Роль Хрущева в этой борьбе не вполне ясна. Сам он отрицал, что знал об арестах Кузнецова и Вознесенского "во всех деталях": "Со мной о "ленинградском деле" Сталин никогда не говорил". Однако ему было известно, что с 1946 года Берия и Маленков строили заговоры против своих соперников. Сталин, если верить Хрущеву, не сразу решился уничтожить Кузнецова, но Берия и Маленков давили на него. Хрущев признает, что подписывал "материалы расследования" "ленинградского дела", однако, когда Сталин предложил ему провести аналогичное расследование в Москве, Хрущев (опять же, по его собственным словам) предотвратил распространение "этой заразы" в столице.
"У нас плохо обстоят дела в Москве и очень плохо - в Ленинграде, где мы провели аресты заговорщиков, - заметил Сталин Хрущеву в декабре 1949 года. - Оказались заговорщики и в Москве. Мы хотим, чтобы Москва была опорой ЦК партии". Он передал Хрущеву пространный документ, содержащий обвинения в адрес партийного руководителя Георгия Попова и других московских чиновников. "Положил я записку к себе в сейф, - рассказывает Хрущев, - и решил не говорить Сталину о ней какое-то время, считая, что чем больше времени пройдет без такого разговора, тем лучше".
Игнорировать указания Сталина само по себе было дерзостью. Однако, когда вождь снова заговорил о документе, Хрущев осмелился сказать ему, что приведенные в нем обвинения ошибочны. "Если бы подстраиваться под настроение Сталина, захотеть отличиться и завоевать его дополнительное доверие, то это очень легко было бы сделать, - признает он. - Нужно было только сказать: "Да, товарищ Сталин, это серьезный документ, надо разобраться и принять меры". Попов и его "группа"… конечно, на допросах "сознались" бы, вот вам заговорщическая группа в Москве. А я стал бы человеком, которому, возможно, приписали бы, что, дескать, он пришел, глянул, сразу раскрыл и разгромил заговорщиков". Чтобы спасти Попова, рассказывает Хрущев, он распорядился о его переводе из Москвы, чтобы, если забывчивый диктатор случайно вспомнит о нем и спросит: "А где Попов?" - можно было бы спокойно ответить: "В Куйбышеве".
После XIX съезда Сталин неожиданно заменил Политбюро расширенным до двадцати пяти человек Президиумом, состоящим из более молодых руководителей. Очевидно, он готовил финальную чистку "старой гвардии". "Я ничего не понимал, - пишет Хрущев. - Как же это получилось?" Он утверждает, что был еще более изумлен арестами кремлевских врачей, не сомневался в их невиновности и позже винил себя за то, что молчал: "В этом я себя и упрекаю. Надо было проявить больше решительности в то время, не позволить развернуться этой дикой кампании… Я беру и на себя вину за то, чего тогда не доделал".
В самом ли деле Хрущев был совершенно непричастен к этому делу? Двое известных историков, а также Павел Судоплатов в этом сомневаются, а Молотов прямо и неоднократно утверждал, что в последние годы жизни Сталина Хрущев входил в "тройку" наряду с Маленковым и Берией. Однако, даже если он был ближе к Маленкову и Берии, чем признавал впоследствии, его возвращение в Москву в 1949 году должно было осложнить отношения между ними. Хрущев начал в Московском горкоме и некоторых госучреждениях собственную чистку, удаляя оттуда ставленников Маленкова. Когда в 1951-м главой МГБ стал Игнатьев, несколько человек, работавших с Хрущевым, были назначены его заместителями, а другие протеже Хрущева заняли ключевые посты в ЦК. Маленков и Хрущев в беседах друг с другом отрицали, что кто-либо из них помогал Сталину в подборе кандидатур для Президиума. Однако Маленков позже признавался сыну, что подсказал Сталину несколько кандидатов: вполне возможно, что и Хрущев был столь же неискренен. Да и, если Хрущев не участвовал в подборе Президиума, как попали туда его люди с Украины? Если Хрущев соперничал с Берией и старался очернить его в глазах Сталина - можем ли мы быть уверенными, что он не поощрял развитие "дела врачей"?
Разумеется, все это лишь предположения. По-видимому, Хрущев в самом деле защищал тех, кого мог защитить - например, энергичного молодого московского партработника Николая Сизова, который внезапно куда-то исчез, а некоторое время спустя снова "вынырнул" в качестве директора авиационного завода и популярного комсомольского лидера. Когда комсомольские активисты потребовали, чтобы обвинения против Сизова были предъявлены публично, Хрущев пригласил их на встречу. Сперва он развлекал аудиторию рассказами о своей юности и разговорами об экономической ситуации в Москве, а затем, завоевав доверие слушателей, изменил тон и холодно объявил, что судьба Сизова их не касается. "Так вот, молодые товарищи. Дел много, надо подчиняться партийным решениям, на то вы и комсомол". После этого он вышел из зала, так и не дав комсомольцам возразить. Однако при этом Хрущев спас Сизова от гибели; уволив его с поста секретаря комсомольской организации, он отправил его "от греха подальше" на учебу в Высшую партийную школу. "Таким способом, - замечает Аджубей, - иногда удавалось выводить человека из-под более сильного удара".
