Материнскому воспитанию Хрущев обязан обостренным чувством справедливости, ответственности, живой совестью, способной пробуждать чувства вины и стыда. "Мать была очень религиозна, - вспоминал Хрущев, - как и ее отец - мой дедушка… Помню, как меня учили становиться на колени и молиться в церкви, вместе со взрослыми". Вспоминая о детстве, Хрущев мог "ясно представить ряд икон на стене нашей бревенчатой избушки". В марте 1960 года, в речи, произнесенной во Франции, он заметил даже, что был "примерным учеником по Закону Божию".
В отличие от большинства своих сверстников, Хрущев не употреблял ни табака, ни алкоголя - пока Сталин не приучил его пить, а тяготы Великой Отечественной войны не заставили взяться за сигареты. В этой воздержанности тоже отразилось влияние матери. Отец также пытался научить сына умеренности, но не слишком разумным путем: пообещал Никите золотые часы, если тот не будет курить, однако выполнить свое обещание так и не смог.
В идеализме Хрущева чувствуются отголоски религиозного воспитания. После ужасных условий жизни в Калиновке и Юзовке не стоит удивляться тому, что он с такой радостью бросился в пучину революции. Коммунизм представляет собой своего рода светскую религию: в сознании Хрущева коммунистические идеи упростились до веры в лучшую жизнь для всех простых людей. Однако коммунистическая партия требовала от него не только компромиссов, но и прямых сделок с совестью. Вот почему Хрущев в конце концов выступил против Сталина и сталинизма. Разумеется, сперва он достиг вершин власти, ценой бесчисленных жизней спас собственную жизнь, дождался смерти Сталина - но после этого все-таки нашел в себе силы восстать.
На первый взгляд странно предполагать, что в запоздалом и неполном покаянии Хрущева сыграло какую-то роль религиозное чувство. Он гордился своей ненавистью к "мракобесию" и зарекомендовал себя более яростным гонителем религии, чем Сталин. Однако Андрей Шевченко, его ближайший помощник на протяжении двадцати пяти лет, настаивает, что в глубине души Хрущев боялся Бога. По его словам, когда они в первый раз после смерти Сталина посетили Киев, "Хрущев поставил на могиле матери крест, встал перед ним на колени и перекрестился".
Не менее противоречивым, чем отношение к религии, было и отношение Хрущева к земле. Став партийным лидером, он почувствовал себя ведущим экспертом по сельскому хозяйству: постоянно посещал колхозные поля, раздавал указания колхозникам и агрономам. Речь Хрущева, сочная, образная, насыщенная солеными присказками и поговорками, позволяла ему успешнее, чем кому-либо из советских лидеров, находить общий язык с крестьянами. На территории государственных резиденций Хрущева садовники выращивали бесчисленное множество разных, в том числе экспериментальных культур, а после отставки он большую часть своего времени посвящал работе в саду.
Хрущев искренне любил землю и так же искренне хотел улучшить жизнь крестьян. Однако как в молодости, заполняя различные анкеты, так и в более поздний период - в речах и мемуарах - он называл себя не крестьянином, а рабочим. Сельскохозяйственных назначений он старался избегать и принимал их лишь когда на этом настаивал Сталин. В мемуарах Хрущева можно найти немало резких и обидных слов в адрес крестьянства. Ему хотелось модернизировать крестьянский быт, в его представлении грубый и примитивный. Хрущев наезжал в Калиновку порой по два раза в год, но не для того, чтобы окунуться в знакомую с детства жизнь, а чтобы насладиться переменами, преобразившими родное село. Нигде больше он не встречал такой благодарной аудитории; однако если бывшие односельчане осмеливались ему возражать, он выходил из себя и принимался кричать на них. Шевченко может объяснить эти сцены только тем, что, несмотря на детство, проведенное в Калиновке, Хрущев не понимал и не чувствовал "психологии мужика".
Двойственное отношение Хрущева к крестьянам отчасти объясняется его приверженностью марксизму-ленинизму. Большевики видели в крестьянах опасных реакционеров, пленников того, что Маркс назвал "идиотизмом деревенской жизни". Ленин и его последователи призывали "стереть грань между городом и деревней". Мне могут заметить, что решимость Хрущева преобразить крестьянский быт носит скорее идеологический, чем личный характер. Пусть так, но почему его привлекла именно эта идеология? Именно потому, что, как и многие русские крестьяне, в начале двадцатого века устремившиеся в города, Хрущев прочувствовал "идиотизм деревенской жизни" на собственной шкуре и ненавидел его всей душой; потому, что, как и многие его товарищи, питал наивную веру в образование и культуру, несвойственную коренным обитателям городов. Хрущев дважды прерывал многообещающую политическую карьеру, чтобы продолжить образование. Он стремился сдружиться с ведущими представителями культурной и научной интеллигенции, часто посещал театр. В конце концов он начал считать себя экспертом не только в сельском хозяйстве, но и вообще почти в любой области знания. Такой образ вполне соответствовал его представлениям о всезнающем коммунистическом лидере и приятно тешил самолюбие. Хрущев хотел преобразить не только деревню, но и себя самого. Однако, как ни старался, до конца жизни он не смог вытравить из себя наследие Калиновки.
