Родители Хрущева в дни возмущений и беспорядков отсылали сына в Калиновку - от греха подальше. Однако чем больше старались они защитить сына от городских опасностей, тем больше должна была его привлекать шумная, суетливая, полная неиссякаемых возможностей городская жизнь. Поначалу он занимался здесь тем же, что и в Калиновке - пас коров и овец, работал в саду у местного помещика. Потом, как и другие подростки, сделался трубочистом - тяжелая и опасная работа, в процессе которой нужно было залезать в узкую трубу, а потом выбираться оттуда, перемазавшись сажей и пеплом. Потом стал учеником на заводе - в это время у него появилась "мечта научиться слесарному делу". Ему предложили на выбор учиться на токаря или на слесаря - он выбрал последнее и, "немного поучившись, получил удостоверение и инструменты и начал ходить по цехам, чинить оборудование. Так в пятнадцать лет я стал рабочим".
Металл для слесаря - все равно что дерево для плотника. На вопрос, почему он выбрал профессию слесаря, Хрущев отвечал: "Токарь имеет дело только с отдельными деталями, а слесарь собирает всю машину целиком и запускает ее в работу". В первые же годы работы он собрал себе из обрезков труб велосипед, потом приделал к нему самодельный мотор и гордо разъезжал по городу на этом "мотоцикле".
Хрущев стал учеником слесаря-еврея по имени Яков Кутиков на фабрике Инженерной компании Боссе и Генфельда, неподалеку от шахт, в так называемом старом городе - темном районе с узкими, мощенными булыжником улочками, - так непохожем на раскинувшийся выше на холме современный Донецк. Немецкая компания Боссе и Генфельда занималась ремонтом сложного шахтового оборудования - подъемников, вагонеток, насосов и т. п., а также производила некоторые более простые устройства, используемые на шахтах. Хрущев работал на заводе с шести утра до шести вечера, с получасовым перерывом на завтрак и часовым - на обед, и получал за свой труд двадцать пять копеек в день. Пока он не соорудил себе велосипед, на работу и с работы, за несколько километров от дома, ходить приходилось пешком.
Жизнь была нелегкой, но увлекательной. На групповой фотографии рабочих компании, относящейся к 1910 году, мы видим степенных, потрепанных жизнью рабочих в темных куртках и теплых шапках; и среди них, в самой середине переднего ряда, широко улыбается нам курносый круглолицый парень - ученик слесаря Никита Хрущев.
В своем энтузиазме Никита был не одинок. Согласно исследованию настроений молодых санкт-петербургских рабочих, ровесников Хрущева, "…ученики стремятся как можно скорее и как можно полнее втянуться в субкультуру взрослых товарищей: они гордятся своим растущим мастерством и смотрят на себя как на полноценных рабочих".
Молодой московский рабочий так описывал свой профессиональный рост: "После года за станком я уже умел чертить и мог сделать не очень сложный чертеж. Я чувствовал все большую уверенность в собственных силах… Я становился смелее и увереннее в суждениях. Власть надо мной "старших" слабела. Я начал критически относиться к обыденной морали".
Дальше тот же рабочий вспоминает (словами, поразительно напоминающими знаменитый соцреалистический роман "Цемент"), как "был захвачен поэзией большого металлургического завода: мощный рев машин, струи пара, колонны труб, черный дым, вздымающийся к небесам - все это казалось мне прекрасным… Я чувствовал, что растворяюсь в фабрике, в суровой поэзии труда, поэзии, ставшей мне ближе и дороже тихого, ленивого течения сонной деревенской жизни".
Важно иметь в виду, что слесари в иерархии заводской жизни стояли почти на самом верху. По категориям оплаты в компании "Новороссия" слесари занимали третье место в первой десятке. Работа строителей, например, ценилась куда дешевле: в результате, как вспоминал Хрущев, "те, которые строили дома: клали стены из кирпича и выполняли плотницкие работы, считались "деревней"".
Несмотря на тяжелый труд, Никита всегда находил время для общения с друзьями. Целые дни проводил он с Михаилом и Ильей Косенко, ровесниками и такими же, как он, учениками на заводе. Восемьдесят один год спустя дочь Ильи Ольга еще жила в семейной глинобитной мазанке, выстроенной в 1910 году. Улица, по которой Никита ходил в гости к своим друзьям, в 1991-м выглядела, должно быть, еще хуже, чем восемьдесят лет назад: посреди дороги - канава, полная мутной воды, обочины заросли травой, по сторонам, за изломанными заборами - мазанки дореволюционных времен. Прохожие опасливо пробирались краешком канавы, перепрыгивая через камни и обходя кучи мусора. В 1910 году, когда круглолицый рыжий паренек приезжал к друзьям на своем "мотоцикле", распугивая шумом мотора окрестных голубей, будущее виделось ему в розовом тумане и жизнь казалась прекрасной.