Приблизительно в то же время работу в аппарате ЦК предложили бывшему вожаку украинского комсомола при Хрущеве Костенко. Когда тот спросил у своего шефа совета, Хрущев прошептал: "Не соглашайся! Не приезжай в Москву! И забудь, что я тебе это сказал!" Костенко пересидел последний год жизни Сталина в провинции - и остался невредим.
Какова бы ни была роль Хрущева в последние годы жизни Сталина, игра, в которую он играл, требовала от него и изображать дружбу с Берией и Маленковым, и быть готовым в любую минуту их предать. По его воспоминаниям, в тридцатые годы, когда Хрущев работал вместе с Маленковым, они были "друзьями". Во время приездов в Москву в военные годы Хрущев останавливался у Маленкова на даче и часто гостил у Маленковых, приезжая из Киева. Хрущев и Маленков вместе охотились, а в начале 50-х их семьи часто ходили вместе по грибы, а потом ужинали друг у друга на дачах. Хрущев даже приглашал Маленкова на вечерние прогулки, к которым пристрастился в Киеве; при дворе Сталина такое времяпрепровождение было непривычным. Вместе с женами и детьми (и нервничающими телохранителями на хвосте) они шли по улице Грановского, сворачивали на проспект Калинина, продолжали свой путь по Моховой, поворачивали на улицу Горького и возвращались домой. Иногда выбирали и кружной путь - по Александровскому саду, мимо Кремлевской стены.
На вопрос, с кем дружил ее отец в 1949–1953 годах, Рада Аджубей холодно ответила: "Это сложный вопрос. Трудно сказать. С тридцатых годов мы дружили семьями с Булганиными и Маленковыми и здесь, в Москве, живя с ними в одном доме, часто встречались. Были и многие другие… но я бы не назвала это дружбой".
Сталин не поощрял дружбу между своими подчиненными. Однако невозможно работать вместе, не заводя никаких личных связей. Сын Маленкова Андрей вспоминает, что Хрущев был единственным из коллег, с кем проводил свободное время его отец. Они называли друг друга "Никитой" и "Егором", ходили друг к другу на дни рождения, а их дети постоянно бывали друг у друга в квартирах на улице Грановского. Однако, хотя Нина Петровна, по воспоминаниям Андрея, была "интеллигентной женщиной", а ее муж - "самым живым" из коллег Маленкова, Хрущев производил впечатление человека "невероятно грубого". "Мои родители были из интеллигентных семей, - объяснял Маленков-младший, - учились в гимназии, получили высшее образование, в гостях у нас часто бывали академики и профессора. Хрущев же был совершенно неотесан, с на редкость грубым чувством юмора, очевидно, ничего не читал и совершенно не знал литературу".
Маленков, разумеется, не демонстрировал своей неприязни - однако Хрущев не мог ее не почувствовать. "Во время войны, - рассказывал позже Хрущев, - Маленков начал смотреть на меня свысока, особенно когда замечал, что Сталин мною недоволен". Открытых ссор между ними не было - но только потому, что каждый боялся невольно укрепить положение другого. В общении друг с другом эти люди постоянно носили маски; то же, и в еще большей степени, касалось их отношений с Берией.
У Хрущева было немало причин бояться Берии. По рассказу Аджубея, в 1951 году оперативники Берии пытались обыскать рабочий кабинет Хрущева в здании горкома, угрожая его секретарю, находившемуся на рабочем месте, серьезными последствиями, если он не позволит "проконтролировать надежность сейфов и телефонных аппаратов". Однако тот не позволил, и оперативники с проклятиями удалились. Никаких последствий этот случай не имел: помощник Хрущева пришел к выводу, что Берия не решился вступить с его шефом в открытую схватку.
Вскоре после свадьбы Рады и Алексея служба безопасности сообщила, что молодая пара "болтает" о "красивой жизни" семьи Хрущевых. Хрущев возложил вину на Аджубея (и справедливо, по замечанию Сергея Хрущева); Аджубей и Рада сваливали все на своих университетских друзей, бывавших у Хрущевых на даче. Позднее Хрущев объяснил Аджубею, что скандал был "специально раздут", чтобы его скомпрометировать.
