Вернувшись в Киев, Хрущев узнал много нового о коллективизации, голоде и терроре, свирепствовавшем на Украине. Во время поездки в Петрово-Марьинский район, где он работал в 1925 году, Хрущев открыто интересовался судьбой крестьян, с которыми дружил в то время, включая и кулаков, с которыми он тогда был в хороших отношениях. "Боялся, что их раскулачили, - рассказывал Захар Глухов, в 1938 году занявший пост первого секретаря местного райкома. - С Хрущевым можно было говорить откровенно. У него был друг по имени Гомля, с которым они прежде были неразлучны, - этого человека Хрущев очень уважал и расспрашивал его обо всем, что здесь происходило".
Когда Хрущев приехал в Киев, украинских должностных лиц всех родов и специальностей косили репрессии. Компартия Украины была буквально обезглавлена: на заседаниях ЦК невозможно было собрать кворум. В тюрьме оказались и несколько преподавателей Сталинского металлургического института, которых Хрущев "очень уважал". Одного из них Хрущев встретил позже: "Однако это был уже не прежний Герчиков, а его тень. Я спросил: "Как поживаете?" Он выглядел мрачным, замкнутым. Буркнул, что плохо, что был арестован. Потом уже другие люди рассказали, что его страшно избивали, он лишился здоровья и в скором времени умер".
Впечатлением от таких встреч можно объяснить редкие случаи, когда Хрущев делился своими сомнениями и разочарованиями со старыми друзьями. Однако тот же Хрущев председательствовал на "чистках", которые с его появлением на Украине только усилились. В 1938 году было арестовано 106 тысяч 119 человек, с 1938-го по 1940-й - в общей сложности 165 тысяч 565. Если верить Молотову (свидетелю едва ли объективному, но прекрасно информированному), Хрущев, "будучи членом [украинской] тройки, 54 тысячи человек приговорил". Хрущев неоднократно произносил кровожадные речи, и нам известен по крайней мере один случай, когда он собственноручно написал на рапорте "Арестовать", предрешив судьбу одного из высших комсомольских лидеров Украины.
Здесь, как и в Москве, Хрущева вдохновляла вера в советскую систему. Руководитель региона, соразмерного крупной европейской стране, он убедил себя, что лишь от него зависит благосостояние местных жителей, и с обычной своей энергией взялся за руководство промышленностью, сельским хозяйством и культурой. Разумеется, преследовал он и собственные интересы. У Хрущева было уже пятеро детей, не говоря о других родственниках, также проживавших в Киеве. Все они наслаждались благами, о которых прежде им даже и помыслить было трудно. Неудивительно, что Хрущевым владел страх за себя и семью. Его предшественники потеряли всё: погибли и жены их, и дети. И в то же время, как ни парадоксально это звучит, Хрущев переживал, быть может, лучшую пору своей жизни. Над ним не было больше неусыпных надзирателей, он мог действовать по своему усмотрению, постоянно ощущал одобрение и поддержку Сталина, и каждый собственный успех, как и каждая чужая ошибка (в том числе и ошибки самого Сталина) добавляли ему уверенности в себе.
В конце тридцатых годов наряду с проблемами, общими для всего СССР, Украина переживала и проблемы особого рода, связанные как с ее весомым положением среди союзных республик (в негласной "табели о рангах" Украина занимала второе место после России), так и со сложным вопросом украинского национализма.
Украинский национализм зародился и развился в XIX веке: падение империи дало ему новый толчок, позволив националистически настроенной местной интеллигенции мечтать о независимой Украине. Стремясь удержать Украину под контролем, а также в связи со своим идеологическим неприятием великорусского шовинизма, Ленин принял в качестве лидеров компартии Украины людей националистически настроенных, таких, как Панас Любченко и Григорий Гринько (оба погибли во время Большого Террора). Другие ведущие украинские коммунисты, такие, как Николай Скрыпник, оспаривали договор 22 декабря 1922 года, согласно которому Украина вошла в состав СССР на правах формально независимой, но реально подчиненной центру республики. Советский Союз был создан, несмотря на возражения националистов; однако и после этого Скрыпник и председатель Совнаркома Украины Влас Чубарь сопротивлялись попыткам Москвы взять экономическую жизнь республики под свой контроль.
Украинские "национал-коммунисты" не сумели отстоять политическую самостоятельность республики, однако в вопросах культурной самостоятельности - так называемой украинизации культурной жизни - Москва их некоторое время поддерживала. Украинизация была частью обширной кампании по внедрению на национальных окраинах России коммунистических идей, задрапированных в одеяния местных языков и культур. Она предполагала выдвижение украинцев на ответственные партийные и государственные посты, признание украинского языка государственным, обязательным для госучреждений, продвижение украинского языка в школах, усиленное развитие украинской литературы, искусства, историографии.