Глава III
МОЛОДОЙ РАБОЧИЙ: 1908–1917
В один из дней 1908 года дед Хрущева посадил мальчика на телегу и отвез на ближайшую железнодорожную станцию, отстоявшую от Калиновки почти на пятьдесят километров. Отсюда Никита отправился в долгое путешествие с двумя пересадками - в город Юзовку, находившийся почти в девятистах километрах к юго-востоку от Киева, в Донбассе. Его никто не встречал: четырнадцатилетний Никита, однажды уже побывавший у отца в Юзовке, сам нашел дорогу на шахту, где работал отец. Через несколько недель к нему присоединились мать и сестра. Хрущевы поселились в двух крохотных комнатках, которые делили с другой семьей, в одноэтажном, барачного типа здании неподалеку от шахты Успенской, в степи.
Поезд, примчавший Хрущева в Юзовку, доставил его из захолустного села в хаотический новый мир индустриальной революции. Название города (с ударением на первом слоге) звучит совсем по-русски; однако оно происходит от фамилии англичанина Джона Хьюза, основавшего город в 1869 году. (В 1924-м Юзовка была переименована в Сталино, в 1961-м - в Донецк.) "New Russia Company", фирма Хьюза, заключила с царским правительством контракт на строительство железных дорог и производство рельсов. Хьюз привез из Англии около семидесяти инженеров и техников, построил для них кирпичные и деревянные дома. В 1956 году "первым и самым ярким впечатлением" Хрущева в Великобритании стали "небольшие домики из красного кирпича… Почему же мне в память врезались они? То были домики моего детства… Как и в Великобритании, они заросли зеленым плющом. Летом видны были только окна, а все стены покрывала зелень плюща".
Под руководством инженера Джона Хьюза (Юза) русские и украинские рабочие возвели огромный индустриальный комплекс, включающий в себя шахты, домны, ветряные мельницы, металлургические заводы, ремонтные и другие мастерские. Что ни день, то удлинялись на несколько километров железнодорожные пути в городе и вокруг города. К 1904 году население Юзовки выросло до 40 тысяч человек, к 1914 году - до 70 тысяч. В 1913 году Донбасс поставлял 87 % российского угля.
Индустриальное развитие намного опережало строительство жилья и развитие инфраструктуры. Разумеется, к англичанам и другим иностранцам - владельцам и управляющим шахтами - это не относилось. Они жили в "английской колонии" - аккуратных домах, на улицах, обсаженных деревьями, с электричеством и централизованным водоснабжением. Но прочие районы города производили жалкое впечатление. "Грязь, вонь и насилие" - так описывал Юзовку накануне Первой мировой войны один революционер. А вот слова другого свидетеля: "Черная земля, черные дороги… На всем руднике ни одного деревца, ни одного кустика: нет ни пруда, ни ручейка. Кругом, куда глаз хватает - однообразная, выжженная солнцем степь".
Условия жизни и работы в Юзовке словно иллюстрировали антикапиталистические трактаты того времени. "Мне думалось, - вспоминал в 1958 году Хрущев, - что Карл Маркс словно был на той шахте, на которой работали я и мой отец. Он словно из наблюдений нашей рабочей жизни вывел свои законы…" Рабочие кварталы в Юзовке часто называли "шанхаями" и "вороньими слободками"; два поселка в самом деле носили названия "Сучий" и "Вороний". В 1910 году жители Юзовки набирали воду из 27 разбросанных по городу колодцев: единственный водопровод обслуживал только иностранцев. Рабочие жили в бараках, по пятьдесят - семьдесят человек в комнате. Никакой мебели в бараках не было, если не считать расположенные рядами нары и веревку под потолком, на которой шахтеры сушили мокрую одежду и портянки. В шахту они спускались в обычной повседневной одежде, а поднимаясь на поверхность, лишь споласкивали лицо. Каждая кровать служила пристанищем двоим; работали в шахте в две смены, спали по очереди.
