей истребителя-бомбардировщика, перехватить который будет крайне тяжело, его способности к многофункциональным действиям, этот самолёт шёл далеко впереди любого истребителя и подходил вплотную к XXI веку.
Отношение к нашей фирме внутри страны тоже сыграло здесь не лучшую роль. Даже на парадах комментаторы, ведущие репортажи, меня порою просто обескураживали. Например, летит МиГ-31, который принципиально должен считаться гордостью нашей авиации, а комментарий к его полёту такой:
- Летит мощный истребитель-перехватчик МиГ-31. Он может перехватывать даже малоразмерные цели. А вот приближается к трибунам знаменитый самолёт Су-27УБ. Он имеет такие прекрасные качества, как…
И дальше в течение шести-семи минут идёт перечисление этих качеств.
Я подчёркиваю: какими бы прекрасными ни были самолёты Су-27 и МиГ-29 и их модификации, им далеко до мощи, вооружения и потенциальных возможностей, которыми обладает МиГ-31. К сожалению, такая политика приводила к тому, что мы даже не давали правдивой информации своим соотечественникам и налогоплательщикам, как это принято сейчас говорить, о собственных достижениях инженерной и технологической мысли.
У колыбели этого детища стоял Евгений Яковлевич Савицкий. После того памятного случая он позвонил мне, поздравил и сказал:
- Валера, я в качестве председателя Государственной комиссии подал рапорт в ЦК о присвоении тебе звания Героя Советского Союза.
Я ответил что-то вроде:
- Евгений Яковлевич, большое спасибо за доверие, но…
Дело в том, что самолёт в то время был ещё сыроват. В представлении надо было описывать то смелое деяние, которое я совершил. А это бы, в свою очередь, повлекло и технический разбор. Но поскольку всё утопили в секретности и в раздувании этого случая никто не был заинтересован, я попросил Евгения Яковлевича не активизировать это дело и спустить всё на тормозах.
Он немного попыхтел, но когда я сказал, что в этом не заинтересован весь наш огромный коллектив, в частности испытательная бригада, на него это подействовало. И под моим мягким давлением он не стал осуществлять задуманное.
Здесь свою роль сыграл и Александр Васильевич Федотов. Те, кто поступил на фирму до меня, уже получили эту высокую награду. Дольше других "выдерживали" Петра Максимовича Остапенко. Вторым по "выдержке" был я. В то время как предыдущие наши коллеги получали это звание через 7-9 лет работы, Остапенко его присвоили через 13 лет, а мне - через 12. Александр Васильевич при всей своей великости и профессиональных высотах тоже имел человеческие слабости. Одна из них - ревнивое отношение к успехам подчинённых. С одной стороны, он радовался, что у него такой коллектив. С другой - каждый, особенно большой, успех подчинённого порой приводил его в уныние. Эта противоречивость всегда нас удивляла. Впрочем, мы понимали: если человек находится на таком Олимпе, ему хочется везде быть первым, быть самым лучшим. К задержке с награждением Остапенко это имело прямое отношение.
В Евгении Яковлевиче Савицком чувствовалась старая закалка. Он регулировал испытательный процесс проверенным способом советского времени. Это были всевозможные накачки, нагоняи и прочее. Но они действовали, особенно на наших смежников, которые действительно зачастую были неповоротливыми. И сильный выброс адреналина в организме с помощью Евгения Яковлевича заставлял их прийти в рабочее состояние. Он всегда оперировал большими категориями - своими докладами в ЦК, в ВПК. И естественно, люди на местах - в Горьком, в Перми и других городах всего этого панически боялись. Каждый боялся потерять должность. Предприятие могло лишиться финансирования и социальных благ. Савицкий умело пользовался этим рычагом. Его методы были такими же какой была сама система.