На вечеринках, устраивавшихся в доме Косенко, Никита был "душой общества". Он любил шутить и смеяться, мастерски рассказывал забавные истории. Правда, в компании Косенко и их друзей ему не удавалось почувствовать себя вполне своим. Никита увлекался девушками, однако три сестры Косенко оставались к нему равнодушны: мало того что "кацап", мало того что рыжий и чересчур мал ростом - еще и слишком беден для того, чтобы вызывать романтический интерес.
Там же, у Косенко, Никита впервые познакомился с политикой. Однажды, еще будучи трубочистами, друзья решили пожаловаться начальству на невыносимые условия работы - и были уволены. Примерно в то же время Хрущев начал читать радикальные газеты, которые расклеивались на воротах шахт и фабрик. В мае 1912 года он уже собирал пожертвования в помощь семьям погибших ленских рабочих - подозрительный факт, привлекший внимание полиции. Известие об этом дошло до администрации Боссе и Генфельда, и Хрущева снова уволили. Не без труда он устроился слесарем по ремонту оборудования на шахту № 31, вблизи Рученкова. Здесь, по рассказу самого Хрущева, он распространял социал-демократические газеты и участвовал в организации групп по изучению марксизма. В 1914 году он перешел на машиноремонтный завод, обслуживавший десять шахт, что помогло ему расширить круг знакомств.
Везде, где работал Хрущев, он становился заметной фигурой. Согласно льстивому сообщению советских источников, "благодаря своей работе он постоянно был на виду, а живым, энергичным характером, открытостью и общительностью легко привлекал к себе людей". Шахтеры, ожидающие подъемной клети, были "подходящей для Хрущева аудиторией. А рассказчик он был удивительно ловкий - не заскучаешь". Сам Хрущев добавляет к этому: "Шахтеры считали, что я хорошо говорю, и просили меня выступать от имени всех перед хозяином, когда хотели что-то от него получить. Меня часто отправляли к хозяину с ультиматумами, потому что считали, что у меня для этого хватит смелости".
Еще живя вместе с родителями, Никита начал проводить все больше времени в доме Ивана Писарева, управлявшего главной клетью на Рутченковской шахте. Как сообщалось в прижизненной биографии Хрущева, Писарев придерживался одних с ним политических взглядов: его квартира "стала надежным местом для бесед более острых и важных, чем у клети". Однако столь же, если не более, привлекал Хрущева и круг людей, собиравшихся у Писарева, - новый для него социальный слой, куда он всей душой стремился проникнуть.
Сама фамилия "Писарев" показывает, что предками Ивана были грамотные крестьяне, писавшие письма и составлявшие прошения для своих односельчан. Иван был довольно образованным человеком (хотя и самоучкой) и принадлежал к "рабочей интеллигенции". Помимо работы на подъемнике, он подрабатывал сапожным ремеслом. Семья держала двух коров и нескольких свиней и была довольно зажиточна: жене Писарева работать не приходилось. Писаревы были знакомы с французами и немцами, работавшими в администрации шахты, и по крайней мере один раз были в гостях в доме с гувернанткой.
Иван Писарев запомнился своей внучке как яркий, неординарный человек. Его жена - разумная, скромная, дружелюбная женщина, прекрасно воспитанная, несмотря на недостаток образования. Больше всего привлекали Хрущева сестры Ивана. Старшая, Ефросинья, родилась в 1896 году, Маруся - в 1901-м, Вера - в 1903-м, Анна - в 1905-м и младшая, Агафья - в 1908-м. Внешне девушки были похожи друг на друга, однако сильно различались характерами. Рыжеволосая красавица Ефросинья была "мягкой и женственной" в отличие от Анны - одной из активисток комсомольского движения в Донбассе, впоследствии поступившей в Московский авиационный институт. Ефросинья помогала родителям растить сестер. Все пять девушек окончили местную гимназию.
Легко понять, чем привлекла эта семья честолюбивого юношу, но что нашли в Хрущеве Писаревы? По-видимому, их очаровали легкий нрав и неистощимая веселость Никиты, его любовь к музыке и танцам. Анна Писарева вспоминала, что в то время он был "худой, поджарый, быстрый, рукастый", "все умел делать", что "вместе со своим отцом отремонтировал весь дом" и "всегда был чисто одет". Ухаживая за Ефросиньей, которую в семье называли Фросей, Никита выказывал особое уважение ее отцу.