Сталину идея украинизации не нравилась с самого начала - об этом свидетельствует назначение первым секретарем ЦК КП(б)У в 1925 году Лазаря Кагановича. К 1928 году Каганович так настроил против себя таких, как Гринько и Чубарь, что они подали жалобу Сталину, и тот заменил Кагановича Косиором.
По иронии судьбы, отзыв Кагановича знаменовал собой начало конца украинского "национал-коммунизма". Весной 1930 года прошла серия процессов над беспартийными украинскими националистами, к тому времени еще довольно влиятельными. Напряжение возросло в результате коллективизации и ее следствия - голода, достигшего апогея в 1933 году. Теперь даже коммунисты-сталинисты, до сих пор верно исполнявшие ужасные приказы своего вождя, начали сомневаться в его правоте. Вот почему Сталин отправил в Киев Павла Постышева с приказом заменить нелояльных коммунистов-украинцев надежными русскими кадрами. Скрыпник, на протяжении лета 1933 года жестоко атакуемый партийной прессой, в июле покончил с собой. Его сторонники из числа интеллигенции были "разоблачены", объявлены членами подпольной "Украинской военной организации" и осуждены на показательных процессах.
Как и в Москве, воцарилось затишье перед бурей 1937 года. В начале этого года подвергся опале сам Постышев - из Киевской парторганизации были исключены его сторонники. Затем Сталин заявил, что некая женщина по фамилии Николаенко, "верный член партии… обычный "маленький" человек", обнаружила в Киеве "троцкистских вредителей", но, когда попыталась их разоблачить, была "выгнана [из Киевской парторганизации] как надоедливая муха". Москва провела свое расследование, продолжал Сталин, и "оказалось, что Николаенко права, а партийная организация ошибалась".
В марте 1937 года партийный комитет Украины освободил Постышева от занимаемой должности. Атаку на своего бывшего заместителя возглавил сам Косиор. Любченко оставался на свободе до августа, когда ЦК КП(б)У проголосовал за исключение его из партии и санкционировал его арест. Всего несколькими неделями ранее Хрущев возил Любченко, Косиора и Постышева по Москве на сталинском автомобиле. "Отношения между нами были самые крепкие, партийно-товарищеские", - вспоминал Хрущев. А 30 августа Любченко застрелил свою жену, а затем покончил с собой, и в тот же день в Москве был арестован Гринько, в то время - нарком финансов СССР. Косиор, которого сменил Хрущев на Украине, вместе со своим бывшим киевским коллегой Чубарем был временно переведен в Москву. Его арестовали в конце апреля 1938 года, и широкая публика узнала об этом лишь по тому, что киевская радиостанция, которая раньше носила имя Косиора, стала называться просто "Киевское радио". В июне Чубарь был снят со своего поста, отправлен работать на Урал и там через некоторое время арестован. Суд над Косиором и Чубарем состоялся в феврале 1939-го. 26 февраля, "признавшись" во всем, в чем их обвиняли, они вместе с Постышевым были расстреляны. Казнены были и выжившие братья Косиора (один из братьев до этого покончил с собой, другого расстреляли еще раньше) и его жена Елизавета. Расстреляли и старшего сына Постышева, а других детей отправили в лагеря. Жена его подверглась пыткам и, по-видимому, также была расстреляна. Погибла и жена Чубаря.
Как видим, Хрущеву было чего бояться. Он знал лишь один способ избежать судьбы своих предшественников - исполнять указания Сталина еще ревностнее, чем они. "После того как на Украину приехал верный сталинец Никита Сергеевич Хрущев, мы начали всерьез расправляться с врагами народа", - утверждал шеф украинского НКВД Александр Успенский. Разумеется, у него были резоны льстить Хрущеву; напротив, уверяют защитники Хрущева, после появления последнего на Украине обороты маховика репрессий снизились. Ход репрессий во всех подробностях нам не известен, но общие закономерности ясны. Арестованы были все (кроме одного) члены Политбюро, Оргбюро, Секретариата КП(б)У. Все украинское правительство было заменено полностью, как и первые и вторые секретари во всех двенадцати областях Украины и почти во всех корпусах и дивизиях Красной Армии. Из 86 членов ЦК, избранных в июне 1938 года, лишь трое сохранили за собой эти места с предыдущего года. В Киеве была осуждена половина членов партии, в одном из районов города - даже 63 %. Лишь начиная с июня 1938 года масштабы репрессий начали понемногу уменьшаться. В 1939-м были арестованы 12 тысяч человек, в 1940-м - около 40 тысяч.