Когда Евгений Яковлевич осуществлял проработку смежников, он напоминал разбушевавшийся ураган и многих вводил в шоковое состояние. Как-то у нас была тренировка одной боевой работы. Когда я летел и выполнял "коробочку" - манёвр для захода по имитации поражения цели, я почувствовал, что группа наведения что-то слишком засуетилась и занервничала. Это ощущалось и по интонациям, и по диаметрально противоположным командам. Чувствовалось, командный пункт работает в несвойственном ему режиме.
Оказывается, на КП пришёл Евгений Яковлевич и своим появлением внёс суету и хаос. Во-первых, не каждый день офицеры КП - от капитана до полковника - видят маршала, к тому же такую легендарную личность, как Савицкий. Во-вторых, все знали о его суровых методах воспитания.
Потом был разбор, как раз один из тех больших разборов, где присутствовали и министры, и заместители министров. Евгений Яковлевич занимал председательствующее место. А я должен был докладывать обо всём, что произошло в воздухе. Перед этим я встретился с начальником командного пункта и спросил его:
- Что там с вами сегодня происходило?
- Валерий Евгеньевич, маршал пришёл, ну, у всех руки сразу и задрожали. Да плюс он как начал шпынять направо и налево, да при этом припугивать Курилами и Сахалином…
Я пообещал попробовать на разборе защитить КП. И когда совещание началось, я провёл его как положено, но в конце всё-таки заметил:
- Хотелось бы отметить ещё одну деталь. Мне кажется, в нашем деле все должны чётко заниматься каждый своим направлением, которому он обучен, которым он владеет и за которое отвечает. Лётчик должен летать и чётко выполнять все команды, импровизировать по ходу, если какая-то ситуация становится нештатной, проявлять творческую смекалку. Ведущий инженер - хорошо прорабатывать задание и вместе с техническим составом готовить самолёт Это касается в том числе и начальников. Каждый должен занимать своё место. Например, сегодня, выполняя тренировку к боевой работе, причём достаточно серьёзную, я вдруг почувствовал, что КП, имея прекрасно отлаженный механизм, ни с того ни с сего начал суетиться. Команды стали поступать нервные неадекватные обстановке. Чувствовалось, что присутствует какая-то помеха. Причём это помеха явно не технического характера. В этой связи я хотел бы ещё раз сказать: давайте не ставить сами дополнительных вводных своим специалистам. У них этих вводных вполне хватает.
Начальник КП, полковник, с галёрки показал мне большой палец, поднятый вверх, и наклонил голову в знак благодарности. Каково же было моё удивление, когда Евгений Яковлевич сказал:
- Вот я бы тоже хотел отметить. Валерий даже в полёте видел, что КП работает в несвойственной ему манере. Я сам был свидетелем этого безобразия. Никто - от капитана до полковника - на этом КП не понимает ни своей роли, ни своей задачи. Максимум, на что способны эти люди, - где-то в отдалённом районе, в районе Курил или на Сахалине, заниматься штатным руководством подхода и посадки.
Это заявление прозвучало довольно-таки грозно. В итоге от моего защитного слова получился эффект обратного действия.
Иногда случались и курьёзы. Когда МиГ-31 начал эксплуатироваться, то его системы требовали качественного наземного обслуживания. Точность выдерживания напряжения должна была быть очень строгой. К сожалению, существовавшие наземные источники питания не отвечали современным требованиям. В результате больших колебаний напряжения (амплитуды и фазы) в современных комплексах МиГ-31 в период подготовки к полёту часто происходили сбои. И как-то Евгений Яковлевич задал вопрос Сергею Полякову, который был техническим руководителем этой программы:
- Поляков! Сколько же нужно готовить самолёт?
Самолёт на старте иногда готовится по два, два с половиной, три часа. Как тебе не стыдно! Когда ты начнёшь готовить машину так, как положено, - в течение тридцати минут?