Анна Писарева описывала сестру как "очень красивую - стройную, белолицую". Хрущев, по ее рассказам, производил впечатление серьезного молодого человека: обществу сверстников он предпочитал разговоры со старшими. Однако были в нем и неистощимая энергия, и природная веселость. Он охотно катал соседских мальчишек на своем "мотоцикле", а "как только начал более или менее неплохо зарабатывать, обзавелся фотоаппаратом, часами и [новым] велосипедом". В то время все эти вещи были настоящими сокровищами. "Был упорен. Иногда очень молчалив. Спросят его: "Ты чего сердишься?" Молчит. Потом скажет: "Не сержусь". - "По тебе видно, не скрывай". Рассмеется. Не пил, состоял в обществе трезвости. И не курил тоже".
Во время неформального разговора на встрече с президентом Джоном Кеннеди в 1961 году Хрущев вспоминал, как в молодости сильно переживал оттого, что выглядел моложе своего возраста, и как он обрадовался, начав седеть в 22 года. Характерно, что он не только не пил и не курил сам, но и вступил в общество трезвости - это говорит о высоких требованиях, предъявляемых не только к себе, но и к другим. И подавляемые вспышки раздражения, о которых вспоминает Анна Писарева, скорее всего были связаны с неспособностью всегда следовать установленным для себя правилам.
В 1914 году Никита Хрущев женился на Ефросинье Писаревой. В следующем году у них родилась дочь Юлия, а еще два года спустя, через три дня после Октябрьской революции, - сын Леонид. Как высококвалифицированный рабочий, Никита Хрущев был освобожден от призыва в армию. Вместе с квалификацией пришли высокий заработок и ощутимые привилегии. Много лет спустя Хрущев с гордостью рассказывал зятю, что зарабатывал в месяц тридцать рублей золотом - в два-три раза больше, чем обычный рабочий. "Я женился молодым человеком, в 1914 году мне было двадцать лет, - вспоминает Хрущев в своих мемуарах. - Как только женился, получил квартиру. У меня были тогда спальня и кухня-столовая, помещение приличное… А теперь? Мы не можем молодоженов удовлетворить не только отдельной квартирой, а и местами в общежитии".
В 1959 году, когда Хрущев встречался с губернатором Нью-Йорка Нельсоном Рокфеллером, последний попытался его "поддеть", заметив, что на рубеже столетий около полумиллиона жителей России эмигрировали в США в поисках свободы и больших возможностей. "Не рассказывайте мне сказок, - отвечал на это Хрущев. - За деньгами они ехали, только и всего. Я и сам едва среди них не оказался. Я серьезно подумывал, не уехать ли".
"Тогда сейчас вы бы руководили каким-нибудь из наших многочисленных профсоюзов", - заметил на это Рокфеллер. Однако за океаном Хрущев едва ли достиг бы такого процветания. На фотографиях, сделанных около 1916 года, перед нами предстает подтянутый, молодцеватый щеголь в костюме с галстуком или украинской рубахе с вышивкой. На одном из снимков он в смокинге и галстуке-бабочке, под руку с молодой красавицей-женой. Как далек этот образ от толстого коротышки в дурно пошитом костюме, взошедшего на мировую политическую сцену сорок лет спустя!
Дружил Хрущев и с шахтером немного постарше себя по имени Пантелей Махиня. Пантелей стремился стать десятником, много читал и занимался самообразованием: "Вся каморка - жилище Пантелея - [была] заставлена книгами. Они на полках, на столах, на сундучке". По всей видимости, в этой комнате молодые люди часами разговаривали о жизни и политике; здесь Хрущев одолел первые в своей жизни политические сочинения и среди них - "Манифест Коммунистической партии". Махиня писал стихи, записывал их в синий блокнотик и читал своему приятелю, а Никита отвечал ему своеобразной "литературной критикой".
Одно из стихотворений Махини стоит процитировать полностью - и потому, что оно вдохновляло Хрущева в те годы, и потому, что его он вспомнил почти пятьдесят лет спустя, объясняя съезду писателей "задачи литературы" при социализме:
Люблю за книгою правдивой
Огни эмоций зажигать,
Чтоб в жизни нашей суетливой
Гореть, гореть и не сгорать…
Чтоб был порыв, чтоб были силы
Сердца людские зажигать,
Бороться с тьмою до могилы,
Чтоб жизнь напрасно не проспать.
Ведь долг мой, братья, поколенью
Хоть каплю оставить честного труда,
Чтоб там, за темной загробной сенью
Не грызла совесть никогда.
- Здорово! Очень здорово, Пантелей! - воскликнул Никита, впервые услышав эти стихи. - Может быть, не совсем гладко, но сказано сильно.