Однажды летом, когда Хрущев и Берия отдыхали на Кавказе, Берия пригласил Хрущева подняться вместе на высокую гору, откуда открывался вид на море. "Какой простор, Никита. Давай построим здесь наши дома, будем дышать горным воздухом, проживем сто лет, как старики в этой долине". Когда Берия предложил "куда-нибудь переселить" людей, живущих на этом месте, Хрущев почуял "провокацию" - как и в другом случае, когда Берия попытался "вовлечь его в антисталинский разговор, а потом донести Сталину".
Несмотря на махинации Берии или, точнее, из-за них, Хрущев опасался открыто выказывать Берии свое негодование или чуждаться его. По утверждению Молотова, Маленков, Берия и Хрущев составляли неразлучную "троицу". После университета, поступив на работу в "Комсомольскую правду", Аджубей часто ездил с работы домой вместе со свекром. Иногда - очевидно, по предварительной договоренности - где-нибудь на темной улочке автомобиль Хрущева встречался с лимузином Берии; Аджубей менялся с ним местами, чтобы они с Хрущевым могли поговорить. Когда два автомобиля подъезжали к воротам хрущевской дачи, рассказывает Аджубей, "Никита Сергеевич выходил из машины, долго жал руку Лаврентию Павловичу. Стоял, сняв шляпу и глядя вслед, пока машина не скрывалась из виду. Он прекрасно знал, что дежуривший на воротах офицер непременно сообщит по начальству, с каким почтением Хрущев провожал Берию".
Если верить Хрущеву, с начала 1939 года Берия предупреждал его о том, что Маленков был чересчур близок с расстрелянным главой НКВД Ежовым. Десять лет спустя или около того Берия убеждал Хрущева: "Слушай, Маленков безвольный человек. Вообще козел, может внезапно прыгнуть, если его не придерживать. Поэтому я и… хожу с ним. Зато он русский и культурный человек, может пригодиться при случае". Это признание стало для Хрущева откровением. "Удивляюсь, неужели ты не видишь и не понимаешь, как Берия относится к тебе? - сказал он Маленкову как-то вечером на сталинской даче в Сочи. - Ты думаешь, что он тебя уважает? По-моему, он издевается над тобой!" После долгого молчания Маленков ответил: "Да, я вижу, но что я могу поделать?" - "Я просто хотел бы, чтобы ты видел и понимал, - ответил Хрущев. - А это верно, что сейчас ты ничего не можешь поделать".
В играх сталинских приспешников Хрущев был не последним игроком. Одним из замыслов Берии было стремление окружить Сталина грузинской прислугой. При каждой встрече с грузином - главой службы безопасности, которого Берия сделал генерал-майором, Хрущев замечал у него на груди новые орденские ленточки и медали. Однажды Сталин заметил, как Хрущев смотрит на эти медали, и обменялся с ним многозначительным взглядом. "Он знал, что думаю я, и я знал, что думает он, но никто из нас не сказал ни слова", - вспоминал Хрущев. Несколько раз во время поздних ужинов на сталинской даче, на которых Берия исполнял роль тамады, Хрущев отказывался петь соло. "Я отказывался, а Сталин поглядывал на меня и на Берию, ждал, чем все это кончится. Берия видел, что я не сдамся, и отставал от меня, чувствовал, что Сталину нравится мое упрямство".
Трудно сказать, что больше поражает в этих эпизодах - проницательность Хрущева, научившегося безошибочно "читать" мысли Сталина и Берии, или актерский талант, с которым он скрывал свое растущее интриганское мастерство под убедительной маской грубого, простоватого и ограниченного "мужлана".
Достижения в промышленности и сельском хозяйстве помогали Хрущеву удерживать свои позиции перед Сталиным; однако ему случалось допускать грубые ошибки, которые позволяли соперникам и дальше его недооценивать.
Борьбу с жилищным кризисом в Москве Хрущев повел энергично и изобретательно. К 1949 году большинство населения столицы обитало в коммуналках, зачастую по две семьи в комнате, а десятки тысяч людей и вовсе прозябали в бараках. Хотя население столицы за десять лет выросло на миллион человек, жилые дома с 1940 года почти не строились. Хрущев произвел революцию в жилищном строительстве, впервые введя использование железобетона. Продолжалось и строительство метро, однако наряду с этим - бездумный снос исторических застроек (например, Китай-города); как и в тридцатые годы, Хрущев не проявлял никакого интереса к историческим архитектурным ценностям.
Советское сельское хозяйство к 1950 году так и не вышло на уровень 1913-го. Вместо того чтобы вкладывать ресурсы в агропромышленный сектор, режим предпочитал их выкачивать. Колхозы вынуждены были продавать свою продукцию по заниженным ценам, в то время как цены на индустриальные товары, в том числе грузовики и тракторы, возросли в несколько раз. В результате многие колхозники работали бесплатно, оказавшись в своеобразном рабстве. Единственным способом выжить для них оставались приусадебные участки - однако налоги на них постоянно росли. Колхозник не мог даже уехать в город в поисках лучшей доли - у него не было паспорта.