Поляков стал объяснять, что системы ещё недостаточно отработаны и работают пока не в боевом режиме а в более щадящем, что самолёты готовились бы и быстрее, но, к сожалению, военные никак не могут поставить чёткого и правильного питания. Сколько мы об этом ни говорили, сколько ни выступали на совещаниях, проблема остаётся открытой. Естественно, при этом он имел в виду напряжение и силу электрического тока, его амплитуду и частоту. Маршал тут же заметил:
- Ну, Поляков, это вопрос и к тебе. Я, например, впервые слышу о том, что у нас не отработано чётко питание на земле.
Поляков стал оправдываться:
- Евгений Яковлевич, мы не хотели тревожить вас мелочами.
- Ну вот. В результате того, что вы не хотели загружать меня мелочами, подготовка к полёту у вас растягивается на такое большое время.
Каждый принял это замечание на свой счёт. Поляков действительно не хотел загружать по этому вопросу Евгения Яковлевича, поскольку у того имелись глобальные проблемы, ждущие решения. Но тем не менее стабилизация напряжения наземных источников тоже являлась важным моментом. Рано или поздно этот вопрос технически всё равно был бы решён. Но когда мы пришли на следующий день на аэродром, нас ждал сюрприз. На старте стоял вагончик с питанием - продуктами… Техническому составу бесплатно выдавались кофе и булочка с сосиской. Для того времени и региона это было нечто!
Забавный случай. Но некоторые приёмы Евгения Яковлевича имели печальные последствия. Однажды полковник Иванов, не согласовав с маршалом, отменил одну боевую работу. Формально он имел на это право, поскольку её время вышло. Тогда мы могли летать только во время паузы между пролётами американских спутников. Но с этической точки зрения он Должен был спросить разрешения на отбой полётов.
Аэродром принадлежал ВВС, Евгений Яковлевич относился к ПВО. И действия полковника были проявлением известного антагонизма между двумя видами войск, проявлявшимся зачастую в подобных мелочах. Думаю, прошлые заслуги маршала и его нынешний статус председателя Государственной комиссии предполагали уважительное отношение к нему Однако и командование института, и его низшее звено старались его как бы не замечать. Он платил им той же монетой. В частности, после того как произошёл этот отбой, он позвонил и.о. начальника института генералу Бутенко и потребовал у него отчёта. Бутенко ответил, что такие вопросы являются компетенцией руководителя боевой работы, коим являлся полковник Иванов. Поэтому у него замечаний к полковнику Иванову нет.
Тогда маршал повторно через несколько минут позвонил Бутенко и сказал:
- Я тут составил две телеграммы. Одну - министру обороны. Другую - в Центральный Комитет. Но я не такой дурак, как ты. Я сначала дам тебе их прочитать, а потом отошлю в Москву.
В результате Бутенко со стенокардией слёг в госпиталь.
Могу привести и другой пример. Одно из объединений радиопромышленности, которое возглавлял главный конструктор и генеральный директор Виктор Константинович Гришин, вело разработку прицела и явно не укладывалось по срокам в программу. Виктор Константинович представлял собой огромную человеческую массу. Был он очень большого роста и весил килограммов сто шестьдесят. Как многие полные люди, он был невозмутим. Его невозможно было вывести из равновесия. На едкие реплики он, как правило, отшучивался.
И вот когда вокруг прицела сложилась критическая ситуация и встал вопрос: быть или не быть, созвали большое совещание, на котором присутствовали два министра и председательствовал Евгений Яковлевич. Он-то и заявил Гришину, что тот-де плохо выполняет поставленную задачу. Задачу, поставленную и правительством, и Центральным Комитетом. Виктор Константинович отпарировал, что это личное мнение маршала, а у него - работника науки и производства несколько иное, отличное от Савицкого мнение.