Хрущев распорядился, чтобы его речи на съездах КП(б)У и пленумах ЦК не включались, как обычно, в стенографические отчеты, а хранились в специальном, секретном архиве партаппарата. Перед своим возвращением в Москву в декабре 1949-го он приказал перевезти в столицу все эти материалы (составившие в общей сложности 52 листа). Судьба этих документов показывает, что Хрущеву было что скрывать - а сохранившиеся выдержки из них объясняют, что именно.
"Мы должны вести решительную борьбу с врагами, провокаторами и клеветниками, - говорил он в июне 1938 года на XIV съезде КП(б)У. - До сих пор борьба велась слишком вяло. Мы должны… безжалостно расправляться со шпионами и предателями. Надо с ними покончить". А следующей весной в Москве он хвастал, что уже в первый свой год на Украине "раздавил гадину".
Хрущев подписывал множество ордеров на аресты партийных и комсомольских функционеров. Сам он никогда в этом не признавался, но об этом свидетельствовал будущий руководитель украинского комсомола, да и в мемуарах самого Хрущева можно найти этому косвенные подтверждения: "Руководители такого даже, как я, довольно высокого положения (я в то время был уже членом Политбюро) оказывались в полной власти документов, представленных работниками НКВД, которые определяли судьбу и того или иного члена партии, и беспартийного". "В полной власти" - по-видимому, означает и то, что Хрущеву приходилось эти документы подписывать.
Одной из невинных жертв, к чьей гибели приложил руку Хрущев, стал Степан Иванович Усенко, двадцатидевятилетний чиновник, арестованный 14 ноября 1938 года по ордеру НКВД, помеченному предыдущим числом. Обвиняемый в руководстве "контрреволюционной право-троцкистской организацией", он сперва отрицал свою вину, но затем во всем "признался". Усенко отправил Хрущеву письмо, написанное от руки на семи страницах, где, признавая свою вину, молил о помиловании, указывая, что он еще молод и раскаивается в содеянном - однако 7 марта 1939 года он был расстрелян. На допросах из Усенко выбили, среди прочего, признание в подготовке покушения на Хрущева. Это - ложь; а правда в том, что на рапорте от 13 ноября, суммирующем "улики" против Усенко, стоит размашистая, в сталинском стиле, резолюция: "Арестуйте его! 18/11/38. Н. Хрущев".
Итак, Хрущев верой и правдой служил делу террора; правда, сомнения его не только не рассеивались, но пробуждали иные, более сильные чувства. Во время первой своей поездки в Сталино в апреле 1938 года он навестил старого друга Илью Косенко. Косенко, живший здесь с дореволюционных времен, выбрал в жизни иную дорогу. В свое время родители Хрущева ставили ему в пример тихого мальчика Илью, певшего в церковном хоре, и расхваливали его сестру Лушу. После революции Хрущев убедил Илью вступить в партию, однако, когда от него потребовали участвовать в раскулачивании, Косенко из партии вышел. Его дочь Ольга позже вспоминала, что, когда она спросила отца, почему его не коснулся террор, унесший жизни стольких коммунистов, тот ответил: "Потому что я вовремя положил партбилет на стол - вот почему!"
Весенним днем 1938 года Косенко возился у себя в саду за домом, когда к дому, вздымая клубы пыли, с рычанием подкатили семь черных лимузинов. Высыпавшие из них охранники двумя рядами выстроились у крыльца. Из одной машины вышел Хрущев. Увидев маленькую Ольгу, он подозвал ее: "Ты дочка его, что ли? Позови-ка отца".
- Папа, беги, тебя арестовывать приехали! - закричала девочка.
Бледный, с дрожащими руками вышел Косенко навстречу высокому гостю - и узнал в нем старого друга. Вместе с несколькими помощниками и охранниками Хрущев вошел к нему в дом.
- Ну, расскажи, как ты, - попросил он.
- А что рассказывать-то? - отвечал Косенко.
- Как живешь? Что нового?
Ольга вспоминает, что, наклонившись к Хрущеву, ее отец прошептал:
- Не о чем мне говорить. Будь ты один - рассказал бы. А так ты укатишь, а меня заберут. И ты даже не узнаешь, что со мной стало.
Два года спустя Хрущев появился здесь снова. Теперь с ним был лишь один телохранитель, который остался у дверей.
- Брось дурить, - сказал Хрущев Косенко, - вступай в партию. Я возьму тебя с собой в Киев. Пора дать твоим ребятам образование.
- Нам с тобой никто образования не давал, - ответил Косенко. - Сами взяли. И они сами возьмут. А я никуда отсюда не уеду и в партию - такую, как сейчас - вступать не стану. Это все равно что в дерьмо вступить. Настоящую партию, ту, в которую мы оба вступили когда-то - партию Якира, Тухачевского, Кирова, - вы уничтожили.