Московская область, сельскохозяйственные условия которой по сравнению с черноземной полосой были неблагоприятны, находилась в особом небрежении. Едва водворившись в столице, Хрущев отправил своего помощника Андрея Шевченко в инспекционную поездку по области. Крошечные нищие колхозы, которые посетил Шевченко, носили гордые названия вроде "Смерть капитализму!", но не имели ни электричества, ни машин, ни даже работников-мужчин. В одной деревне, где Шевченко посетил школу - полуразрушенную хибару с единственной комнатой, - учительница угостила его супом. Шевченко выловил из супа и выбросил что-то, с виду напоминающее крысиный хвост. "Что вы делаете?! - воскликнула учительница. - Это же мясо!"
Вскоре после этого Хрущев и Шевченко вместе посетили один колхоз, отрекомендованный им как "ударный". В обшарпанном кабинете председателя никого не было, ключи от всех помещений лежали на столе. "Он уехал, - объяснил кто-то. - Просто оставил ключи и уехал. Сказал, воровать у нас все равно нечего". Хрущев вызвал местного учителя, передал ему ключи и назначил его новым председателем. Когда Хрущев вернулся в Москву, Сталин упрекнул его за то, что тот "шляется по деревням".
Хрущев предложил некоторые сельскохозяйственные новшества, включавшие в себя развитие животноводческих и птицеводческих ферм, укрупнение полей и принятие новых схем землепользования. Эти меры принесли успех; не столь успешны были попытки внедрить в подмосковных колхозах среднеазиатские дыни и израильские артишоки. Крестьяне с трудом принимали новые технологии, назначенцы зачастую оказывались некомпетентны, а Хрущев воспринимал их неудачи как личное оскорбление. "Меня выводила из себя ограниченность наших колхозников", - вспоминал он позже. Когда власти распоряжались вносить в почву удобрение, "чаще всего крестьяне оставляли его гнить на станции. Два-три года лежал большой кучей этот навоз, и зимой ребятишки катались с этой горки". В 1950 году Хрущев посетил подмосковный институт, специализирующийся на картофеле. Когда директор института доложила, что на ее экспериментальных полях урожай получается вполовину меньше, чем в соседних колхозах, Хрущев взорвался. "Она, бедная, такого совсем не ожидала. У нее слезы потекли, она прямо зарыдала: "Мы так ждали вашего приезда, а вы приехали и такое нам говорите!" Ей, должно быть, никто еще не говорил правды о том, чем она там занимается".
В апреле 1950 года, на встрече с колхозниками и агрономами, Хрущев рвал и метал. Раздраженный чередой невнятных и беспомощных выступлений, он выкрикивал приказы ("Выясните, кто виноват, и накажите!", "Исключите из партии!", "Отдайте под суд за формализм!") и личные оскорбления: "Врете!", "Идите к черту!" Когда один из местных чиновников не только посетовал на невозможность очистить навоз зараженного скота, но и осмелился возложить вину на самого Хрущева, тот отмахнулся от критики: "Товарищ директор, это у нас не самый главный вопрос. Если мы станем возиться с зараженным навозом, то сами по шею в нем окажемся". Но критик отказался замолчать, и Хрущев орал на него почти час без перерыва. Грубые "выволочки" подчиненным при Сталине были в порядке вещей, однако прежде Хрущев этим не увлекался. Нельзя сказать, что власть развратила его; скорее, она позволила проявиться раздражительности и вспыльчивости, всегда таившимся в глубине его натуры.
Подобные инциденты ничем не угрожали Хрущеву; куда опаснее оказалась его борьба за идею агрогородов. Летом 1949 года Кремль продавливал слияние небольших коллективных хозяйств в крупные колхозы. Причин тому было две: одна, лежавшая на поверхности, - повышение эффективности труда; другая - необходимость усиления контроля за колхозниками. Хрущеву, который уже занимался слиянием колхозов на Украине, эта деятельность представилась прекрасной возможностью выделиться и завоевать признание. Поскольку колхозы Московской области были особенно мелкими, для слияния открывались большие возможности. Однако Хрущев, как обычно, перестарался. В марте 1950 года он призвал переселить колхозников из "маленьких и неудобно расположенных деревень" в "новые деревни с хорошими жилищно-бытовыми и культурными условиями", включающими в себя "удобное высококачественное жилье" - и все это "в самом ближайшем будущем". Приусадебные участки предполагалось отрезать от домов и разместить на отдельной территории. Тут забеспокоился даже Сталин, но Хрущев не видел в своей идее ничего особенного: "Просто отрежем кусок земли, огородим заборами, и все".