Тогда Евгений Яковлевич заметил, что его "отличное" мнение не стыкуется со сроками, поставленными правительством. Гришин снова отпарировал, что науке иногда трудно диктовать строго определённые сроки. Тут Евгений Яковлевич не растерялся и сказал следующее:
- Это, наверное, действительно так. Но как показывает практика, иногда хирургическое вмешательство в кадровые вопросы позитивно влияет на научный прогресс. Когда было плохо с разработкой одного из прицелов, то его генерального конструктора Кунявского поменяли на Фигуровского. Затем, когда снова сложилась критическая ситуация, Фигуровского поменяли на Волкова. И опять пошёл прогресс. Когда снова создалась критическая ситуация, связанная, видимо, с застоем среди лидеров, то и Волкова поменяли на Гришина. Таким образом, если такая хирургия даёт положительный эффект, то не грех воспользоваться ею и в нынешней ситуации.
Все затаили дыхание и молчали. Савицкий пообещал доложить свои выводы в Центральный Комитет, встал и добавил:
- До этого там меня всегда понимали. Думаю, поймут и на этот раз.
Этого было достаточно для того, чтобы Виктора Константиновича свалил приступ стенокардии. И, по-моему, у него ещё был микроинфаркт. Помню, мы с главным конструктором Васильченко приезжали к нему в больницу, а до этого долго разговаривали с маршалом, потому что Васильченко был с ним тоже очень близок и всё время мне говорил:
- Давай ещё раз брать маршала на приступ! Нельзя допустить, чтобы он Виктора уволил. Потому что тогда действительно всё рухнет. Только Гришин может держать всё это дело в кулаке.
Похоже, Савицкий и сам это понимал. Он уже и не рад был тому, что сделал такую встряску. И если бы Гришин промолчал и не отвечал на реплики маршала, то всё бы закончилось обыкновенным разносом. Но, как говорится, маршал закусил удила. Хотя сам прекрасно представлял, что достойной смены Гришину пока нет.
Понимая суть ситуации, в которую попал комплекс, Евгений Яковлевич сменил гнев на милость и даже посетил больного Гришина, пожелав ему успехов. После той словесной перепалки Гришин, ведя себя с остальными независимо и высокомерно, с маршалом был очень осторожен.
Маршал любил точность формулировок и лаконичность докладов. Вспоминаю в связи с этим один забавный случай, приключившийся со мной.
После выполнения очередного полёта я должен был лететь вместе с Савицким и Васильченко на нашем единственном пассажирском самолёте в Москву. Перед тем как взлететь, я попросил Евгения Яковлевича чтобы он дал самолёту команду на взлёт сразу после моего доклада о выполнении боевой задачи. Я должен был сесть, быстро переодеться и полететь вместе с ними. Васильченко пообещал, что они меня непременно дождутся. А Савицкий произнёс:
- Лети спокойно, делай своё дело. Как ты сказал, так мы в точности и сделаем.
Я знал, что маршалу нравилось, когда во время выполнения сложных боевых задач ему докладывали не по телефону, а напрямую по радио, хотя говорить при этом надо было завуалированно. Поэтому, выполнив боевую работу, я на малопонятном языке доложил ему об этом по радио и спокойно стал снижаться для захода на посадку. Но когда я уже заходил на посадку, то увидел выруливающий на взлётную полосу Ан-24. Он дал "по газам" и запросился на взлёт. Увидев это, я тут же переключился на первый канал - канал транспортных самолётов - и сказал:
- Командир, передай ноль первому, что он не выполняет свои обещания.
Через минуту Савицкий сам вышел в эфир и сказал:
- Валерий, сделал в точности всё, как ты просил. Как только ты доложил: "Выполнил и закончил", я дал нашему самолёту команду на взлёт.
Таким образом он меня наказал за пренебрежение к точности выражения своих мыслей. Но я всё равно прилетел в Москву на транспортном самолёте раньше, чем Ан-24. Мы уже приземлились на аэродром, а маршальский самолёт ещё только заходил на посадку. Савицкий, конечно, очень удивился, когда я поприветствовал его у трапа Ан-24, но только улыбнулся и сказал:
- Ну, молодец. Один-один.