Если бы не революция, скорее всего, жизненный путь привел бы Хрущева к карьере инженера или заводского управляющего. Из его собственных слов и действий много лет спустя ясно, что это было - и в каком-то смысле, пожалуй, и осталось - его мечтой. Он поощрял и сына Сергея, и внука Юрия стать инженерами, и оба они при этом чувствовали, что исполняют не только свое, но и его желание. Из всех детей любимчиком Хрущева был Сергей, сын от второй жены Нины: он хорошо учился и стал не просто инженером - специалистом по ракетной технике. Внучка Хрущева Юлия Леонидовна, воспитанная в его семье как дочь - высокообразованная и обаятельная женщина, - работала литературным консультантом в московском театре имени Вахтангова. Хрущев хотел, чтобы она стала агрономом. Когда она вместо этого поступила на факультет международных отношений, он ворчал: "Что это за работа? Кончишь тем, что будешь переводить всякую чушь, которую несут политики".
"Для него, - вспоминала Юлия, - "стоящей работой" была работа директора завода или фабрики". Она рассказывала, как в детстве, делая уроки вместе с подругой, приходила к деду с арифметическими задачками, которые не могла решить сама. "Он внимательно нас выслушивал, улыбался и объяснял, что и как, - рассказывает она, - хотя, должно быть, ум его в это время был занят государственными делами". Дочь Хрущева Рада приобрела, с его точки зрения, более приемлемую профессию - стала биологом. Однако, если верить Юлии, "это тоже был не лучший вариант. Вот инженер - другое дело!"
Мечта Хрущева о карьере инженера вполне могла осуществиться. Даже до 1917 года места инженеров и управляющих не были закрыты для честолюбивых рабочих. А после 1917-го восхождение по карьерной лестнице сделалось намного проще. Однако Хрущева отвлекла от карьеры революция. Женившись, он, казалось, остепенился, решил ограничить свою жизнь работой, домом и семьей. Но когда Юзовка ощутила на себе разрушительное действие войны, когда в городе начались забастовки и мятежи, Никита не смог устоять перед зовом революционной стихии.
В марте 1915 года на Рутченковской шахте разразилась массовая забастовка. Началась она на заводе, где работал Хрущев, и, по-видимому, он был одним из зачинщиков. Когда рабочие собрались, чтобы потребовать повышения заработной платы и улучшения условий труда, Хрущев, по рассказам, "выступил на митинге с пламенной речью". Позже в том же году к нему пришел человек с другой шахты. "Я слышал, что вы из активистов, - сказал гость Хрущеву. - Нам нужен надежный человек, грамотный, с хорошим почерком. Не можете ли кого-нибудь посоветовать?"
"На следующий день, - продолжает свой рассказ Хрущев, - я послал к ним одного человека с нашего завода, и он самым лучшим почерком переписал резолюцию Циммервальдской конференции. Эта резолюция разошлась среди рабочих и шахтеров по всему Донбассу".
Ни Циммервальдская конференция европейских социалистов, состоявшаяся в Швейцарии в сентябре 1915 года, ни ее резолюция, требовавшая мира как прелюдии к мировой революции, сами по себе не заслуживали бы упоминания в нашем рассказе. Хрущев рассказал эту историю лишь для того, чтобы показать: в Донбассе его знали как активиста, которому можно доверять. Очевидно также, что Хрущеву хотелось исполнить это поручение самому - но, увы, он не обладал необходимым для этого "хорошим почерком". Иначе к чему было бы дважды повторять столь прозаическую деталь?
В 1916 году, когда в Донбассе проходили антивоенные демонстрации, Хрущев помог рученковским шахтерам организовать несколько забастовок. В марте 1917-го в Юзовку пришла телеграмма об отречении царя от престола. "Помню, с какой радостью читали мы эту телеграмму", - писал Хрущев в местной газете пять лет спустя. В первый же выходной, в воскресенье, он помчался в город - и стал там свидетелем такой многолюдной демонстрации, каких никогда прежде не видывал. "И хоть ходил еще по руднику "царь рудничный" - пристав Безпалов и его помощник Мережко, в шпорах и с шашками, но никто их не боялся, а скорее они боялись и растерялись".
Мы сказали, что революция отвлекла Хрущева от карьеры: можно ли так говорить, если вспомнить о том, что в результате он поднялся к вершинам мировой власти? Дело в том, что, как это ни странно, он был создан скорее для роли инженера или директора завода, чем политического лидера и государственного руководителя. Те же природные данные, что помогли ему подняться на вершину, предрешили и его падение; однако в осуществлении юношеской мечты собственный характер не стал бы для него помехой. Кроме того, став инженером, он получил бы образование, нехватку которого остро ощущал всю жизнь, и не был бы принужден играть унизительную роль "недалекого мужика", не вызывающего подозрений у всесильного тирана.