Именно в таком бараке жил Сергей, отец Хрущева, когда уходил из Калиновки на заработки. Его соседи по комнате были такими же сезонными рабочими из близлежащих деревень. На шахтах и заводах Юзовки они превращались из крестьян в пролетариев в первом поколении - превращение, по поводу которого не только у капиталистов, но и у марксистов было принято выказывать некий отвлеченный энтузиазм. В реальности же это было ужасно. Уже в 1920 году, вернувшись в Юзовку после Гражданской войны, Хрущев обнаружил, что рабочие "живут в казармах и общежитиях. Спальные места были в два-три яруса. Можно себе представить атмосферу, в которой жил человек… Никогда не забуду увиденного: некоторые рабочие справляли малую нужду прямо со второго яруса вниз".
Дикость нравов, описанная Хрущевым, была связана с ужасающими условиями труда. Рабочий день продолжался до 14 часов. Шахтеры ползали по темным туннелям, волоча за собой свои тележки: зачастую весь рабочий день им приходилось проводить лежа, согнувшись, а то и по пояс в воде. В самых глубоких шахтах, где температура достигала 30–35 градусов, люди работали нагишом - как сами они говорили, "в одежде Адама".
Средняя оплата за такую работу составляла от одного до полутора рублей в день. Часто шахтерам платили купонами, которые полагалось обменивать на дорогостоящие и низкокачественные товары в лавках компании. В 1908 году при взрыве газа на шахте погибли 274 человека, в катастрофе 1912 года - 118. Во всем Донбассе проживало 157 врачей, и лишь 18 из них (плюс 23 фельдшера и пять медсестер) приходилось на 100 тысяч человек, составлявших к 1916 году население Юзовки. С пугающей регулярностью косили народ эпидемии: в 1892 году только в одной Юзовке 313 человек погибли от холеры, в 1896 году - 400 от тифа и дизентерии. Во время холеры 1910 года, как вспоминал Хрущев, "заболевшие шахтеры сразу попадали в холерный барак, откуда никто не возвращался. Тогда поползли слухи, что врачи травят больных. Нашлись и "свидетели", которые видели, как кто-то шел мимо колодца и высыпал туда какой-то порошок".
Многие обитатели Юзовки искали забвения в пьянстве и насилии. В 1908 году в городе процветало не менее тридцати трех винных и водочных лавок. Неудивительно, что драки и беспорядки не были здесь редкостью. Писатель Константин Паустовский, проживший в Юзовке год, бывал свидетелем побоищ, в которых "участвовали целые улицы. Кровь текла ручьем, немало было сбитых в кровь кулаков и переломанных носов". В 1912 году заезжий журналист так описывал Юзовку: "Здесь собраны воедино все ужасы шахтерской жизни. Все темное, злое и преступное - воры, хулиганы, прочие подобные люди - ни в ком из них нет недостатка".
Говорят, что одним из последствий Первой мировой войны для Европы стало "общественное ожесточение". В Донбассе на рубеже столетий жизнь и без того была жестокой. В примитивности и неразвитости шахтеров следовало винить прежде всего безжалостную эксплуатацию, которой подвергали их хозяева шахт. Мизерная оплата труда еще снижалась благодаря сложной системе штрафов, взимаемых как полицией, так и заводским начальством. Если рабочие возмущались, требуя, в числе прочего, "более уважительного отношения" к себе - их запросто могли подвергнуть публичной порке.
В первые десятилетия существования Юзовки забастовки были редкостью. Изолированные социально, разъединенные из-за специфики своей работы, подавленные нечеловеческими условиями жизни и труда, шахтеры по большей части пассивно мирились со своей участью: лишь изредка их затаенное недовольство прорывалось наружу во вспышках возмущения, быстро переходивших в бессмысленные погромы и грабежи. Таковы были холерные мятежи 1902 и 1910 годов, а также забастовки 1905 года, переросшие в банальные еврейские погромы.
Революционеров в Юзовке было мало. Социал-демократы, предшественники коммунистов, привлекали к себе незначительное число последователей. Раскол партии в 1902 году на большевиков и меньшевиков до Юзовки так и "не дошел": вплоть до 1917-го юзовские социал-демократы были едины.
Когда разразилась революция 1905 года, юзовские эсдеки были слишком слабы, чтобы создать себе на ней имя. В 1913-м лишь четыреста из тридцати тысяч рабочих называли себя большевиками. Правда, 16 апреля 1912 года юзовские шахтеры вышли на митинг протеста против Ленского расстрела - однако к началу Первой мировой войны ничто не предвещало грядущих потрясений. 1914-й стал годом относительного процветания, и все шахты и фабрики работали в полную силу.