Кипучая энергия Евгения Яковлевича, его способность и умение организовать всех на выполнение поставленной задачи, несмотря на перегибы, приносил; соответствующие результаты. Его роль в становлении самого мощного в мире авиационного комплекса МиГ-31 неоспорима. Всем бы председателям Государственных комиссий быть такими!
Помню, даже такие опытные люди, как генерал Маланичев и его подчинённые по науке, сопровождавшие эту тему, трепетали перед Савицким. Однажды увидел Валеру Маланичева страшно взволнованным. Этот "бронированный" человек, который мог выпить порядка двух литров водки и стоять как вкопанный, вдруг превратился в какого-то жалкого человечка - я его просто не узнал. Подошёл и спрашиваю:
- Валера, в чём дело?
А он мне поникшим голосом:
- Выручай, друг! Маршал уволил. Представляешь, всё, конец карьере…
В этот миг он, конечно, думал не столько о карьере, сколько о пенсии. Уйти раньше срока из Вооружённых Сил, да ещё уволенным по статье! Пенсия, безусловно, ему не светила. Во время очередного общения с Савицким я, рассказав две-три байки, плавненько завёл разговор о Маланичеве. Но маршал был настроен очень воинственно. И начал говорить, что Маланичев - пьяница, каждый день выпивает. На что я ему ответил:
- Зато раньше всех на работу приходит. И позже всех уходит.
- Но, ты знаешь, мне сказали, что он почти два литра выпивает!
- Ну, мало ли. Он же не валяется где-нибудь в подворотне. А по нему подчас нельзя догадаться, что он действительно выпил.
- Да, но от него постоянно разит. Он плохой пример для подчинённых. И вообще зарвался. Надо с него строго взыскать.
Тут я понял, что он уже говорит мне больше для отдушины.
После нашего часового разговора к "процессу" подключился Васильченко, который тоже просил маршала сменить гнев на милость. А маршал вдруг вспылил:
- Да никуда я его не уволил! Куда ему деваться? Пусть служит. Нужно, чтобы он до самых потрохов понял, насколько серьёзным делом мы занимаемся!
Минут через пять я украдкой вышел, оставив Васильченко у Евгения Яковлевича. Маланичев ходил по коридору и беспрерывно курил. Он выкурил уже почти целую пачку. Я подошёл к нему и говорю:
- Валера, всё нормально. Успокойся. Никуда тебя не уволят.
- Точно?
- Точно. Но только ты пойми: кого ему пороть кроме тебя? Все заместители министра разъехались, генеральные конструкторы - тоже (а дело было как раз перед праздником). Поэтому ты - единственная тренировочная груша, на которой он испытывает своё педагогическое мастерство.
Маланичев вздохнул:
- Ну вот, слава богу. Теперь хоть есть повод выпить.
Я рассмеялся:
- Ну, повод у тебя был бы и в противном случае. Просто сейчас повод хороший, а тогда был бы плохой.
Но если говорить честно, Маланичев не раз поражал меня своей способностью выпить много спиртного. Правда, я знал ещё несколько человек, которые могли по-настоящему много выпить и при этом не только хорошо держались на ногах, но даже сохраняли ясность мысли. Я испытывал большое уважение к их физической мощи и психологической стойкости.
Как-то на Девятое мая такая троица пригласила меня к себе на дачу, и мы с Аликом Фастовцем поехали. Едем, рассуждаем о своих делах, и Алик говорит:
- Мин херц, что ты такой серьёзный? Вроде бы праздник впереди.
- Алик, да я просто представляю себе, какое испытание нас ждёт сегодня!
- А что?
- Как что! Едем на дачу. А там сам знаешь, какие законы. Нужно будет выпивать, и выпивать здорово.
- Будем передёргивать.
- Да сколько ни передёргивай, всё равно же придётся выпить.