Хотя двое старых друзей когда-то и были очень близки друг с другом, такая откровенность могла обернуться для Косенко большой бедой. Однако Хрущев ответил:
- Ты меня этим не попрекай, я был к этому непричастен. А я когда смогу, когда это будет в моей власти и силах, рассчитаюсь с этим Мудакшвили сполна. Я ему никого не прощу - ни Кирова, ни Якира, ни Тухачевского, ни самого простого работягу и крестьянина.
Хрущев, разумеется, имел в виду Сталина, настоящая фамилия которого - Джугашвили. Когда он уехал, Ольга, которой тогда было 12 лет, спросила у отца, о чем они говорили.
- Ты что, все слышала? Ну смотри, если скажешь хоть одному человеку, хоть одно слово, и его [Хрущева], и меня расстреляют.
Ясно, что в разговоре со старым другом Хрущев стремился обелить себя и возложить всю вину на других; но поражает то, что он вообще счел нужным встречаться с Косенко и оправдываться перед ним.
Состоялась у Хрущева и встреча с еще одним старым другом - Петром Коваленко, с которым он был близок в двадцатых. Позже тот был арестован и заключен в тюрьму, затем выпущен на свободу. Весной 1939 года Хрущев принял Коваленко у себя в кабинете, расспрашивал его об аресте, попросил описать побои, которым его подвергали, чтобы вынудить сделать "признание". Когда Коваленко закончил, Хрущев, казалось, был потрясен услышанным.
- Ты думаешь, Петр, я понимаю, что происходит в стране?! - воскликнул он. - Ты думаешь, я понимаю, почему я сижу в кабинете первого секретаря ЦК КП(б)У, а не в камере на Лубянке или Лукьяновке?!
Беседа Хрущева с Петром Коваленко проходила в здании ЦК компартии, где у стен, конечно, были уши. Последняя фраза несколько смягчила тон высказывания Хрущева и сделала его более "безопасным"; однако и первые фразы звучали не так рискованно, как могло показаться. В 1939 году даже Сталин признавал, что во время чисток было арестовано много невинных людей - хотя и объяснял это тем, что в органы проникли "враги народа", использовавшие свое положение для уничтожения верных партии лиц.
"Порой, - вспоминал Хрущев, - Сталин высказывал трезвые суждения об арестах и несколько раз осуждал их в разговорах со мной с глазу на глаз". Но чаще казалось, что все и каждый, включая и Сталина, охвачены какой-то паранойей. "Началась буквально резня, - писал Хрущев в своих воспоминаниях. - Во имя класса, во имя победы и закрепления победы пролетариата рубили головы, и кому? Тем же рабочим, крестьянам и трудовой интеллигенции… Мне трудно объяснить все действия Сталина, его побуждения".
Подчеркивая иррациональность Большого Террора, Хрущев дистанцируется от него. Всеобщее помрачение рассудка - удобное объяснение тому, почему хорошие люди "ни с того, ни с сего" сделались плохими. Ежов, при первой встрече в 1929-м показавшийся Хрущеву "простым человеком, бывшим петербургским рабочим", теперь "совершенно потерял человеческий облик". И другие офицеры НКВД, "не обязательно жестокие люди", превратились в "машину… руководствуясь мыслью: если я этого не сделаю, то это же мне сделают вскоре другие; лучше я сам это сделаю, чем это сделают надо мной".
Хрущев не желал признавать, что так же рассуждал и сам. Однако его рассказ о шефе украинского НКВД Успенском ясно показывает, насколько вовлечен был Хрущев в кошмарно-гротескный процесс Большого Террора. Когда Хрущев приехал в Киев, Успенский "буквально завалил ЦК докладными записками о врагах народа". Но однажды Хрущеву позвонил Сталин, упомянул какие-то неназванные "показания", доказывающие вину Успенского, и спросил:
- Вы можете арестовать его?
- Можем.
- Но это вы сами должны сделать.
Сперва Хрущев не расслышал фамилию и подумал, что речь идет о другом человеке, - впрочем, добавляет он, "и на него имелись показания". Но в конце концов Хрущев разобрался, о ком речь, и уже готов был арестовать Успенского, как вдруг Сталин отозвал свой приказ. Планы изменились, сказал он, он вызовет Успенского в Москву и арестует по дороге. Трудно сказать, почему он решил, что Успенский попадется на эту старую уловку. Успенский не попался: он сбежал, оставив фальшивую "предсмертную" записку о том, что бросается в Днепр. Водолазы из НКВД обшарили весь Днепр, но не нашли ничего, кроме дохлой свиньи. А Успенский в конце концов получил то, что заслужил. Пять месяцев он провел в бегах, но потом, рассказывает Хрущев, "поймали Успенского в Воронеже".