В первые дни войны толпы рабочих, собравшись на городской площади, с одобрением внимали патриотическим речам. Однако к 1916 году, под влиянием больших потерь на фронте и все ухудшающихся условий жизни, первоначальный энтузиазм рассеялся. После отречения Николая II от престола в феврале 1917 года между рабочими и капиталистами, крестьянами и помещиками начались кровавые столкновения, постепенно приведшие от революции к братоубийственной Гражданской войне. Оглядываясь назад, легко говорить, что такой исход был неизбежен. Однако это значит игнорировать противоположную тенденцию, тенденцию к улучшению стандартов и качества жизни, которая существовала в Российской империи и, если бы не война, возможно, могла бы разрешить существующие противоречия мирным путем и привести Россию к благополучию и процветанию.
"В 1870-х, - читаем мы в истории города, - бедность и нищета казались неотъемлемым уделом огромного большинства населения. Однако к 1913 году нищий шахтер-переселенец находился уже в низах общества, сделавшего большой шаг вперед как экономически, так и социально. Шестьсот рабочих компании "Новороссия" проживали в собственных домах…" В 1897 году читать умели лишь 30 % юзовских шахтеров, в 1921-м - 40 %. Даже к 1922 году две трети местных рабочих никогда не читали ни книг, ни газет. Однако число школ росло, как и доступность библиотек, читален, концертов, театральных представлений. В 1900 году "культурные центры" Юзовки включали в себя церковь с церковно-приходской школой, две начальные школы (русскую и английскую), аптеку, книжный магазин, типографию, пять фотографических лавок и одну нотариальную контору. К 1913 году в городе было уже три частные гимназии, одно реальное училище, пять библиотек, в которых можно было брать книги на дом; летом устраивались концерты и цирковые представления под открытым небом. К лету 1917 года 56 % юзовских детей в возрасте от семи до тринадцати лет (многие - из рабочих семей) посещали школу. Помимо десяти школ компании "Новороссия" были открыты две церковно-приходские школы, армяно-григорианская школа, еврейские школы для мальчиков и девочек, государственная школа, коммерческое училище и две частные женские гимназии.
В этих школах обучались дети представителей класса, который должен был казаться бедняку Хрущеву пределом мечтаний, - рабочей аристократии, высококлассных профессионалов, работавших в безопасных условиях, получавших неплохую зарплату и живших в очень приличных по тогдашним меркам домах. Конечно, они не составляли основную массу рабочих - но их было довольно много. Некоторые из них (приблизительно 10 % от общего числа рабочих) даже приобретали собственность и начинали вести себя как владельцы собственности - то есть, в сущности, из пролетариев превращались в буржуа.
В 1881 году во всей Российской империи было 434 горных инженера, из которых в частной горно-добывающей промышленности работали лишь 127. В середине 1890-х в списке обслуживающего персонала донбасских шахт значились (помимо 137 иностранных специалистов) 80 горных инженеров, 67 техников и технологов, 150 десятников, 1150 руководителей артелей и старших рабочих в шахтах и 400 мастеров и начальников цехов на фабриках. Попасть в их число было нелегко; однако энергичные, инициативные, надежные люди, способные заслужить доверие начальства, могли надеяться на карьерный рост.
В сущности, эти люди составляли зачатки "среднего класса", на отсутствие которого историки отчасти возлагают вину за экономическую отсталость и политический авторитаризм Российской империи. Эти честолюбивые пролетарии со временем могли положить начало демократическому рабочему движению, связывающему свои надежды с конструктивной модернизацией. Однако сейчас они находились в тупике - между загнивающим царским режимом, запрещавшим даже организацию профсоюзов, и большевиками, действовавшими во имя рабочего класса, но в долговременной перспективе - вразрез его интересам.
Таков был мир, в котором обитал с 1908 по 1918 год Никита Хрущев. И, судя по всему, этот мир ему нравился. Правда, ранний биограф Хрущева Эдвард Крэнкшоу с этим бы не согласился: как ни тяжела была жизнь в Калиновке, пишет он, но "долгие часы, проведенные в полях, несли на себе отпечаток прелестей деревенской жизни. Мальчик бегал босиком - но ноги его ступали по рыхлому песку, дорожной грязи или шелковистой траве пастбищ. Он мог удить рыбу… мог впитывать звуки и запахи бесконечной русской равнины". В Калиновке было "очарование жизни" - а в Юзовке, в которой прошла юность Хрущева, автор не смог найти "ни одной симпатичной черты".
Неужто в самом деле ни одной? А сам город - новый мир, бурно развивающийся, бурлящий энергией, столь схожей с энергией самого юноши? Никита приехал в Юзовку в четырнадцать лет: в 1917 году ему исполнилось двадцать три. За эти годы он обрел не только свое место в жизни, но и мечту, к тому же встретив женщину, которая разделила с ним и то и другое.